Американочки
Шрифт:
На смотровой площадке Телеграфного холма познакомился с белесым, как мышь в муке, художником из Ирландии – продавал туристам свои виды Сан-Франциско. Болтался здесь уже пятнадцать лет – в Ирландии нет заработков. Он охотно дал мне свой адрес, узнав что я из Питера, хотя в России никогда не был – что ж, будет где переночевать, если я уйду от Энн. Да, я уже подумывал уйти. Идея двигаться с Патрицией дальше на Север была, конечно, чистым безумием. Помню наши с ней поиски объявлений в газетах о продаже недвижимости в Орегоне. Одно подошло – то ли дом, то ли хлев. Стоил как раз 12 тысяч накопленных ею долларов. Зачем
Продрогнув, я заходил погреться в роскошные универмаги – от дешевых они отличались тем, как на тебя смотрели продавцы. В дешевых ты был дерьмом, а в дорогих тебе все же улыбались, как джентльмену – на всякий случай. Сам видел, как небритые бомжовского вида огузки влезают в роскошные автомашины. Я отвечал улыбкой на улыбку, стремительно проходя дальше, будто мне в другой отдел, будто я знаю, что именно мне нужно. По большому счету я все это плебейски ненавидел – этот шмоточно-бытовой бомонд, который я НИКОГДА НЕ СМОГУ СЕБЕ ПОЗВОЛИТЬ. Да я теперь и был плебеем.
Патрицию весьма огорчило негостеприимство Ширли, и она продиктовала мне телефон Лидии Гуди, хозяйки бюро по обучению иностранным языкам, в том числе и русскому. Та была из России – пензенская, но вот тоже приехала, зацепилась, вышла замуж, открыла свое дело.
Не то, что ты, Петер, улышалось мне.
– Только она такая смешная. Потом мне расскажешь...
Я, конечно, позвонил, сослался на Патрицию.
– Что ж, приезжайте, – без энтузиазма ответила Лидия, переходя на русский язык, как на постные щи, – и назвала адрес своей конторы, между прочим в самом центре Сан-Франциско, на Монтгомери-стрит. Голос у нее был нагловатый. Дескать, шатаются тут всякие.
В тот день у меня была температура, но поскольку я ее не мерял, то мог считать себя здоровым. Даже вроде кашлял меньше – больно уж много значила теперь для меня такая встреча.
В назначенный час я добрался до Монтгомери-стрит, вошел в солидный вестибюль административного здания, занятого разными конторами, поднялся в солидном лифте на восьмой этаж. Тяжелые деревянные двери, широкие коридоры, высокие потолки, мало света – стиль пятидесятых годов.
Лидия Гуди показалась мне поначалу хабалкой, но сердце у нее оказалось доброе, бабье. Все пыталась мне доказать, что Питерский университет – это говно, вот у них в Пензенском педагогическом... Посмеялась над моим английским, хотя сама говорила с ужасным акцентом. Притом была страшна, как смертный грех. Носатая, с пучком пакли вместо волос. Но разворотистая.
Что ж, гордись своими дочерями, Россия.
Впрочем, начинала с продажи фиалок на перекрестке. Подумаешь, журналист. Кому ты тут нужен, а цветы всем нужны. Встань и продавай. Могу дать тебе стартовый капитал – сто долларов. Вернешь через две недели. Видимо, очень хотелось ей, чтобы я прошел теми же кругами унижения. Я же понимал – встань я с цветами и больше не поднимусь. Надо было стартовать со своего уровня или не стартовать вовсе.
Оскорбилась, что не хочу быть черненьким, но тут же бросила передо мной, беленьким, газетную заметку:
– Вот. Нам позвонили
Я прочел – гастроли Русского балета из Тьмутаракани.
– Двадцать долларов, – сказала она, правильно поняв мой взгляд.
Я сел в уголке, вынул карманный словарик и стал переводить.
Заметила словарик, насмешливо хмыкнула, но промолчала. Это было вроде экзамена. Что же я могу? Я, скажем, могу здесь преподавать русский для иностранцев. «Жарко, хочу пить, ничего не получается, вперед, назад, здорово, молодец!» Да, лучше для иностранок, по собственной оригинальной методике.
С час, обливаясь потом и утираясь мокрым носовым платком, я мурыжил эту заметку – наконец молча отдал.
– Долго, – пробежав глазами, сказал Лидия. Но одобрила, вынув из ящика стола двадцатидолларовую бумажку. Целый капитал! За час работы. Как в лучших домах Калифорнии. Я тут же полюбил Лидию Гуди. Никто еще мне здесь таких денег не давал, хотя я не раз трудился в поте лица.
По поводу дальнейшего она пока ничего определенного сказать не могла.
– Не знаю, – пожала плечом, – пока я сама преподаю русский. И потом у нас еще есть один московский поэт.
Какой еще к черту поэт?! Задушу собственными руками.
– Вообще мы все время расширяемся, – продолжала она, что-то прикидывая, – спрос большой. Но не так на русский, как на французский, испанский... У нас даже японец преподает. Как раз сейчас идут занятия – в трех аудиториях. Скоро закончатся, – посмотрела она на часы. – Могу познакомить тебя с кем-нибудь из изучающих русский. Погуляйте – поболтайте. Им нужна практика... – Видимо, я ее устраивал по каким-то причинам. Может быть – из-за дешевизны.
Так в моей записной книжке появилось два драгоценных телефона: Кристины, которую я тут же перекрестил в Кристину-2, и Джанет.
Кристина-2 была сухощавой бледнолицей женщиной лет тридцати пяти, сразу спокойно примерившей меня внимательным взглядом для своей одинокой постели, а Джанет, веселое цветущее создание с мощными бедрами и узкой талией, просто обрадовалась возможности бесплатно продолжить столь полюбившийся ей русский. Торговая фирма, в которой она работала, планировала выйти на российский рынок. Как все иногда замечательно сходится! Я сказал, что за всю Россию не отвечу, но про питерскую торговлю кое-что могу сообщить – все-таки занимался не какой-то там культурой-мультурой, а социальной сферой.
Да, вот таким макаром. Еще час назад я был никто, вошь в безопорном прыжке, а теперь вот советник по торговым связям, кандидат в «пырпырдаватьелы рьюсскхава йазыкха».
С двадцатью долларами в кармане я добрался до пирсов, купил себе за три с половиной доллара булочку с креветками в майонезе и впился в нее зубами – никакой ужин со свечами не мог идти в сравнение с этим.
На следующий вечер мы сидели с Джанет в баре выбранного ею итальянского ресторанчика – пили горячее кьянти. Веселый бармен, типичный итальянский мафиозо, заверил, что оно поможет моему горлу. Джанет ему нравилась, и он охотно откликался на каждое ее пожелание, мне же как бы завидовал, восхищенно покачивая головой, – ох, уж эти русские ухари... Народу было полно, дым стоял коромыслом, слышалась разноязыкая речь, и я подумал – вот так буду жить. На таком вот уровне. НЕ НИЖЕ...