Америка

Жан Бодрийяр родился в 1929 в Реймсе. Профессор социологии в университете Париж-Нантер, редактор журналов «Utopie», «Traverses». Переводил сочинения Б. Брехта. Публикации: в 1968 "Система вещей (есть на русском языке), La Societe de Consommation (1970), Le Miroir de la Production (1973), L'echange Symbolique et la Mort (1976), Oblier Foucault (1977), L'effet Beaubourg (1977), Le P.C. ou les paradis artificiels du politique (1978). Наиболее яркие сочинения последнего десятилетия — "Год 2000 может не наступить" (1990), "Прозрачность зла" (1990).

«Америка» (1986) — философско-художественное эссе о современности, главной особенностью которой является создание все более искусственной среды обитания, в которой человек уже не страдает от тяжелого труда, болезней, голода, насилия, войн и даже не переживает тяжелых душевных конфликтов. В Америке все молоды, здоровы, непрерывно едят и широко улыбаются, по ночам там не гасят огни, радио и ТВ работают 24 часа в сутки. Американцы совершенны как боги: благодаря спорту, аэробике, медицинским препаратам, лицевой хирургии они могут конструировать свою внешность, которая раньше была дана как судьба. Бодрийяр восхищен Америкой, правда, отдельные облака на ее чистом небе смущают его. В "Прозрачности зла" он пытается философски осмыслить то,

что увидел в Америке, и осознает, какую цену пришлось заплатить за этот рай. Он далек от снобизма европейских интеллектуалов, считающих обывателей постиндустриального общества тупыми конформистами. На самом деле апатия по отношению к политике, сексу и искусству является признаком освобождения от ложных кумиров. Настоящая опасность связана с тем, что созданное усилиями многочисленных специалистов общество, в котором, кажется, больше нет никаких форм зла, на самом деле очень неустойчиво и уязвимо. Не только внешняя угроза может нарушить равновесие, внутри системы зарождаются новые опасные вирусы, перед которыми бессильны люди, вскормленные искусственной пищей. Это не медицинская, точнее, не только медицинская проблема. Речь идет о том, что за фасадом лозунгов, пацифизма, демократии, экологии, здоровья, нравственной чистоты, бесконфликтной коммуникации скрываются реактивные формы зла. В обществе ощущается явный дефицит сострадания. Автономные, самодостаточные и самодовольные индивиды проявляют неожиданную жестокость и даже тягу к убийству. Наконец, откуда и как возможен в демократическом обществе расизм и терроризм, почему в сбалансированных системах общества в экономике, технике, компьютерных сетях происходят сбои, последствия которых оказываются гораздо более значительными по сравнению с естественными катастрофами? Не является ли тогда теория катастроф, может быть, самым важным созданием современных специалистов? И не должны ли гуманитарии дополнить эту системную модель новыми «человеческими» параметрами? Обычно они учитываются как субъективный фактор: опасные страсти и желания людей, нарушающие функционирование отлаженных машин. Но на самом деле опасность идет не столько от «натуральных», сколько от искусственно культивированных желаний.

В "Забыть Фуко" Бодрийяр сначала, может быть, по причине критического отношения к популярному философу приходит к подозрению относительно сексуального освобождения. Отказ от ограничений и запретов привел к тому, что все стало сексуальным, и от этого секс как бы растворился и исчез. Энергия либидо, о воспроизводстве которой очень заботился Фрейд (называвший свой подход "топико-экономическим"), оказалась попусту растраченной и перестала питать культуру. Позже, наблюдая изменение антропологического вида и сексуальных ориентации у молодежи, Бодрийяра осенило: мы стали транссексуалами, «полыми» или, точнее, бесполыми людьми, занимающимися сексом исключительно знаково и механически.

Может показаться, что транссексуальное, трансэстетическое и трансполитическое — это благо. Люди перестали считать секс и политику главными проблемами, освободились от "зова пола", от власти идей и тирании вождей. Они лишились как полового, так и государственного инстинкта. Родина, мать, жена, дети — все это перестало быть чем-то, что раньше люди берегли и защищали преданно и безрассудно.

