Америка: каким мир был бы без неё?

Д'Суза Динеш

Токвиль подчеркивает: лелея свою свободу, американцы не считают себя свободными от моральных обязательств или нравственного закона: «В Соединенных Штатах никогда не считалось, что гражданин свободной страны имеет право делать все, что пожелает». Однако американцы выводят свои обязательства не из приказов правительства, а из религиозной морали и давления общества. В Америке огромное количество сект, но «…все секты проповедуют один и тот же нравственный закон во имя Бога». Более того, религия уравновешивает предпринимательские усилия, которые учат, как сделать лучше себе, ради своего блага. А вот религия учит обязательствам перед другими, ради блага общества. Следовательно, пишет Токвиль, «…в случае американцев религия отдельно от своей теологической функции должна рассматриваться как первейший политический институт». Токвиль видит «права» как силу, направляющую людей делать то, что правильно. Для него свободное общество должно обладать достоинством, когда люди могут одновременно и хорошо вести дела, и делать добро.

Повсюду в Америке Токвиль был поражен тем, что при необходимости что-то сделать американцы рассчитывают скорее на себя, чем на

государство. Сначала каждый пытается сделать все собственными силами. Если же у него не получается, то он обращается за помощью к семье. (Токвиль отмечает, что с самого начала именно семьи, а не отдельные индивиды заселяли Америку). Американцы также применяют «принцип объединения». Они формируют бесчисленные добровольные и религиозные группы для совместного отдыха, группы филантропов, образовательные сообщества и т. п. «В отличие от Европы, когда в Америке человек решает что-то предпринять, даже если это связано с пользой для общества, он никогда не думает об обращении за помощью к государству. Он знакомит со своим планом других людей, предлагает вместе воплотить проект в жизнь, ищет у них помощи и мужественно прикладывает все усилия, несмотря на препятствия. В результате сумма дел, предпринимаемых частными лицами, далеко превосходит все, что могло бы сделать государство и правительство».

Однажды Токвиль был изумлен, увидев большую группу людей, собравшихся вместе и поклявшихся воздерживаться от алкоголя. Он решил, что это — шутка. Затем он понял, что воздержания от спиртного легче достичь путем подобных добровольных общественных усилий, чем созданием запрещающих законов: «Нет ничего такого, что человек не мог бы достичь путем совместной силы индивидов, объединенных в сообщество».

Токвиль обнаружил тот же самый дух активного участия и в том, что касалось демократии — люди действительно были увлечены. При этом их участие было наиболее активным и эффективным на местном уровне. Это — дух городского собрания в Новой Англии. Демократия здесь работает очень хорошо, ведь люди знают свои собственные проблемы и пути их наилучшего решения. Относительно федерального правительства Токвиль придерживается иного мнения. Он называет его «огромной охраняющей силой», которая хочет контролировать людей, обещая «заботиться об их интересах и судьбе». Власть государства может поначалу казаться мягкой, но постепенно может усиливаться, пока не станет «абсолютной». Ее обещания иллюзорны: «Она была бы подобна власти родителя, если бы ее целью было готовить человека к роли взрослого. На самом же деле она желает держать людей в состоянии вечного детства». Поэтому самонадеянное федеральное правительство становится как бы кормильцем и властителем счастья американцев, но в реальности «…избавляет их от необходимости думать и от всех тягот жизни». [18]

18

Tocqueville. Democracy in America, Vol. I, pp. 3, 94, 191-19, 292, 294, 303, 305, 334-35, 394, 427; Vol. II, pp. 22, 38.

Мишель Фуко впервые приехал в Америку в середине 1970-х гг., после того, как сделал головокружительную карьеру во Франции. Он посещал престижную парижскую «Высшую нормальную школу», где получал хорошие оценки. Однако здесь же совершил попытку самоубийства из-за депрессии, вызванной латентной гомосексуальностью. На протяжении всей своей жизни Фуко, казалось, испытывал желание умереть. В работе «Страсти Мишеля Фуко» его биограф Джеймс Миллер сообщает, что у Фуко были фантазии быть мучеником — не ради Бога, но ради «лирической сущности человека, его невидимой истины, его очевидной тайны». Фуко также говорил: «Именно в смерти индивид оказывается один на один с самим собой. Поторопим же час, когда смерть позволит нам заново соединиться с нашими “Я”». [19]

19

The Passion of Michel Foucault (by James Miller). Harvard University Press.

