Аморальное
Шрифт:
– Я не понимаю, чего вы добиваетесь. Если вы считаете её невменяемой и не годной для работы в полиции по состоянию психического здоровья, просто выпишите справку и отстраните её от дел, без всей этой лишней возни и издевательств над личностью.
– Ну что вы, инспектор Рамирес, я не могу дать вам и прессе такое оружие против нас.
– О каком оружии идёт речь?
– Как же! У полицейского, который остановил серийного убийцу, отобрали значок из-за детского аутизма.
– Она не аутист.
– Вы меня поняли.
– В таком случае, я не понимаю целей вашего визита.
– Правда, инспектор. Правда и ясность – цель нашего визита.
Однажды в участок пришли Том с адвокатом, одни из единственных, кто верил Имтизаль, по крайней мере,
Потому что в остальные дни спокойствия было не много. Никогда ещё Имтизаль не испытывала столько глухой злости, отчаяния и беспомощности. То, что разрушало её сейчас, сильно отличалось от всей боли, которую ей приходилось пережить прежде. Отличалось тем, что сейчас источник раздражения был материальным, был, казалось бы, доступным для устранения, не вынуждал самокопания и молчаливого смирения, но Имтизаль всё равно ничего не могла сделать и была вынуждена покорно ждать, когда её сознание перестанут подвергать насилию и разводить там хаос беспорядка. Она чувствовала себя изнасилованной. Это было похоже на первый рабочий опыт, но с одной печальной разницей: это ментальное проникновение длилось не полчаса, не день и не два. Внутреннее расследование велось почти три недели, прежде чем ревизоры были удовлетворены. Хотя, вероятно, они не были удовлетворены до конца, но больше бороться со стойкостью Имтизаль уже не было смысла, и их подозрения начинали увядать и вымирать от нехватки питания. Инквизиторы – как их прозвали в департаменте – часто намекали ей на странность такого угрюмого настроения, когда остановлен серийный убийца, на что она как-то дала, всё-таки, ответ, выраженный словами и состоящий не из одного предложения:
– Меня удивляет, что в ы не пребываете в депрессии, осознавая, что какой-то психопат убил больше 30 человек, – она немного помолчала и продолжила. – Вы когда-нибудь видели смерть напарника? При мне убили двух полицейских и заложницу. Я должна чувствовать себя героем? Не слишком ли много убийств для того, чтобы говорить горожанам «вы в безопасности»?
Ей уже было всё равно. Она была настолько подавлена, что ещё меньше подвергалась атакам эмоций, чем когда-либо прежде, и эта её монотонная унылая бездушность помогла обмануть детектор лжи. И тем не менее, Имтизаль не чувствовала себя победителем. Она даже теперь, когда её оставили в покое, не испытала ни малейшего облегчения. Всё оставалось так, как и было месяц назад.
Её не просто оставили в покое: в скором времени её повысили до сержанта первого класса. Оуэн через четыре месяца получил звание лейтенанта. Рамирес торжествовал.
В тот же день, когда было закрыто дело, ей звонил Кэмерон и интересовался, помог ли его вклад, Ими снова его поблагодарила, призналась, что не помог, но что она справилась с расследованием. Он был восхищён, когда узнал тонкости, снова намекнул ей о федеральной службе, пригласил навестить их с Каримой, и на этот раз Имтизаль восприняла его беззаботную общительность даже не настолько уныло и нервно, как обычно. Потом началось внутреннее расследование, и Имтизаль предполагала, что Кэмерон нашёл способ помочь ей и отвлечь внимание отдела от её города, её маньяка и её самой. По крайней мере, сама она никогда не поднимала с ним эту тему и даже родителям не говорила о том, что её навещали федеральные криминалисты
Всё оставалось в прошлом, но она по-прежнему испытывала гнетущую неудовлетворённость, смуту и горечь. Она пыталась забыть Мориса Холла, но факт того, что он знал о ней, о Кевине, об агенте Алексе и, главное, о её взаимоотношениях с Рэйнольдом, не давал ей покоя. Её не волновала его система, его расчётливость или что-то ещё. Её волновала собственная безопасность, которую было сложно представить, пока она, Имтизаль, не знала, где и в чём прокололась. Раз узнал Морис, могли узнать и другие. Она утешала себя только тем, что и всех других она так же быстро уберёт с дороги, как и убрала Мориса.
Она почти не видела Рэя всё это время, только мельком и ненадолго, когда он обедал или был вне дома. Когда же в департаменте началась суета, Ими не рисковала выходить на охоту, опасаясь, как бы кто-то в это же время не охотился за ней. Однажды она провела целый час перед сном, метая красивые тёмно-серые ножи с матовой гравировкой и чёрными вставками в уже прилично изрезанную мишень. Ножами теперь заканчивался каждый её день, ножами и начинался. Она с тоской вспоминала Сан Франциско, Артура, лес и снова и снова возвращалась мыслями к Рэйнольду.
Теперь следить за ней было уже некому, но после всего случившегося, после полиции в доме Блэков, после расчленённого тела на чердаке и после своего разоблачения перед теперь уже мёртвыми людьми, она не могла избавиться от параноического ощущения, будто за спиной кто-то стоит, и панически боялась отправиться к Рэйнольду привычным путём. Нужно было искать новый метод.
Первое, что она сделала, почувствовав на себе гнёт контроля, – отправилась в зал и возобновила тренировки тхэквондо. Там, выбиваясь из сил и пытая своё тело, она старалась компенсировать беспомощность своей агрессии перед вышестоящими органами правопорядка и власти. Освободившись же от вечных тестов, допросов и проверок, она всё равно продолжала заниматься, всей душой надеясь, что бои спасут её от смятения и помогут отвлечься. Они действительно отвлекали, дарили ей новые поводы для злости: на тренировках бывали практически только мужчины, которые очень пренебрежительно относились к ней и которые, к её сожалению, были сильнее её. Едва над ней одерживали победу, начинались пошлые и унизительные комментарии, и она чувствовала себя убого. С тех пор, как она стала призёром городских соревнований, прошло много лет, и с этим ей нужно было смириться. Но со временем бойцы стали к ней привыкать, проявляли больше снисходительности и не унижали, даже иногда болели за неё, давали профессиональные советы и поддерживали. Её нескрываемая агрессия, отчаяние и злость вынуждали воспринимать её серьёзно. Но и здесь, добившись желаемого, Имтизаль нисколько не избавилась от пронзительной тоски.
Зал был в двух милях от её дома, поэтому Имтизаль ходила пешком. Она всегда любила ходить пешком, а теперь появилось время заняться, наконец, ремонтом автомобиля, поэтому у неё уже и выбора не было, ездить на машине или ходить: машина осталась в сервисе, и дилерский центр по-прежнему не выдавал ей ничего взамен.
Однажды во время одного из таких возвращений она увидела Омара. Он ждал зелёного света и даже не сразу заметил Имтизаль, когда и она дошла до пешеходного перехода.
– Омар, – тихо прошептала она, чтобы прохожие её не услышали. Это было так неожиданно, так внезапно, как случайный свет, пробивающийся сквозь черную грозовую мглу.
Он вздрогнул, оглянулся на неё и улыбнулся.
– Ими, что ты здесь делаешь? Не ожидал тебя встретить.
– Иду домой, – тихо добавила она. Светофор дал зелёный свет, и Ими торопливо рванула вперёд, чтобы опередить остальных пешеходов и остаться с братом наедине.
– Ты так измученно выглядишь, – снова улыбнулся он и погладил её по плечу. – Мама скучает. Может, навестишь её?
– Может.
Она знала, что не может. Нельзя было видеться с родителями, пока она так сильно ненавидела мир. Им нельзя было знать о неудавшемся аресте и о внутреннем расследовании.