Конечно, Бодрийяр несколько "сгущает краски", когда говорит о нежизнеспособности постиндустриального общества. Действительно, там происходит, как говорили раньше, «отмирание» частной собственности, семьи и государства. Государственные границы становятся прозрачными, политика уже не связывается с интересами нации, стирается роль столиц, идет децентрация мира. Благодаря современным средствам связи можно из российской глубинки повлиять на курс доллара и вызвать обвал на бирже в Нью-Йорке и точно так же можно эффективно создавать и продвигать на мировой рынок, например, русскую литературу, проживая в Америке или в ином самом затерянном уголке мира. Деньги больше не зарабатываются тяжелым трудом, люди практикуют обмен супругами и могут даже изменить свой пол. Но это вовсе не означает упадка западного общества. Наоборот, его границы расширились. Мир становится единым целым, связанным компьютерной сетью. Люди читают одни и те же газеты, смотрят ТВ, которые уже не являются рупорами государства. Но это не значит, что, например, в рамках ЕС Франция, Германия и иные страны исчезли, растворились. Нет, они даже упрочились, но иными средствами. Точно так же на распад семьи западное общество реагирует новыми формами поддержки и воспитания детей.

Так и в России, прежде чем что-то разрушать, необходимо найти новую форму единства. Да, Россия должна измениться прежде всего для того, чтобы сохраниться. Но прежде чем стать "открытым обществом", мы должны найти свое место в мире. По идее, наши экономисты тоже могли бы вызывать валютные кризисы за рубежом. К сожалению, сегодня цена рубля зависит уже не только от нашего труда и природных богатств. Сколько он стоит "на самом деле", определяет игра на бирже, причем вовсе не в России. Точно так же, в принципе, хотелось, чтобы русская культура лидировала, ибо культурный капитал оценивается сегодня как один из самых прибыльных. Но Россия не является местом его производства. Пока ее границы являются, так сказать, «полупроводниковыми»: мы открыты для Запада, а он закрыт для нас. Книга Бодрийяра интересна как предупреждение не столько западному, сколько нашему российскому обществу. Мы должны хорошо представлять себе цену, которую придется заплатить за вестернизацию, и основательно продумать "смену курса".

Вопрос, "что нам делать сегодня?", вовсе не является чисто русским. Любой честный интеллектуал всегда думает и говорит именно об этом, хотя наше время не способствует постановке вопросов о смысле и цели бытия. Оно даже препятствует такого рода вопросам, хотя и по-иному, чем прежде. Если раньше главным душителем свободы выступала государственная власть, заинтересованная в самосохранении, то сегодня конформистская система порядка существует до или помимо власти. Она определяется континуальным процессом циркуляции товаров, знаний, сексуальности, в котором человек функционирует, не испытывая вызывающего резкий протест давления чуждых ему сил. Иначе говоря, раньше человек испытывал влечения, имел натуральные потребности и сталкивался с сильными препятствиями на пути их реализации в форме простой нехватки или запрета. Сегодня, особенно в развитых странах, порядок проник на уровень самих потребностей, при этом они не подавляются, а стимулируются. Но парадокс в том, что раз нет запретов, человек уже не испытывает влечений. Нет никакого конфликта между «хочу» и «можно», и таким образом пропадает очевидный, непосредственно переживаемый каждым опыт столкновения с чуждой силой. У Фрейда, в отличие от Маркса, инстанцией порядка выступало не бытие, а сознание, эксплуатирующее энергию либидо. Лакан отметил трансформацию авторитетной инстанции, в качестве которой у Фрейда выступала фигура

Отца, в форму символического: Другой — это язык. Отсюда на передний край взамен классовой борьбы выступает тонкая разновидность "критики идеологии" — когнитивный психоанализ. Но и такая форма протеста нам уже не дана. Сексуальное освобождение, в реализацию которого нынешнее старшее поколение вложило немало усилий, привело к неожиданному результату — исчезновению сексуального влечения. Сексуальность, перешагнувшая свои искусственно и насильственно удерживаемые извне границы супружеской спальни, широким потоком хлынула на улицы, на эстраду, на экраны. Все стало сексуальным, и это окончательно истощило либидо, приблизив еще на шаг к идеалу восточной нирваны, который на самом деле представляет собой радикальную угрозу деятельному Западу. Учение Фрейда, как и Маркса, тоже подчинилось судьбоносной формуле: "хотели как лучше, а получилось как всегда". Сначала «растворился» рабочий класс, а потом и сами «мужчины» и «женщины», боровшиеся за эмансипацию.

В своей знаменитой книге Маркузе, идеи которого, как показывает сравнительный анализ, развивают многие современные интеллектуалы, охарактеризовал современность как удивительное единство противоположных групп, классов, поколений, полов, которые от века вели войну не на жизнь, а на смерть. Власть всегда угнетала и обманывала, и люди это знали гораздо лучше интеллектуалов. Поэтому критика идеологии, ставшая делом профессиональной интеллигенции, не так уж эффективна. Не случайно Маркс заявил о конце критики и о необходимости практического изменения тех условий, которые порождают и воспроизводят иллюзорные формы сознания.

