Американская пастораль
Шрифт:
— Она взорвала дом, Шейла. Человек был убит. Проклятое телевидение говорило обо всем этом!
— Но я включила телевизор позже.
— В шесть часов вечера ты все узнала. Она провела у тебя три дня. А ты не дала мне знать.
— Какой прок был бы от этого знания?
— Я ее отец.
— Да, ты ее отец, а она взорвала дом. Зачем же снова привозить ее к тебе?
— Ты что, не понимаешь, о чем я говорю? Это ведь моя дочь.
— Она очень сильная девушка.
— Настолько, что может
— Вернуть ее тебе не означало бы помочь ей. Она не собиралась сидеть паинькой. Нельзя взорвать здание, а потом…
— Твой долг был сообщить мне, что она у тебя.
— Я боялась, что это поможет им изловить ее. Она прошла такой путь и стала настолько взрослее, что — мне казалось — сможет уже действовать самостоятельно. Она действительно очень сильная, Сеймур.
— У нее сдвиги в психике.
— У нее острые проблемы.
— Господи! Разве отец не имеет отношения к проблемам своей дочери?
— Имеет. И огромное. Вот почему я не могла… Я ведь считала, что у вас случилось что-то ужасное.
— Что-то ужасное случилось с магазином.
— Но видел бы ты ее. Она так чудовищно растолстела!
— Виделбы я ее? А где она, по-твоему, жила? И ты должна была немедленно связаться с родителями, а не позволить девочке бежать куда глаза глядят. Она нуждалась во мне больше, чем когда-либо. Нуждалась в своем отце. Хочешь сказать, что она в нем совсем не нуждалась? Ты сделала ужасную ошибку. Надеюсь, ты это знаешь. Это была ужасная, ужасная ошибка.
— Но что бы ты для нее сделал? Что кто угодно другой мог сделать?
— Я заслуживал того, чтобы мне сообщили. Я имел право знать. Она несовершеннолетняя. Она моя дочь. Ты должна была сообщить мне.
— Мой первый долг был по отношению к ней. Это была моя пациентка.
— Она уже не была твоей пациенткой.
— Но прежде была. И очень необычной пациенткой. Она во многом продвинулась. Мои главные обязательства были по отношению к ней. Ее доверие нельзя было обманывать. Она уже была пострадавшей.
— Ушам своим не верю.
— Это прописано в законе.
— В каком законе?
— В законе, запрещающем злоупотреблять доверием пациента.
— Но есть и другой закон, идиотка. Закон, запрещающий убивать. Ее разыскивала полиция.
— Не говори о ней в таком тоне. Конечно, она должна была прятаться. А как иначе? Я допускала, что она сама сдастся в руки правосудия. Но сделает это позже. И так, как сочтет нужным.
— А я? А ее мать?
— Мысль о тебе убивала.
— Мы постоянно виделись в течение четырех месяцев. Она убивала тебя каждый день?
— В каждую нашу встречу я гадала, изменится ли что-то, если ты будешь знать. Но я не видела, чтоможет измениться. Моя откровенность не принесла бы никаких перемен. Ты и так был уже сломлен.
— Ты просто бесчеловечная сука.
— Мне было ничего не придумать. Она попросила меня молчать. Попросила меня доверять ей.
— Не понимаю, как можно было дойти до такой слепоты. Как можно было пойти на поводу у девочки с явно искалеченной психикой.
— Я понимаю, как тебе трудно. Все это не укладывается в голове, но стараться повесить вину на меня, делать вид, что какие-то мои действия могли что-либо изменить… ничего бы они не изменили, ни в ее жизни, ни в твоей. Она убежала. Вернуть ее было немыслимо. Она изменилась, стала совсем другой. В ее жизни случилась беда. Я не видела смысла в ее возвращении. Она была такой толстой.
— Уймись! Этокакое имеет значение?
— Я подумала: и эта полнота, и эта ярость показывают, что дома очень неблагополучно.
— И виноват в этом я.
— Нет, так я не подумала. У всех у нас семьи. И неблагополучия обычны в семьях.
— В связи с чем ты решилась отпустить шестнадцатилетнюю девочку, только что совершившую убийство. Одну. Без всякой поддержки. Без понимания, что с ней случится.
— Ты говоришь о ней так, словно она беззащитна.
— Да, она беззащитна. И всегда была беззащитной.
— Взрыв дома начисто зачеркнул прошлое. Я обманула бы ее доверие, и к чему это привело бы?
— К тому, что я был бы с ней. Защищал бы ее от случившегося. Ты ведь не знаешь, до чего она дошла. Не видела ее сегодня, а я видел. Она совершенно свихнулась. Шейла, я видел ее сегодня. Она больше не толстая. Она скелет. Скелет, закутанный в тряпье. Живет в нью-аркской комнатенке в совершенно немыслимых условиях. Ее жизнь невозможно описать словами. Если бы ты не промолчала, все было бы иным.
— Не состоялся бы наш роман — вот и вся разница. Конечно, я понимала, что ты почувствуешь себя оскорбленным.
— Чем?
— Тем, что я ее видела. Зачем было заново поднимать это? Я ведь не знала, куда она делась. У меня не было никаких сведений. Вот и все. Безумна она не была. Расстроена. Зла. Но не безумна.
— Разве взорвать магазин — не безумие? Не безумие смастерить бомбу и подложить ее в почтовый отсек магазина?
— У меня дома никаких признаков безумия не наблюдалось.
— Но она ужепроявила безумие. И ты знала, что она проявила безумие. Может, она ушла, чтобы убить еще кого-нибудь? Как можно было взять на себя такуюответственность? И знаешь, Шейла, она так и сделала. Да, сделала. Убила еще троих. Каково?