В других странах те, кто всерьез верят в такие вещи, получают психиатрическую помощь, но во Франции их считают философами.

В начале 1950-х гг. Фуко вступил в Коммунистическую партию, но вскоре, когда Хрущев публично разоблачил преступления Сталина, оставил ее. Затем Фуко преподавал в Тунисе, где жил в комнате со своим гомосексуальным партнером Даниэлем Дефером. Вернувшись в 1968 г. в Парижский университет, Фуко превратил философский факультет в центр радикального левого движения. Когда он доказал, что может быть радикальнее самих радикалов, сразу же заслужил честь стать профессором престижного «Коллеж де Франс». Если Токвиль прибыл в Америку молодым и не имеющим никакой репутации, то Фуко приехал туда будучи самым влиятельным европейским интеллектуалом. Этого статуса он достиг после смерти Жан-Поль Сартра.

Фуко несколько раз преподавал в Беркли. Впервые — в 1975 г., затем в 1979 г., потом еще в 1980 г. и снова в 1983 г. Все это время он жил в Сан-Франциско и регулярно навещал соседние районы, где проживали геи. В конце концов, он заболел СПИДом, и как раз тогда я с ним познакомился. Фуко пришел читать лекцию в Дартмутском колледже, когда я там был не только студентом, но и работал в пресс-офисе. Я сопровождал Фуко по кампусу на его мероприятиях. Он был погружен в депрессию. У него был отвратительно презрительный смех, в котором звучало как отчаянье, так и чувство собственного превосходства. Он прочел лекцию тихим монотонным голосом, читая с листа. Когда лекция закончилась, я даже не мог вспомнить, о чем он вообще говорил. Один из моих друзей нелюбезно заметил: «Он философ того типа, который приносит всякой ерунде дурную славу». Теперь я понимаю, почему Фуко казался таким хрупким, а его голос был таким тихим: он вскоре умер от СПИДа.

Фуко провел в Америке больше Токвиля, но не написал ничего значительного или интересного о ней. Возможно, причина этого была в якобы скучности и вульгарности Америки. Он был не первым современным французом, испытывающим такие чувства. Но на самом деле причина лежала глубже. Если прочесть труды Фуко, можно увидеть, что, по его представлениям, Америка была иллюстрацией максимальной репрессивности в современной западной цивилизации.

Фуко ненавидел капитализм и свободную торговлю, считая якобы свободный обмен скрытой формой угнетения. Он говорил, будто все мы живем под диктаторским режимом класса, который навязывает себя с помощью насилия, даже если инструменты этого насилия узаконены и конституционны. Каковы же конкретно симптомы этой тирании класса? У Фуко они сводятся к мнению и факту. Мнение, которое оказывается заблуждением, состоит в том, что распределение богатства при капитализме — это «игра с нулевой суммой». Факт, соответствующий истине, состоит в том, что многие люди на Западе вынуждены работать ради денег. Ну, и что? Фуко считает капитализм жестоким, эксплуататорским, поскольку он заставляет людей работать ради зарплаты. Фуко же настаивает на том, что работа должна способствовать самоудовлетворению. В этом он повторяет раннего Маркса, будучи истинным ребенком 1960-х гг. Он также предвосхитил недавние замечания Нэнси Пелоси и Гарри Рида о том, что многие американцы чувствуют себя «запертыми» на своей работе. Теперь же благодаря социальной программе «Obamacare» они могут уволиться и заниматься поэзией и т. п. или вообще ничего не делать. [20]

20

“Obamacare Freeing the Job-Locked Poets?” New York Post, February 7, 2014, http://nypost.com.

