Амнезия, или Фанера над Парижем
Шрифт:
– Ну, я как бы подопытный, что-ли?
– Вы мой пациент. Моя работа. А …разве одно другому мешает? Ведь важно чтобы во благо, – Мария как будто смущается, потом продолжает уже деловым тоном.
– Давайте поговорим немного о вас. Обычно в памяти легче восстанавливается давнее. То, что было много раньше. Вы вспоминаете что-нибудь из вашего прошлого?
Я в напряжении. Она нисколько не лучше невропатолога. Разве что ее настойчивость не вызывает такого раздражения.
– Из детства,
Я погружаюсь в хаос, царящий в моей голове и мне страшно.
– Знаешь, – хриплю я, – Я не могу ничего разобрать, где реальность, где бред.… Все вместе. И услышанное и увиденное… может быть, среди всего этого, есть что-то из моего, но, я уже не раз бред принимал за реальность.
– Или реальность за бред, – подсказывает Мария – Это прояснится со временем, но нужен только ориентир.
– Народный?
Мария смеется.
– Начните с женщин. Они наверняка были в вашем прошлом. И, наверное, немало.
– Ты же говоришь, что я уже с них начал.
– Ну не так же. Если не получается по каким-то подсказкам, нужно более тесное общение с ними. Ну, …
У нее славные пухлые губки и, когда они растягиваются в улыбку, в их очертании появляется что-то манящее. Куда? Я вдруг с горечью вспоминаю свое отражение в зеркале. Разве могут эти губки приоткрыться навстречу такому «красавцу»?! Понятно, что ее интерес ко мне вызван только ее работой…
– Как это? – бормочу я, хотя уже догадываюсь, о чем речь.
– Не прикидывайтесь. Разве вы не испытываете какого либо желания, когда видите хорошенькую женщину? На вашем рисунке, например.
Мария приближается ко мне так близко, что ее бедро едва не касается моего лица. Она инквизитор.
– Да, конечно, смутное…, – бормочу я
– Замечательно, – сияет Мария, будто не замечая моих страданий и отодвигается.
– Что же тут замечательного? – непонятно мне.
– Не все потеряно.
Я ухмыляюсь, но от нытья воздерживаюсь.
Наверное, мою гримасу она понимает как утомление, потому что неожиданно поднимается, хотя тема, как будто бы не исчерпана.
– Отдохните и вспоминайте, вспоминайте, цепляйтесь за каждую мелочь. Память у вас понемногу, но восстанавливается.
– Если память восстанавливается, почему же я не помню своих домогательств к какой-то уборщице?
Мария опасливо оглядывается, потом наклоняется ко мне.
– Да ничего и не было, с этой уборщицей. А то, что не помните, как вас перевели, так потому что ввели большую дозу.
Мария наклоняется еще ниже и, почти касаясь своими божественными губами моего уха, добавляет:
– Я буду давать вам только витаминки, вместо аминазина. Не проболтайтесь.
Я вижу совсем близко ее груди, чувствую их запах,…Похоже, я готов вспомнить
– Мария! – невольно вырывается у меня.
Девушка, уже шагнувшая в проход, оборачивается.
– Как ты думаешь, надолго я здесь?
– А куда вам спешить? Отдохните. Только не делайте резких движений. Я постараюсь, чтобы вас не залечили.
Я не могу допустить, чтобы она ушла и цепляюсь за нее как клещ.
– У меня еще вопрос.
– Какой?
Она смотрит на меня таким теплым ожидающим взглядом, что я сбиваюсь с только что созревшей мысли.
– Ты дежуришь и по ночам? – неожиданно для себя спрашиваю я.
– Бывает, – глаза Марии прищуриваются.
– Да нет, ты не поняла, – заметаю следы я. – Я же безобидный…
– Это, в каком смысле? – уже любопытствует она.
– Ты же читала историю.
– И что?
У меня никак не поворачивается язык назвать себя словом, которое кажется мне ругательством.
– Там же написано, что я… этот…
Мария смотрит на меня озадаченно.
– Импотент, что ли?
Я отвожу глаза в сторону и киваю.
– Ничего подобного. Скорее наоборот.
– Мне так сказали. Абсолютная недееспособность.
Мария фыркает.
– Так это чтобы вы не замышляли ничего. В этом их ошибка.
– Так я что… не безнадежный? – спрашиваю, хотя самому еще не понятно о чем я.
– Вам только надо прийти в форму, – темнит Мария и прежде чем уйти лукаво улыбается.
Не понимаю о чем они тут все. То в себя, то в форму…
Мои извилины, в наличие которых я вообще сомневался, утомляют меня ненужными рассуждениями. Может быть это перед тем как выпрямиться окончательно? По крайней мере, аминазин действует, и напрасно я уклоняюсь от лечения. Мне его надо принимать многократно умноженными дозами. После такой химиотерапии ни одному нейрохирургу не удастся обнаружить в полушариях и признаков мыслительной деятельности, и тогда интервенции памяти можно не опасаться. От одной мысли, что я, когда-нибудь, покину эту палату, мне становится дурно.
А здесь мне комфортно. Пугавшие вначале своей непредсказуемостью соседи уже воспринимаются обыкновенными, лишь немного со странностями людьми.
– Да так оно и есть, – смеется Мария, – здесь половина симулянтов. Кто от суда скрывается, кто от службы, кто приходит просто, чтобы не умереть с голода.… Но есть, конечно, и больные. Они безобидные…
– Скажи Мария, только честно, а меня ты не считаешь ненормальным?
Медсестра улыбается.
– Ну, прежде всего норма для всех разная.