Американец

Джеймс Генри

С минуту мадам де Сентре глядела на него, не отвечая, но затем призналась:

— Вы правы. Я решилась на непосильный для меня шаг. Я не героиня, мужества мне не хватает. — Она проговорила эти слова с чуть заметным, но явным ударением, однако тут же изменила тон: — Я бы не вынесла страданий, выпавших на долю прекрасной Флорабеллы, — и добавила: — Даже если бы знала, какая награда ждет меня впереди.

Доложили, что обед подан, и Ньюмен прошествовал к столу об руку со старой мадам де Беллегард. Огромная мрачная столовая находилась в конце холодного коридора. Обед был незатейлив, но превосходен. Ньюмен задавался вопросом, участвовала ли мадам де Сентре в составлении меню. Ему хотелось надеяться, что это так. Сидя за столом в окружении представителей древнего клана Беллегардов, он соображал, как следует относиться к оказанной ему чести. Означает ли это, что старая леди поддалась на его улещивания? Он здесь единственный гость — хотелось бы знать, повышает это его шансы или напротив?

Может быть, Беллегарды стыдятся демонстрировать его людям своего круга? А может быть, они внезапно решили выказать ему наивысшее расположение? Ньюмен был начеку. Но при всей своей настороженности и заинтригованности он испытывал какое-то странное безразличие. Что бы там ни было, шли ему навстречу или наоборот — сейчас он в их семейном кругу, и напротив сидит мадам де Сентре. С двух сторон ее освещают свечи в высоких канделябрах. И она будет сидеть напротив него еще целый час, а это главное. Обед был чрезвычайно долгий и церемонный. Интересно, думал Ньюмен, всегда ли в этих старинных семействах обедают столь торжественно. Мадам де Беллегард восседала, высоко подняв голову, и неусыпно следила за тем, как прислуживают за столом. Глаза ее на маленьком, белом, покрытом сетью тончайших морщинок лице казались удивительно колючими. Маркиз, очевидно, посчитал, что самой безопасной темой для застольной беседы явится искусство, так как это убережет их от каких-либо нежелательных откровений. Узнав от Ньюмена, что тот побывал во всех музеях Европы, маркиз время от времени изрекал банальные замечания об игре света на обнаженной натуре у Рубенса или о безупречном вкусе Сансовино. [88] По всему чувствовалось, что он нервничает и опасается, как бы не случилось чего-нибудь непредвиденного, а потому старается разрядить обстановку, разглагольствуя о высоких материях.

88

Сансовино Якопо Татти иль (1486–1570), итальянский архитектор и скульптор, работавший главным образом в Венеции.

«Чего, черт возьми, он боится, хотел бы я знать, — думал Ньюмен. — Неужели воображает, что я предложу ему сразиться в ножички?»

Тщетно было бы скрывать от самого себя, что маркиз ему глубоко антипатичен. Ньюмен редко испытывал к кому-нибудь ярко выраженную нелюбовь, он не принадлежал к числу людей, чье расположение духа зависит от таинственных воздействий соседей по столу. Но маркиз вызывал у него непреодолимую неприязнь. Таких, как он, Ньюмен не выносил — маркиз был из тех, кто всегда позирует, прикрывается громкими фразами, из тех, от кого только и ждешь наглости и предательства. В присутствии маркиза де Беллегарда у Ньюмена возникало ощущение, будто он стоит босиком на мраморном полу, но ради достижения своей цели он готов был стоять так, сколько потребуется. Его занимала мысль, как относится мадам де Сентре к тому, что он допущен в их семейный круг, если только он и в самом деле допущен. Трудно было судить о чем-нибудь по ее лицу, на котором выражалось лишь стремление никого не обойти своим вниманием, да так, чтобы это было как можно менее заметно. Молодая мадам де Беллегард держалась точно так, как всегда, — была рассеянна и занята своими мыслями, прислушивалась ко всему и ничего не слышала, явно скучая, рассматривала свое платье, кольца, ногти, и, глядя на нее, вы невольно задавались вопросом, какой же вид светских удовольствий может ее по-настоящему увлечь. Об этом Ньюмену предстояло узнать позже. Даже Валентин был явно не в ударе, его разговорчивость и живость казались нарочитыми, заученными, а когда он замолкал, нетрудно было подметить, что он чем-то взволнован и глаза у него блестят ярче обычного. От всех этих наблюдений Ньюмен впервые в жизни почувствовал себя скованным, он старался соразмерять каждое свое движение, взвешивал каждое слово и решил, что, если потребуется сидеть так, словно его пригвоздили к спинке стула, что ж, он пойдет и на это.

После обеда маркиз де Беллегард пригласил гостя в курительную и повел его в тесную комнату, где слегка пахло затхлостью, а стены были увешаны ржавым оружием, по-видимому трофейным, и украшены драпировками из тисненой кожи. Ньюмен уселся на одном из диванов, но от предложенной сигары отказался; маркиз расположился перед камином, раскуривая свою, а Валентин сквозь дымок от сигареты переводил взгляд с одного на другого.

Наконец он не выдержал:

— Не могу больше молчать! Ньюмен, я должен сообщить вам новость и принести поздравления. Мой брат, как видно, никак не соберется с духом, он кружит вокруг известия, каковое ему надлежит сообщить, будто священник вокруг алтаря. Поздравляю! Вы удостоены чести считаться претендентом на руку нашей сестры!

— Валентин! Ну нельзя же забывать о приличиях! — в благородном негодовании пробормотал маркиз, чуть сморщив орлиный нос.