К тому же Фуко ненавидел американскую внешнюю политику на основании того, что она была репрессивной и тиранической. Фуко гневно осуждал американское вмешательство во Вьетнаме и участвовал в антивоенных демонстрациях, организованных французскими левыми в конце 1960-х — начале 1970-х гг.

Фуко говорил: «Настоящая политическая задача в американском обществе состоит в критике работы институтов, производящих впечатление нейтральных и независимых. Их надо критиковать и нападать на них так, чтобы политическое насилие, всегда проводимое через них незаметно, стало очевидным. Тогда с ним легче бороться». Это было главным всю его жизнь. Однако Фуко не считал, что нужно преобразовывать власть на основе справедливости. Он и саму «справедливость» определял как иллюзорную идею. Согласно Фуко, все дело — в силе, а победить силу можно только силой. В дискуссии со своим соратником Ноамом Хомски, Фуко признавал, что самой сильной мотивацией для пролетариата выступает зависть. По его мнению, зависть ведет не только к желанию обладать властью, но и к жажде мести: «Пролетариат развязывает войну против правящего класса не потому, что считает ее справедливой. Пролетариат воюет с правящим классом потому, что впервые в истории он хочет взять власть. Но, когда пролетариат возьмет власть, может оказаться, что он проявит по отношению к классам, над которыми только что одержал победу, жестокую, диктаторскую, даже кровавую власть».

Хомски чувствовал к Фуко такое отвращение, что позже назвал его самым аморальным человеком из всех, кого он когда-либо знал. [21]

Фуко воодушевляла не только насильственная тирания и революционные репрессии западного пролетариата. В конце 1970-х гг. он ездил в Иран и стал очевидцем того, как проамериканский шах был низложен Аятоллой Хомейни. Фуко встречался с Хомейни и щедро хвалил его. Фуко также восхвалял иранскую революцию, будучи уверенным, что она не приведет к теократии: «В исламском правительстве никто в Иране не видит политический режим, в котором духовенство будет играть роль надсмотрщика или тирана. Иран будет настоящим фонтаном свободы. Что касается свобод, они будут уважаться до той степени, в которой их проявление не будет причинять вреда другим, а меньшинства будут находиться под защитой. Между правами мужчин и женщин не будет никакого неравенства. В политике решения должны будут приниматься большинством». В целом Фуко считал революцию Хомейни спонтанным взрывом духовного порыва. Он назвал ее «духовной политикой», считая, что Иран преодолеет ограничения того, чего можно достичь с помощью политических действий. При этом «выход за пределы ограничений» Фуко считал необходимым средством против западного давления.

21

Noam Chomsky and Michel Foucault. The Chomsky-Foucault Debate. New York: New Press, 2006, pp. 39, 41, 51–52, 138-39.

Казалось, Фуко не знал, что Аятолла Хомейни десятилетиями произносил проповеди, разъясняя, какого рода исламское государство ему по душе. Эти идеи собраны в книге «Исламское государство», которую Хомейни опубликовал за несколько лет до прихода к власти. Получив ее, иранский правитель без промедления приступил к исполнению своей программы, установив царство террора. Сначала Фуко радовался казни бывших официальных лиц и тех, кто поддерживал шаха. Революции, говорил Фуко, должны действовать подобным образом. Но когда режим Хомейни начал казнить либералов, левых и гомосексуалистов, используя те же самые методы слежки, пропаганды и насилия, которые Фуко осуждал в других обстоятельствах — только в этот момент Фуко потерял свой энтузиазм. Он перестал говорить об Иране, обратившись к другим темам. Однако он никогда не извинялся за то, что поддерживал тиранию гораздо сильнее, чем любой из американских институтов. Вместо того чтобы предупредить об опасностях исламской тирании, он продолжал предупреждать об опасностях либеральной демократии. [22]

22

Michel Foucault. “What Are the Iranians Dreaming About?” cited in Janet Afary and Kevin B. Anderson, Foucault and the Iranian Revolution. University of Chicago Press, 2005; see also Jeff Weintraub. “Foucault’s Enthusiasm for Khomeini — the Totalitarian Temptation Revisited,” New Politics, Summer 2004, http://jeffweintraub.blogspot.com.