Американский синдром

Горчаков Овидий Александрович

— Барри! — воскликнул Грант, меняясь в лице. — Голдуотер! Лучший друг Хелмса! Дожили! И государственный секретарь, генерал Хейг, Александр Хейг-младший, человек «Уотергейта», экс-генералиссимус НАТО!.. И Буш, экс-директор ЦРУ, который станет президентом, если что-нибудь случится с Рейганом. Как с Рузвельтом, как с Никсоном, как с Кеннеди…

— Уже поговаривают, что конгрессу будет предложен билль о том, что акт о свободе информации не распространяется на ЦРУ, и второй билль — слушай, Джонни, меня внимательно — о строжайшей уголовной ответственности тех, кто разглашает тайны и секреты ЦРУ! В особенности имена агентов, планы операций… В «Тайме» прямо называется Филип Эйджи, указывается, что он и его единомышленники, с одним из которых я знаком лично,

своими разоблачениями сократили вербовку за границей, деморализовав сотрудников и агентов ЦРУ, испортили отношения ЦРУ с дружественными разведками. Это подтверждает целиком и полностью Джон Мори, бывший начальник отдела, занимающегося Советским Союзом…

Левитан считал, что необходимо во что бы то ни стало добиться пересмотра дела Гранта в период междувластия. И он добился этого, воспользовавшись деморализацией в ЦРУ, да и в ФБР, где так же, в ожидании больших перемен, не вспоминали о Гранте.

Прокурор пытался, разумеется, доказать, что Джон Грант и все его единомышленники суть презренные предатели, виновные в государственной измене, на что Левитан страстно отвечал, развивая аргументацию своего подзащитного:

— Это ложь! Джон Грант и ему подобные являются убежденными идейными противниками политического курса администрации, Пентагона и ЦРУ, курса конфронтации и балансирования на грани войны. Находясь в тылу Вьетконга во Вьетнаме, капитан Грант понял, что генералы Уэстморленд и Абрамс, командовавшие американскими войсками во Вьетнаме, систематически обманывали наше правительство и народ с помощью Пентагона, преуменьшая силы врага, преувеличивая его потери, предсказывая скорую победу над ним. И капитан Грант, как честный и совестливый человек, отказавшийся от иллюзий, рискуя всем, смело заявил об этом. За это он многим поплатился… Апелляционный суд из девяти судей во избежание свары с печатью в сложный, переходный период отменил решение высшего суда и освободил обвиняемого из-под стражи, засчитав ему то время, которое он отсидел в тюрьме, как наказание за сопротивление властям.

Главный судья счел себя обязанным прочитать Гранту прощальную нотацию:

— Должен серьезнейшим образом предупредить вас, мистер Грант, что ваша антипатриотическая, антиправительственная, антиамериканская деятельность до добра вас не доведет. Суд освободил вас от ответственности только потому, что еще недостаточно ясен и тверд наш закон по отношению к таким злоумышленникам, как вы. Но дело это поправимое и скоро, очень скоро будет исправлено. Советую вам больше не попадаться мне на глаза!

Грант поселился в тесной квартирке Левитана на окраине столицы. Туда же пришла телеграмма из редакции: Гранта просили вычитать гранки его книги. В тот счастливый для него день Вашингтон встречал освобожденных Ираном заложников. Так столица не встречала даже первых астронавтов Шеппарда и Гленна. Публика плакала и смеялась, смеялась и плакала, и он с Левитаном тоже плакал, глядя на кортеж на Пенсильванской авеню, глядя на этих людей, многие из которых, конечно же, не были повинны ни в каком шпионаже. Четыреста сорок четыре дня продержали их, в нарушение всех международных законов, в заточении… Что ж, сказал он себе, ему больше повезло в роли заложника американской юстиции. Но у него вся борьба еще впереди, и ясно, что в следующий раз он так легко не отделается. Это уже точно.

А ведь тегеранские заложники, возведенные в ранг героев-великомучеников, причисленные правительственной пропагандой к лику святых подвижников, не более чем жертвы случая. Иное дело он, Джон Грант, сознательно бросающий вызов «фирме», а следовательно, и истеблишменту своей книгой, порожденной «вьетнамским синдромом», когда синдром этот уже объявлен официально вне закона.

