Америка off…
Шрифт:
То ли дядя подсуетился, то ли Эраст прислал «маляву», как авторитетно разъяснил новичку в тюремных университетах безобидный и интеллигентный с виду старичок, отмотавший по разным статьям восемь сроков, но все нападки на Мерзлина прекратились как-то разом, словно все сокамерники внезапно потеряли к нему интерес.
Но облегчение оказалось преждевременным. Вместо воров и мошенников, изобретательно шпынявших новичка скуки ради, явился новый палач, настолько же коварный, но далеко не такой безобидный — совесть.
Снова и снова вставали перед коммерсантом старушки и угрюмые трудяги, протягивающие
Сергей выходил из какого-то непонятного облака таким же, каким запомнился в последний раз — в новеньких джинсах и толстовке, купленных для поездки в Италию, свежий и веселый, подходил к Лешиной лежанке и присаживался с краю. Алексей даже чувствовал, как прогибается под его тяжестью тощий матрас, ощущал тепло тела, запах знакомого одеколона…
«Здорово, старик! — Руки он не протягивал никогда, будто брезгуя. — Как живешь-можешь?..»
Завязывался ничего не значащий пустой разговор, содержания которого Мерзлин потом никак не мог вспомнить. Натужно улыбаясь шуткам друга, Алексей что-то отвечал, кажется, тоже шутил, а мозг сверлила мысль: «Нужно извиниться перед ним, рассказать все! Пусть рассердится, пусть даст по морде, но только простит!..»
Сердце начинало колотиться так, будто выдул за один присест десяток чашек кофе, кровь приливала к лицу… Леша ощупью искал руку друга, чтобы сжать ее, ощутить хоть на миг его живое тепло, пытаясь сложить в осмысленную фразу путающиеся мысли… А тот уже ускользал, таял, укоризненно качая головой…
Парень просыпался от собственного крика или от сердитого тычка соседа, грозящего в следующий раз портянку на морду кинуть, чтоб не блажил. И снова он ничего не сказал другу, не успел…
Тот же самый старичок, выслушав Мерзлина, когда измученный бессонными ночами тот готов был разбить голову о стену и облегчить душу хоть дегенеративному головорезу Матюше, знавшему, похоже, только два языка — матерный и язык жестов (очень болезненных жестов, между прочим), заявил:
— Покайся, болезный, покайся. Дружок твой, которого ты кинул, знать, ласты склеил или при смерти, раз является бесперечь… Нет его на этом свете то есть. Пока не облегчишь душу, каждую ночь к тебе ходить будет, пока с глузду не съедешь… Кайся.
— Кому покаяться-то, Федор Акимыч?
— Кому-кому… Батюшке надо бы.
— Где ж я его здесь возьму, батюшку?
— Да кому угодно кайся, мне-то что?..
— А вам?
— Мне нельзя, я не поп, чтобы тебе грехи отпускать. Сам грешен без меры.
— Тогда кому?
— Да хоть вон Матюше… Или следаку. Все одно…
Следователь встретил Мерзлина тепло, чуть ли не по-дружески.
— Что ж вы себя не любите так, гражданин Мерзлин? До Нового года, вон, всего ничего осталось… Поговорили бы по душам, кой-какие бумажки подписали и — на свободу с чистой совестью, к родителям, к девушке своей. Ее ведь вроде бы Таней зовут? Под подписку о невыезде, конечно… Пока.
Молодой, лет на десять старше преступника, следователь тараторил без умолку просто так, чтобы раскрутить подследственного хоть на какую-то
— Что вас интересует? — спросил вдруг парень, глядя в пол.
— Что нас интересует? — переспросил следователь, не веря, что молчун вроде бы разговорился. — Да хотя бы приблизительный объем вашего «урожая». По документам ведь проходят сущие крохи — миллионов семьсот пятьдесят, не больше…
Он намеренно завысил известные следствию суммы чуть ли не вдвое, чтобы посмотреть на реакцию, но ответ фигуранта его изумил:
— Что же так мало?
Следователь рефлекторно сглотнул:
— Конечно, мелочи! А сколько на самом деле, если не секрет?
— Двенадцать миллиардов, — просто и буднично, без малейшей театральщины, ответил парень, — шестьсот восемьдесят три миллиона долларов США…
— Это же черт знает что такое, а не речь! — распекал президент Эрчетт своего спичрайтера Колби, стоявшего перед ним с понурой головой, словно нерадивый ученик перед строгим учителем. — Обратись с такой речью к своим избирателям Джордж Буш в две тысячи четвертом — черта с два увидел бы он свое второе президентство!.. Это даже не мычание, а какое-то блеянье… Срочно переписать! Через два часа жду вас у себя.
— Но, сэр…
— Через полтора часа! Нет, через час!.. Что у вас?
— Понимаете, сэр… Мне никогда не приходилось писать речи для президента, собирающегося подать в отставку…
— Ха! Можно подумать, что вам вообще когда-нибудь приходилось писать для президента!.. Кроме меня, разумеется. Зайдите в Интернет и поищите там речь Никсона после Уотергейта… Хотя я и не одобрял тогда решение Ричарда, написана она что надо. Одно его знаменитое «о'ревуар» чего стоит!
— Но…
— Не волнуйтесь насчет авторских прав. Для меня законники сделают исключение. Не бессрочный кредит под нулевой процент же я выпрашиваю, в конце концов!
В дверь робко поскреблись.
— Войдите!
Вошел бледный как полотно помощник по национальной безопасности Сандерсон Двайер.
— Сэр, вас вызывает по правительственной связи губернатор Моусон!
— Что там еще не слава богу у него во Флориде? Неужели мексиканцы опять полезли!..
Президент взял трубку, почтительно поданную ему чиновником.
— Эрчетт на проводе. Нет, не дождешься… Чего там у тебя стряслось, Лэс?
Слегка искаженный помехами голос губернатора был хорошо слышен всем присутствующим, хотя они и делали вид, что абсолютно глухи.
— Ты будешь смеяться, Берт, но на рыбалку я к тебе уже не скоро выберусь… Между моим и бывшим твоим штатами снова тысячи миль!
— И только ради этого… — не понял сначала Эрчетт, голова которого была занята совсем другим, но тут же ахнул: — Ты хочешь сказать?..
— Да-да! Ты понял правильно! «Точка Зеро» снова развернулась. Мы снова великая держава, Берт! Поздравляю!
— Не может быть… И что там?
— Я пока ничего не видел — мне самому только что сообщили, но, говорят, что все вроде бы на месте… Я распорядился отправить эскадрилью истребителей на разведку. Алло, алло!.. Ты где?..