Амнезия
Шрифт:
Над Лаф-стрит вставало солнце, зажигая окна домов и листья каштана. Тени истончались, темнели и исчезали, чтобы снова возникнуть на другой стороне улицы. Окна розовели, алели и снова темнели. Теперь крошечный мирок в перископе освещали только фонари и луна, но вот слабый солнечный луч пробивал тьму, и все начиналось сначала. Джеймс наблюдал, как месяц растет, постепенно превращаясь в луну; листья на каштане разворачиваются, наливаясь яркой, а затем темной зеленью. В кроне появлялись желтые прожилки, листья краснели, коричневели, опадали, и вот уже дети пинали ногами сухие кучи и подбирали с земли каштаны. Шли дожди, обращая листву в
И в этот миг я вошел в подвал.
~~~
Джеймс открыл глаза и заглянул в перископ. Рядом с его белым был припаркован черный фургон. Внезапно Джеймса страшно потянуло на свет, из подвала. Теперь он знал, что выбрал неправильное место.
Держа в одной руке черную коробку, в другой — черный блокнот, Джеймс поднялся по ступеням, открыл дверцу и вылез наружу. На кухне он поставил чайник и вышел в сад, где постоял, жадно вдыхая запахи, слушая птичье пение и чувствуя на лице ласковые солнечные лучи. Чайник засвистел, и Джеймс вернулся в дом.
Сварив кофе и соорудив бутерброд с ветчиной, Джеймс уселся под яблоней, блаженно жмурясь. Давно ему не было так хорошо, мешали только тревожные воспоминания о сне, который он видел в подвале. Чувствуя, что не сможет выбросить их из головы, если не перенесет на бумагу, Джеймс открыл черный блокнот и взялся за ручку:
Прошлой ночью я видел странный сон. Во сне я лежал на кровати в подвале и внезапно услыхал какой-то звук. Привстав, я обнаружил человека, спокойно сидящего на краю кровати и глядящего в перископ.
Самое удивительное, что, несмотря на непроглядную темень, его я видел четко, словно при свете дня. Именно поэтому я уверен, что все это мне приснилось.
Я узнал его, хоть он сильно изменился. Сейчас на нем была бледно-голубая футболка и джинсы, а не привычное черное пальто. Левая рука в гипсе, волосы успели обрасти, но это был именно он.
Я кашлянул, и он обернулся. Губы тронула улыбка, но глаза продолжали пристально разглядывать меня, словно ища чего-то. Лицо показалось мне знакомым, и я сказал ему об этом.
— Пожалуй, — согласился он, — хотя ты видишь его впервые, и пройдет еще немало времени, прежде чем ты увидишь его вновь.
Я хотел спросить, откуда он знает, но он продолжи:
— А вот я видел твое лицо. И хорошо его запомнил.
Я узнал голос. Почему-то звук его вызывал во мне неприятное чувство.
— Кто ты? — спросил я.
Он снова прильнул к перископу.
— Если
— А вдруг поверю?
— Я — Малькольм Трюви.
— Пожилой чудак, увлеченный скрабблом?
— Я — Томас Риал.
— Несуществующий чешский философ?
— Я — Мартин Твейт.
— Вымышленный персонаж детективной истории времен королевы Виктории?
— Я — все эти люди, но их имена мне не принадлежат.
— Как же тебя зовут?
— Джеймс Пэдью.
— Какое совпадение, — протянул я с сарказмом.
— Если хочешь, могу доказать, — пожал он плечами. — Я знаю такие подробности твоей жизни, которые не ведомы никому, кроме тебя.
И он принялся перечислять имена моих старых школьных приятелей, адреса домов, в которых я некогда жил. Он знал даже девичью фамилию моей матери! Даже обстоятельства одного довольно стыдного происшествия, случившегося на мой восьмой день рождения!
Когда он закончил, я был вне себя от злости.
— Ты прочел мои дневники! — крикнул я.
— Не стану отрицать. Конечно, я читал наши дневники.
— Наши?
— Меня зовут Джеймс Пэдью. Я родился двадцать второго июля тысяча девятьсот семьдесят третьего года. В следующем месяце мне исполнится тридцать шесть.
Теперь я понимал, почему его голос и манера кажутся мне такими знакомыми. Этот голос я слышал в записи, а лицо видел на фотографиях. Очень похожее на мое, только старше и смуглее.
— Не верю, — продолжал упорствовать я.
— Помнишь, ты же сам хотел встретить старшую версию себя самого, кого-то, кто возьмет тебя за руку и выведет из лабиринта.
Я молча смотрел на него. Издевается он, что ли?
— Это всего лишь детская мечта. К тому же сейчас апрель, а не июнь.
— Для тебя — да, а для меня на часах одиннадцать часов прекрасного летнего утра, день обещает быть жарким, а я сижу на кухне в доме… — он запнулся, тщательно взвешивая слова, — где теперь живу.
— Так вот оно что, я сплю, — облегченно вздохнул я, — сплю и вижу сон.
— Да, ты видишь во сне меня, а я — тебя, хотя я и бодрствую. Понимаешь ли, я пишу о тебе книгу.
— Книгу? — Я рассмеялся. — Что за книгу?
— Она начинается с того, что ты ломаешь лодыжку, когда бежишь по лестнице к двери квартиры, где живешь вместе с Ингрид…
— Ха! Кстати, а как сломал руку ты?