Американец
Шрифт:
— Редкостная удача, — заявила она. — Клэр зашла извиниться, что не может принять мое приглашение. Вы сразу же одержали победу; она видела вас всего три минуты и пригласила к себе.
— Победу одержали вы, — возразил Ньюмен. — Но не надо было так наседать на нее.
Миссис Тристрам удивленно посмотрела на него.
— Что вы хотите сказать?
— Мне не показалось, что она так уж горда. Скорее застенчива.
— Вы очень проницательны. А что вы скажете о ее лице?
— Она красива, — ответил Ньюмен.
— Еще бы! Вы, конечно, нанесете ей визит.
— Завтра же! — воскликнул Ньюмен.
— Нет-нет. Не завтра, а послезавтра. Это как раз воскресенье, она уезжает из Парижа в понедельник. Даже если вы ее не застанете, начало, по крайней мере, будет положено, — и она дала Ньюмену адрес мадам
Летним ранним вечером Ньюмен перешел на другой берег Сены и зашагал по молчаливым улицам предместья Сен-Жермен, где дома являют внешнему миру бесстрастные серые фасады, которые, подобно непроницаемым стенам восточных сералей, заставляют гадать, какими тайнами полна жизнь, протекающая за ними. Ньюмену казалось странным, что богатые люди живут в таких домах, для него идеалом был бы роскошный особняк, озаряющий своим блеском соседние здания, излучающий гостеприимство. А у дома, к которому его направили, были темные, запыленные ворота. На его звонок калитку сразу отворили; он очутился в просторном, посыпанном гравием дворе; с трех сторон на него смотрели закрытые ставнями окна дома, вход в который был напротив ворот; к двери под навесом из листового железа вели три ступени. Двор был погружен в тень — таким Ньюмен представлял себе монастырь. Привратница не могла сказать, принимает ли мадам де Сентре, и предложила ему справиться у двери, ведущей в дом. Ньюмен пересек двор. На ступеньке крыльца сидел молодой человек без шляпы и играл с красивым пойнтером. Когда Ньюмен приблизился к нему и протянул руку к звонку, джентльмен встал и с улыбкой сказал по-английски, что боится, как бы гостя не заставили ждать — все слуги куда-то разбежались; он и сам звонил и понять не может, что там, черт возьми, у них происходит. У молодого человека была широкая открытая улыбка, и по-английски он говорил безупречно. Ньюмен назвал имя мадам де Сентре.
— По-моему, — сказал молодой человек, — сестра принимает. Входите, а если вы дадите мне свою карточку, я передам ее сам.
Все это время Ньюмена не покидало какое-то смутное чувство, не скажу, воинственное — он не ощущал готовности нападать и защищаться, если потребуется, — но при всем своем добродушии и рассудительности держал ухо востро. Стоя на ступеньках крыльца, он достал визитную карточку, на которой под своей фамилией заранее написал: «Сан-Франциско», и, отдавая ее, неприметно оглядел собеседника. И сразу успокоился: лицо молодого человека ему понравилось; он был очень похож на мадам де Сентре. Было очевидно, что это ее брат. В свою очередь молодой человек бросил быстрый взгляд на Ньюмена. Он взял карточку и уже собрался войти в дом, как на пороге возникла другая фигура — мужчина постарше, благообразной наружности, в вечернем костюме. Он строго посмотрел на Ньюмена, и Ньюмен посмотрел на него.
— К мадам де Сентре, — пояснил молодой человек, как бы представляя посетителя вышедшему из дома господину.
Тот взял у него из рук карточку, мельком посмотрел на нее, снова смерил Ньюмена взглядом и, помедлив немного, любезно, но без улыбки проговорил:
— Мадам де Сентре нет дома.
Молодой человек развел руками и повернулся к Ньюмену.
— Мне очень жаль, сэр, — сказал он.
Ньюмен дружески кивнул ему, показывая, что отнюдь не обижен, и повернул назад. У сторожки привратника он оглянулся: оба джентльмена все еще стояли на ступеньках крыльца.
— Кто этот молодой человек с собакой? — спросил Ньюмен у женщины, вышедшей из сторожки. Он уже начинал изъясняться по-французски.
— Это месье граф.
— А тот, постарше?
— Месье маркиз.
— Маркиз? А я-то думал, дворецкий! — произнес Ньюмен по-английски, благодаря чему привратница, к счастью, не поняла его слов.