Редакция прислала ему небольшой аванс. Половину денег он отдал со словами искренней благодарности Эзре. До утра сидел за письменным столом адвоката, правил гранки. В постель лег с новогодним номером «Лайфа», посвященным бурному 1980 году. На обложке монтаж из фотографий Хомейни, папы римского и, разумеется,

Картера и Рейгана. «Гвоздь» специального номера — большой очерк ближайшего политического советника Картера, его «начальника штаба» Гамильтона Джордана. Любопытно… «Кампания, которую Картер не мог выиграть». Почему же, интересно, не мог Джимми выиграть предвыборную кампанию?

Вот что писал Джордан в конце своего очерка, этой первой крупной публикации одного из самых знающих членов внутреннего кабинета экс-президента Картера:

«Все мы пытались найти объяснение нашего поражения… Я доказывал, что мы никак не могли изменить ход кампании.

Тим Финчем, в чьем ведении находились финансы кампании, вспомнил о тех тридцати миллионах долларов, что мы получили от правительства. Может, пошутил он, нам следовало бы поделить эти деньги меж собой. «Нет, — отвечал Тим Крафт, — нам следовало взять эти тридцать миллионов и купить на них еще три вертолета. Тогда все было бы иначе».

Упрощение? Возможно, потому что были у нас и другие серьезные проблемы, в особенности экономические. Но кризис с заложниками стал как бы символом разочарования американского народа. И в этом смысле шансы президента на переизбрание погибли в иранской пустыне вместе с восемью храбрыми солдатами, отдавшими жизнь в попытке спасти американских заложников».

Так закончил Гамильтон Джордан свой апологетический очерк, прямо, несмотря на все недомолвки и искажения, связав крах авантюры Картера в пустыне Деште-Кевир с крахом его избирательной кампании. «Лайф» поместил на развороте снятую крупным планом фотографию двух трупов из восьми, обгоревших, обугленных до неузнаваемости. Тех трупов, что преградили путь Картеру в Белый дом. Он не смог перешагнуть их, чтобы во второй раз сесть в кресло овального офиса, перед знаменами США и президента США. Избиратели проголосовали не столько за Рейгана, сколько против Картера. Это признают, конечно, все мыслящие американцы, коих, увы, меньшинство среди избирателей.

Вскоре после того, как Грант поселился у своего адвоката недалеко от Уотергейта, почтальон принес открытку, адресованную мистеру Э. Левитану для мистера Дж. У. Гранта-младшего. Удивленный Грант поглядел на роскошную купальщицу, штемпель Майами, и прочитал:

«Хэлло, Джонни!

Загораю на пляже и вдруг узнаю, что тебя судили в столице нации, что ты опять пытался стать поперек дороги нашим мальчикам. Но ничего. Я наберусь тут сил, найду тебя и поговорю с тобой серьезно. От меня и моих ребят — это они сообщили мне твой временный адрес — далеко не убежишь.

Твой Клиф».

Грант сжал зубы. Значит, у Клифа Шермана имеются свои люди и в Вашингтоне. А давно он не вспоминал о Клифе. А пистолетом все-таки придется обзавестись. Упрямый паренек, этот Клиф.

Для Джона Улисса Гранта-младшего свет клином сошелся на его книге, которая вот-вот должна была выйти в свет. Но новая администрация предала проклятью «вьетнамский синдром», объявила вне закона. Все теперь упирается в размер гонорара, который он получит за книгу, а размер гонорара зависел целиком и полностью от количества проданных экземпляров. Он сильно задолжал Левитану — пришлось взять у него немалую сумму, чтобы погасить задолженность по квартирной плате, иначе он потерял бы свою квартирку в Нью-Йорке. Похоже было, что он едва-едва сумеет расплатиться с долгами.

А как же Шарлин? Выходит, что ничего она не получит от выхода книги, кроме экземпляра с автографом.

А как же продолжение борьбы с ЦРУ и спецвойсками, с «зелеными и черными беретами» в новых условиях?

Этот вопрос ему задавал Левитан, отвозя его в аэропорт на летевший в Нью-Йорк самолет.

Грант вздохнул, потер гладко выбритый подбородок, глядя в окно, прощаясь на время с Вашингтоном.

— «Дальнейшее — молчанье». Таковы были предсмертные слова Гамлета.

Но Грант не собирался умирать. Он вез с собой заготовки к новой книге — книге об Уинстоне Беке.