Американский доктор из России, или история успеха
Шрифт:
А больная уже плохо дышала, и мы перевели ее на управляемое дыхание. Я еще занимался этим, когда сестра шепнула, что приехали родители Аллы. Надо было идти разговаривать с ними, по сути, прочесть смертный приговор их дочери. Я попросил сестру, чтобы принесла к ним воды и валерианки.
На скамейке сидели мать с отцом, ей лет под пятьдесят, ему побольше. Она тревожно вытягивала шею, услышав мои шаги, встала и посмотрела в мою строну. А он уперся подбородком на тросточку и смотрел в пустоту.
Прижав руки к груди, мать подалась в мои сторону и застыла с вопрошающим
Как я ни был напряжен и растерян, но остолбенел еще больше: передо мной был подвиг невероятной душевной силы — мать узнала о гибели дочери и не вскрикнула, не заплакала, а пересилила себя, чтобы скрыть это горе от слепого отца.
Молчание длилось мгновение и прервалось звуком разбитого стекла. Я оглянулся — сестра выронила склянку с валерианкой, отвернулась и тихо всхлипывала. Слепой повернул лицо в ее сторону, потом в мою, слыша мое затаенное дыхание. Он встал рядом с женой и тихо сказал:
— Я все понял… спасибо вам за внимание… я никогда не видел своей дочери… она родилась, когда я был солдатом на войне, а домой я вернулся слепым… Я мог только чувствовать, ощущать ее… теперь я не смогу и этого…
Он протянул руку к жене, привычные его пальцы скользнули по ее лицу. Оно было сухое. И он попросил ее:
— Поплачь за нас обоих своими глазами…
Нет, хирургов смертью не удивишь, не испугаешь. Но и безразличие к смерти в душе хирурга наступить не может. Прошло много лет с того дня, когда я в первый раз увидел умирание маленькой девочки, потом видел много других умираний. Но я продолжал переживать эти умирания всю мою жизнью.
Есть такая профессиональная поговорка: «Хирург умирает с каждым своим больным…»
Притягательная сила Америки
Известно, что земной шар вращается вокруг своей оси. Но, должно быть, в 1990-х годах он вращался еще и с центростремительным ускорением: в те годы на разных континентах — в Европе, Азии и Африке — это ускорение разбрасывало и перемещало народы разных стран, которые вынуждены были спасаться от политических репрессий и голода. Эта центростремительность продолжала выбрасывать все новые массы людей из бывшего Советского Союза в Америку, хотя официально политических, национальных и религиозных преследований там уже не было. По статистике, в 1992 году иммигрантов было двадцать тысяч, в 1993-м — семнадцать, в 1994-м — шестнадцать тысяч, в 1995-м — одиннадцать… Основная часть этой новой волны иммиграции состояла из молодых специалистов, людей европейского склада мышления, большинство из них знали английский. Так продолжалась и даже усилилась «утечка мозгов» из России. У посольства США в Москве стояли длинные очереди, люди, стоявшие в них, пытались добиться «статуса беженцев», что удавалось далеко не всем.
Кроме легальных иммигрантов, тысячи граждан России приезжали по рабочим
И в нашем госпитале все чаще слышалась русская речь. Молодые доктора и сестры, пока не сдали экзамены, устраивались секретарями, регистраторами, лаборантами. Узнав, что я много лет здесь работаю и занимаю солидное положение, они стали группироваться вокруг меня и Изабеллы. Оба мы проявляли к ним внимание, делились опытом американской жизни. Доктора часто спрашивали:
— Как вам удалось пробиться в такой первоклассный госпиталь? Наверное, потому что вы в Союзе были профессором?
— Мое бывшее профессорство никого в Америке не интересовало. Здесь надо доказывать, кто ты есть, а не кто ты был.
— А я вот не знаю, сумею ли стать доктором в Америке?..
— Почему не сумеете? Надо только очень хотеть и концентрировать на этом все усилия.
— Я-то хочу, но у меня семья, мама больная. Наверное, лучше мне сдать экзамен на ассистента доктора. Это и проще, и заработок, говорят, неплохой.
— Я не могу вас уговаривать, но, по-моему, тот, кто был доктором в России, должен и может стать доктором и в Америке.
Желание отказаться от своего докторского звания и стать ассистентом — это был путь наименьшего сопротивления. Довольно многие избрали его, и, хотя зарабатывали потом приличные деньги, в душе всегда оставалась горечь сожаления о несвершенных мечтах.
Но были и другие, которые вопреки всему стремились снова стать докторами и проходили тот путь испытаний, который прошел я сам.
Двое моих новых знакомых, муж и жена Фуксы, обоим за сорок, гинекологи, высококвалифицированные специалисты (он — профессор, она — доцент), были в Москве на приеме у чиновника американского посольства. Он пытался их отговорить:
— Зачем вам уезжать? Вы же не знаете, что вас там ждет. Может, вам не удастся снова стать докторами. Вы будете спать на улице, на газетах.
Но, как он их ни стращал, Фуксы поехали и вскоре появились у меня в кабинете. Они решительно хотели начинать новую медицинскую карьеру и пришли, чтобы я дал им рекомендательные письма для поступления в резидентуру. Он рассказывал с горечью, но и с энтузиазмом:
— Знаете, когда мы готовились к экзамену по американскому учебнику, то за первый день смогли прочесть только одну страницу.
Она смущенно вставила:
— Это он читал, а я целый день проплакала.
Я узнавал в их рассказах свое начало в Америке.
Через несколько лет я опять встретился с Фуксами — оба работали в своих частных докторских офисах и были счастливы.
Ко мне на лечение стало приходить все больше бухарских евреев, которые составляли большую группу новых иммигрантов 1990-х годов. Они не говорили не только по-английски, но и их русский был ужасен. Изабеллу они замучили телефонными звонками: