Аморальное

Оливер Марк

Ими притворилась, что говорит по телефону, а потом сказала Амелии, что полиция ошиблась, что Сара жива, и нападал на неё не Дэниэл. Потом она говорила уже почти бредящей Мел, что Дэниэл любит только её, что он безумно раскаивается во всём, что изменял ей только по пьяни, не ведая, что творит, и что поклялся измениться ради неё и никогда её не огорчать. Амелия улыбалась. Ими очень хотелось порезать это красивое тело, ломать его, дробить, но она только сидела и гладила Амелию по волосам и заставляла красивое лицо улыбаться и светиться от счастья. Ими ждала, когда тело сдастся в неравной борьбе с ядом, и когда Амелия перестала дышать, Ими вернулась на кухню, где осталось письмо.

Мы

с Дэниэлом расстались неделю назад (25го марта), и за эту неделю я очень много думала о себе, о нём и о наших отношениях.

Во-первых, я могу с уверенностью сказать, что он никогда меня не любил. Он постоянно изменял мне с другими девушками, что, вероятно, не самое редкое явление среди мужчин, но Дэниэл не посчитал нужным даже попросить у меня прощения за ложь, которой он поил, кормил и усыплял меня вот уже полтора года. Полтора года! Как я могла так любить не уважающего меня человека?! Я обвинила его в изменах, и он был так груб со мной… так самоуверен… Он выставил меня во всём виноватой, он вообще не слушал меня, он только оскорблял меня, угрожал… он даже хотел меня ударить! И всё время смотрел на ножи… мы были на кухне. Боже… Он никогда не любил меня. Он использовал меня, потому что красивая, влюблённая и хозяйственная девушка сильно упрощает жизнь.

Кстати о жизни: он никогда не интересовался моей жизнью. Кроме внешности его ничего во мне не интересовало. Он презрительно относился к моим увлечениям, если они не совпадали с его, и к моей работе.

А потом он начал вести себя странно. Сначала, его вдруг заинтересовала моя работа. Он спрашивал о хирургии, спрашивал о всяких препаратах… спрашивал, может ли ветеринар выписывать наркотики. Говорил, что собирается писать об этом статью. Но я же знаю, что никогда бы в жизни он не стал писать о ветеринарах. Он нас вообще за врачей никогда не считал. Но зачем ему все эти ножи? Он сказал мне, что я могла бы взять домой что-нибудь. Просто так. «Было бы круто» – больше он никак это не объяснил. Ясное дело, ничего я не принесла!

Последнюю неделю до нашей ссоры он вёл себя особенно странно. Он был, казалось бы, холоден со мной, но я замечала, как он на меня смотрит. Он всё отрицал. Он делал вид, что не обращает на меня внимания. Но изредка я успевала поймать его взгляд на себе, и это было страшно. В его глазах было столько… жажды, ненависти, жестокости… это трудно объяснить. Я даже захотела взять отпуск и уехать к тёте в Ирландию на пару недель, лишь бы был повод не видеться с ним. Кто же знал, что нам оставалось так мало времени быть парой. Лучше бы я и вправду уехала.

Мне стали сниться кошмары. Ничего не могу с этим поделать. Особенно теперь, когда мы поругались. Мне снится, как мы ругаемся, а он избивает меня и режет, режет. Он ведь и в тот день хотел меня избить! Даже замахнулся. Он всё угрожал, что, если я не заткнусь, то он разобьёт мне голову о косяк двери. Он вообще много чего жуткого мне сказал.

Я так много заблуждалась на его счёт. Он не только моральный урод, он… беспринципное чудовище. Я всё чаще думаю о том, что он мог бы поджидать меня у подъезда с кислотой. Я становлюсь параноиком? Мне страшно. Страшно думать, что Дэнни маньяк. Сколько женщин в мире пострадало оттого, что не поверило в угрозы своих разъярённых мужчин? А даже если поверить… можно подумать, я бы смогла что-то изменить. Мне безумно страшно. Больно, тошно… и страшно.

Она ещё раз перечитала письмо, потом спрятала его в туалетный столик в спальне, глубоко запрятав под личными

вещами. Всё ещё было недостаточно поздно, и Ими принялась за уборку.

Она переоделась, убрала волосы под эластичную шапку, надела перчатки и даже маску. Она четыре часа ползала по квартире, чтобы не оставить ни единого следа своего пребывания в ней и собрать все жучки и камеры и нигде ничего не забыть.

Теперь можно было увезти тело.

Уже очень скоро Имтизаль сильно пожалела о том, что убила Амелию так быстро и предварительно не промыла ей желудок и пищеварительный тракт без хирургического вмешательства. Теперь же было слишком поздно, но Ими повезло, может быть, отчасти благодаря заморозкам, внезапно пришедшим с концом марта. Впрочем, она утешала себя тем, что в любом случае не удалось бы избежать вскрытия. В любом случае, даже с изъятыми органами, Амелия стала первой мумией, которую Имтизаль сохранила без расчленения. Кроме того, она стала первой мумией, чьи глаза Ими оставила закрытыми, потому что не могла смириться с тем, как выцвела зеленоватая радужка; удалила глазные яблоки и вставила на их место стеклянные имплантаты.

Позже Ими часто покупала для Амелии одежду, обувь и украшения, обустроила ей целый уголок и время от времени меняла облачение своей мумии, то оставляя её обнажённой, то одетой с б'oльшим вкусом, чем одевалась сама Имтизаль, хотя очень часто приходилось делать на вещах надрезы, чтобы натянуть на труп, и зашить уже после. Все эти игры с телом отвлекали Ими от удручённости и позволили ей сравнительно легко пережить утрату любимого существа. Она относилась к этому с почти материнской заботой, хотя ритуал мало чем менялся из раза в раз: сначала Ими разматывала Амелию из бинтов, потом осторожно подсушивала её кожу, надевала на неё свои покупки, сажала в углу сарая на подушки и подолгу сидела вместе с ней, пока от запаха химикатов не начинало темнеть в глазах.

На Амелии Имтизаль провела больше работы по бальзамированию, чем на всех предыдущих телах. Количество колб с веществами увеличилось вдвое. У Амелии была очень красивая и очень гладкая кожа, и Ими жутко боялась, что уже ставший ей привычным раствор формалина, сулемы и фенола изуродует цвет и структуру так же, как изуродовал Джексона, поэтому она рискнула добавить больше спирта и глицерина, чем при пропитке прежних мумий. Так у неё закончился глицерин – самое дорогое вещество, из приобретённых при бальзамировании Джексона – и встал болезненный вопрос, где его можно раздобыть.

Мудрее было бы подождать с убийством до октября, чтобы оставить впереди долгие месяцы холода, но Ими не могла так долго ждать. Заморозки отступили недели через две, в лесу расцвела весна, а в Имтизаль – паника. Бедному телу Амелии пришлось вобрать в себя столько тимола, цинка, пиридина, тиосульфата, этанола и десятков других консервирующих и антибактериальных веществ, что у плесени и гнили не осталось шансов. Но вонь стояла жуткая. Как Ими ни пыталась заглушить запах лавандой, эвкалиптом и различными эфирными маслами, их аромат постепенно рассеивался, и оставался гнойный, болотистый и прочный трупный запах вперемешку с формалином. Он чувствовался даже снаружи сарая, он отпугивал всех птиц и животных и мог бы приманить людей.

И тогда она решилась приступить к тому, о чём уже давно мечтала.

Прежде чем заняться целью убийства, следовало заняться его последствиями, и уже очень скоро Имтизаль навестила Дэниэла. Его она тоже заставляла писать письмо, но куда менее нежно, чем Амелию: в его горло упиралось лезвие ножа.

Никогда не думал, что это будет так тяжело. Я был уверен, что не буду больше об этом думать. Я думал, я ненавижу Амелию. Я пришёл к ней… сам не знаю, зачем. Наверное, мне её немного не хватало. А она… она вообще не хотела меня слушать.