Очевидная общественная ситуация XIX столетия, взрывоопасным элементом которой была поляризация буржуазии и пролетариата, радикально изменилась в XX веке, когда они стали сближаться настолько, что заговорили о «растворении» рабочего класса. Конечно и сегодня существует множество людей, которые недовольны тем, что имеют, и завидуют более состоятельным согражданам. Однако со времен средневекового государства, объединяющего людей состраданием и прощением, никогда не было общих интересов, ради которых различные классы могли бы преодолеть враждебность. С чем же связано затухание классовых битв, под знаком которых прокатились XIX и начало XX столетия? Несомненно, повышение образа жизни достигло такого уровня, что разница между богатыми и бедными значительно сгладилась. Демократия сблизила массу и власть, а политика перестала интересовать население. Но главное достижение XX века состояло в том, что люди стали настолько ценить свое благополучие, что согласны платить за него любую цену вплоть до отказа от свободы. В этих условиях критика идеологии потеряла поддержку снизу и пришла в забвение. Если раньше она запрещалась сверху и, наоборот, поддерживалась со стороны угнетенных, то сегодня она ассимилирована властью и не вызывает поддержки у тех, кто обманут. Люди перестали ощущать давление власти еще потому, что она изменила свою форму. Фуко называл современную власть «биовластью», определяя ее как заботу о жизни. Действительно, сегодня порядок поддерживается не столько угрозами и наказаниями (применяемыми для устрашения той части населения, до которого не доходит "этика дискурса" и поэтому возникает необходимость помочь истине кнутом), сколько советами и рекомендациями о разнообразной, здоровой и длительной жизни. Кто может бросить камень в институт советников и экспертов, озабоченных благосостоянием и оздоровлением людей?

Маркузе называет современную форму власти инструментальной. "Технический прогресс, охвативший всю систему господства и координирования, создает формы жизни (и власти), которые по-видимости примиряют противостоящие системе силы, а на самом деле сметают или опровергают всякий протест во имя исторической перспективы свободы от тягостного труда и господства. Очевидно, что современное общество обладает способностью сдерживать качественные социальные перемены, вследствие которых могли бы утвердиться существенно новые институты, новое направление продуктивного процесса и новые формы человеческого существования. В этой способности, вероятно, в наибольшей степени заключается исключительное достижение развитого индустриального общества; общее одобрение Национальной цели, двухпартийная политика, упадок плюрализма, сговор между Бизнесом и Трудом в рамках крепкого Государства свидетельствуют о слиянии противоположностей, что является как результатом, так и предпосылкой этого достижения". [1] Поскольку марксистская программа устранения условий ложного сознания не удалась по причинам достижения эффективных форм общественного согласия на основе повышения благополучия как в капиталистическом, так и в коммунистическом мирах, постольку возникает мысль о смене критического проекта. Но прежде всего необходимо обосновать его необходимость, а главное — социальную базу. Зачем разрушать такое "хорошее общество", где гражданам обещают на словах и постепенно реализуют на практике вековую мечту о земном рае? Достоевский в своей знаменитой "Легенде…" и В. Соловьев в "Трех разговорах…" описали наступление царства Антихриста, которое похоже на критическую реконструкцию постиндустриального общества, выполненную такими известными философами как Ясперс, Хайдеггер, Ортега-и-Гассет, Адорно, Маркузе, Фромм и др. Конечно, моральным импульсом интеллектуала является забота о человеке. Маркузе обеспокоен теми опасными тенденциями, которые определяют развитие постиндустриального общества: безработица, производство вооружения, техногенная перегрузка природы, несоблюдение прав человека, угнетение женщин, детей, стариков. Но особенно его заботит тот факт, что общество научилось не просто выдавать, но и превращать свои недостатки в достоинства. "Не служит ли угроза атомной катастрофы, способной истребить человеческую расу, защите тех самых сил, которые стремятся увековечить эту опасность?", — так начинает свою книгу Маркузе. [2]

Но неужели этот протест интеллектуалов против машинизации, маркетизации, омассовления, бездуховности, потребительства и конформизма сможет разбудить людей, озабоченных улучшением комфортабельности своей собственной жизни. Сам Маркузе не очень верил в действенность своей критической теории. Тем более пессимистично настроен Фуко, который считает протест интеллектуалов непоследовательным, так как именно они производят власть, более того, сами оплетены ею со всех сторон и не умеют бороться с нею. Но можно поставить вопрос еще более радикально, честно ли призывать к разрушению общества, которое смогло обеспечить высокий уровень жизни своим согражданам? Инквизитор в ответ на упреки Христа, вернувшегося с инспекционными целями на Землю, утверждает, что прежде всего нужно накормить голодных. Кто смог бы это отвергнуть, если сам Христос целует Инквизитора и тихо уходит?