Глава четвертая
Однажды рано утром, когда Кристофер Ньюмен еще не кончил одеваться, к нему провели маленького старика, за которым следовал юноша в блузе, несший картину в сверкающей раме. Увлеченный достопримечательностями Парижа, Ньюмен совсем забыл про месье Ниоша и его одаренную дочь. Но тут живо все вспомнил.
— Боюсь, вы махнули на меня рукой, сэр, — после множества извинений и приветствий сказал старик. — Мы заставили вас ждать. Наверно, вы заподозрили нас в необязательности,
Картина была покрыта слоем лака толщиной в дюйм, а ширина затейливой рамы составляла не менее фута. Она сверкала и переливалась в лучах утреннего солнца и, на взгляд Ньюмена, была очень красивой и ценной. Он, видимо, совершил чрезвычайно удачную покупку и, заполучив такую картину, почувствовал себя богачом. Продолжая одеваться, он с удовольствием рассматривал ее, а месье Ниош, отослав своего помощника, суетился вокруг, улыбался и потирал руки.
— Бесподобное finesse, [35] — приговаривал он ласково, — и какие превосходные мазки. Вы, наверно, это заметили, сэр. Пока мы шли по бульвару, она привлекала всеобщее внимание. Посмотрите, какие переливы тона! Вот что значит владеть кистью! Я говорю это, сэр, не как отец, нет! Просто, будучи человеком со вкусом и имея дело с другим понимающим человеком, я не могу не отметить превосходную работу. Такие вещи трудно создавать и еще труднее с ними расставаться. Если бы наши средства позволяли нам такую роскошь, мы бы оставили эту картину себе! Могу сказать вам честно, сэр, — месье Ниош тихо и вкрадчиво засмеялся, — честно могу сказать, сэр, что завидую вам. Как видите, — добавил он через минуту, — мы взяли на себя смелость предложить вам раму. Это на самую малость увеличит стоимость картины, а вас избавит от необходимости — столь обременительной для человека с вашим тонким воспитанием — ходить по лавкам и торговаться.
35
Изящество (франц.).
Язык, на котором изъяснялся месье Ниош, представлял собой своеобразную смесь, от попыток воспроизвести которую полностью я предпочитаю уклониться. Когда-то он, видимо, до некоторой степени владел английским, и в его произношении почему-то слышался акцент, характерный для кокни британской столицы. Но, оставаясь без употребления, его познания заржавели, а запас слов оскудел и сделался довольно причудливым. Месье Ниош старался поправить дело, прибегая к частым вкраплениям французского, «англизируя» слова по собственному разумению и буквально переводя французские идиомы. В результате речи, которые он произносил с видом полного самоуничижения, вряд ли были бы понятны читателю, а потому я осмелился сократить и просеять его монолог. Ньюмен понимал месье Ниоша лишь наполовину, но тот казался ему забавным, а благородная бедность старика затрагивала в нем демократические струнки. Сильная добродушная натура Ньюмена всегда восставала при мысли о неизбежности несчастья; пожалуй, это вообще было почти единственное, что его раздражало, и он ощущал потребность смыть любое несчастье губкой собственного процветания. Меж тем папаша мадемуазель Ноэми, очевидно, получил на сей счет точные указания и проявлял рабское стремление не упустить ничего из того, что может предоставить неожиданно подвернувшийся случай.
— Сколько же я должен вам за картину вместе с рамой? — спросил Ньюмен.
— В общей сложности три тысячи франков, — сказал старик, приятно улыбаясь, но не удержался и молитвенно сложил руки.
— А вы дадите мне расписку?
— Я принес ее, — ответил месье Ниош. — Я взял на себя смелость составить ее на случай, если месье пожелает расплатиться сразу, — достав из портмоне бумагу, он вручил ее своему меценату. Документ был написан в самых изысканных выражениях мелким затейливым почерком.
Ньюмен выложил деньги, и месье Ниош стал торжественно и любовно опускать в свой старый кошелек один наполеондор за другим.
— А как ваша молодая леди? — спросил Ньюмен. — Она произвела на меня большое впечатление.
— Вот как? Месье очень добр. Месье понравилась ее внешность?
— Она и впрямь очень хорошенькая.
— Увы, да! Увы, очень хорошенькая?
Месье Ниош уставился в пятно на ковре и покачал головой. Потом перевел взгляд на Ньюмена, и глаза его, казалось, засверкали и расширились.