Но молодой человек продолжал:

— Состоялся семейный совет. Мать и Урбан все обсудили и изволили даже до некоторой степени прислушаться к моему мнению. Мать с братом сидели за столом, накрытым зеленым сукном, мы с невесткой

ютились на скамье у стены. Совсем как в комитете Corps Legislatif. [89] Нас, одного за другим, вызывали давать показания. Мы расхваливали вас, не жалея красок. Мадам де Беллегард заявила, что, если бы ей не сказали, кто вы, она приняла бы вас за герцога — американского, разумеется, ну, скажем, за герцога Калифорнийского. Я заверил, что могу поручиться: вы будете благодарны даже за самую малую благосклонность; вы человек скромный и без претензий. Я сказал, что убежден: вы всегда будете поступать согласно своему положению и не подадите повода, чтобы вам пришлось напоминать о некоторой разнице, существующей между нами. В конце концов, разве ваша вина, что вы не герцог? У вас в стране их просто нет, а если бы имелись, за такой ум и энергию вас наверняка уже давно пожаловали бы высшим из титулов. Тут мне было приказано вернуться на скамью, но, как мне кажется, мое красноречие возымело действие.

89

Законодательный корпус (франц.).

Маркиз де Беллегард обратил на брата грозный замораживающий взгляд, и его губы раздвинулись в тонкой, словно лезвие ножа, улыбке. Стряхнув с рукава упавший с сигары пепел, он поднял глаза на карниз и наконец заложил белую руку за борт жилета.

— Я вынужден извиниться перед вами за прискорбное легкомыслие моего брата, — проговорил он, — и предупредить, что его бестактность, вероятно, еще не раз повергнет вас в глубокое смущение.

— Да, каюсь, я бестактен, — отозвался Валентин. — Я и верно ужасно досадил вам, Ньюмен? Ну ничего, маркиз все уладит, уж он-то отличается необыкновенной деликатностью.

— К сожалению, — продолжал маркиз, — Валентин так и не усвоил ни тона, ни манер, подобающих молодым людям его звания. Это глубоко печалит нашу мать, которая чрезвычайно привержена старым традициям. Прошу вас только иметь в виду, что он говорит от собственного имени, а не от лица семьи.

— Да я нисколько не сержусь на него, сэр, — добродушно сказал Ньюмен. — Я знаю ему цену.

— В старые добрые времена, — не унимался Валентин, — маркизы и графы имели обыкновение держать при себе шутов и юродивых, чтобы те острили за своих господ. Ну а нынче верзила-демократ, попав в господа, держит при себе в шутах графа. Отменное положение, но не про меня — разве я могу пасть так низко?

Маркиз упорно смотрел в пол.

— Мать довела до моего сведения, — вдруг начал он, — что позавчера вы поделились с ней своими намерениями.

— То бишь сказал, что хочу жениться на вашей сестре? — уточнил Ньюмен.

— Что вы хотели бы вступить в брак с графиней де Сентре, моей сестрой, — медленно выговорил маркиз. — Это предложение весьма серьезно и потребовало от моей матери тщательного обдумывания. Естественно, мать обратилась ко мне за советом, и я отнесся к обсуждению данного предмета со всем тщанием. Вы едва ли представляете себе, сколько соображений нам пришлось принять во внимание. Мы рассматривали вопрос со всех сторон, взвешивали все «за» и «против». В результате мы решили ответить на ваше предложение положительно. Мать просила меня известить вас о принятом нами решении. Она и сама будет иметь честь сказать вам несколько слов по этому поводу. Пока же могу сообщить, что мы — старшие члены семьи — согласны принять ваше предложение.

Ньюмен вскочил и подошел к маркизу.

— И вы не станете чинить мне препятствия? Будете меня поддерживать?

— Я намерен рекомендовать сестре дать согласие.

Ньюмен провел рукой по лицу и закрыл глаза ладонью. Сообщение месье де Беллегарда сулило победу, но радость Ньюмена была отравлена тем, что столь приятную весть приходилось выслушивать из уст маркиза, стоя перед ним навытяжку. Мысль, что этот джентльмен будет омрачать своим присутствием и приготовления к свадьбе, и саму свадьбу, наводила на Ньюмена уныние. Но он дал себе зарок пройти через все и не отступать, споткнувшись о камень на дороге. Поэтому, немного помолчав, он довольно сухо произнес:

— Премного вам благодарен, — что, как потом сказал ему Валентин, прозвучало весьма величаво.

— А я свидетель, — заявил Валентин после слов Ньюмена. — Я удостоверяю данное обещание.

Маркиз снова возвел глаза к потолку, очевидно давая понять, что сказал не все.

— Я хочу отдать должное моей матери и не могу не отдать должное самому себе, — подытожил он. — Принять такое решение было весьма нелегко. Мы сами от себя ничего подобного не ожидали. Слишком нова была мысль, что сестра выйдет замуж за… м-м-м… за джентльмена, занимающегося делами разного рода.

— Я вас предупреждал, — и, глядя на Ньюмена, Валентин поднял палец.

— И с этой новизной мы, надо признаться, еще не освоились, — проговорил маркиз. — Быть может, никогда вполне не освоимся. Но, пожалуй, сожалеть об этом не стоит, — он снова улыбнулся своей натянутой улыбкой. — Возможно, настало такое время, что новшествам должно идти на уступки. А в нашем доме долгие годы никаких новшеств не допускалось. Я высказал это соображение моей матери, и она признала справедливость моих доводов.