Аморальные рассказы
Шрифт:
Тогда он открыл глаза и откинулся: прямо перед ним в раскрытом халате стояла жена. Виден ее живот, такой знакомый, — из тех, что он рисовал на своих картинах: белый, выпуклый, напряженный и вытянутый, с белым шрамом после удаления аппендикса справа внизу. Был виден и безволосый лобок. Он поднял глаза. Жена наклонилась — ну прямо голова Аполлона со свешивающимися белокурыми волосами, с большим носом, капризным и увядающим ртом, — лицо ее выражало удовольствие.
Спустя мгновение она серьезно спросила:
— Почему ты руками закрывал глаза?
— Играл
— У тебя было такое странное лицо, что мне захотелось тебя поцеловать. Я поступила плохо?
— Напротив.
Он обнял жену, опустился лицом к ее животу, поцеловал в пупок — и его заполнило неистовое и грубое желание. Он почувствовал, как жена нежно гладит его по голове, тогда он оторвался от нее, откинулся назад. Жена запахнулась и спросила:
— Где девочка?
— Не знаю. Она пошла прятаться, теперь я должен ее искать.
Почти в этот самый миг издалека раздался крик, отозвавшийся эхом по всей квартире. Марко попытался подняться. Жена его остановила:
— Оставь ее там, где она спряталась. Послушай, что вы тут делали — играли в американские горы, да?
— Откуда ты знаешь? — удивился Марко.
— Я стояла за дверью и подслушивала. Вот что, если тебе не трудно, ты должен мне пообещать, что вы больше никогда не будете играть в эту игру.
— Почему?
— Потому что в этой игре неизбежен физический контакт. Знаешь, что мне сказала девочка?
— Что?
— Она мне сказала: «Марко вечно хочет играть в американские горы. А я не хочу, потому что он меня трогает. Но он настаивает, и я играю, чтобы сделать ему приятное».
Марко готов был воскликнуть: «какая лгунья!», однако воздержался, подумав, что жена ни за что ему не поверит. И, несмотря на свое раздражение, он сказал:
— Будь спокойна, я не буду играть с ней ни в эту, ни в какую другую игру.
— Почему? Ты должен играть с ней — у нее же нет отца. И ты должен стать ей отцом.
— Ты права, буду ей отцом, — смирился Марко.
Жена, положив руки ему на голову, вдруг произнесла:
— А знаешь, этот поцелуй вызвал у меня желание. Давно уже ты меня так не целовал. Хочешь?
Марко подумал, что не может отказаться от такого приглашения. Жена взяла его за руку, повела через гостиную к дверям; оттуда по темному коридору ввела в полумрак спальни. Она сняла халат, бросилась на разобранную постель, легла на спину; сразу раздвинула ноги и, согнув их, ждала, пока он снимет брюки. Ему пришлось, что называется, стимулировать себя, имитировать страсть, которой он не испытывал, вернее, не испытывал к этой женщине. Он грубо бросился к ее нескладным и очень белым ногам.
Вдруг, как на зло, звонкий голос девочки, очень близко, буквально из помещения спальни, прокричал:
— Ты не нашел меня, не нашел!
Жена изо всех сил оттолкнула Марко, голышом соскочила с кровати и убежала из спальни.
Марко включил свет, посмотрел в угол, из которого послышался крик. Там стояла ширма; из-за нее выглянула девочка и прокричала:
— Ку-ку!
— Где ты была? — спросил Марко.
— Здесь.
— И… что ты видела?
— Что я могла видеть? Тут же ширма.
Марко недоверчиво посмотрел на девочку, а затем твердо сказал:
— Вот что, пойдем… подойди ко мне и пойдем отсюда; маме еще нужно одеться.
Он взял девочку за руку, и она легко дала себя увести. Они вышли из спальни и по коридору дошли до студии. Марко закрыл дверь, подошел к картине, которую сегодня утром разрезал.
— Смотри-ка, кто-то разрезал картину! — воскликнула девочка.
— Это я, — сухо ответил он.
— Почему?
— Потому что она мне не понравилась.
Неожиданно девочка спросила:
— Почему ты не нарисуешь мой портрет так же, как мамин?
— Я не пишу портреты. Это тело может принадлежать любой женщине.
Показывая на картину, девочка сказала:
— У мамы шрам на животе точно такой же, как у этой женщины. Ты больше не хочешь рисовать портреты мамы? Если тебе это больше не нравится, почему тогда ты не рисуешь меня?
И, помолчав, добавила:
— У меня тоже есть шрам.
Марко удивился: как он мог забыть? Это же было год назад; пока он находился за границей, у девочки вырезали аппендикс. Чувствуя неловкость, Марко напряженно подтвердил:
— Знаю, что у тебя есть.
Девочка скороговоркой выпалила:
— Когда мне сделали операцию, я сказала маме: теперь и у меня шрам, как у тебя. Ну как, будешь рисовать мой портрет?
Ремень
Я проснулась с ощущением, что вчера в какую-то минуту меня обидели, ранили, уязвили. Свернувшись калачиком и завернувшись в одеяло, как крепко запеленутая мумия, я лежу на левом боку, одним глазом прижимаюсь к подушке, другим смотрю на стул, на который вчера вечером, прежде чем лечь, мой муж повесил одежду. А где он? Не меняя положения, вытаскиваю из-под одеяла руку, трогаю позади себя постель — пусто. Должно быть, встал; по приглушенному шуму текущей воды догадываюсь — он под душем. Кладу руку под колени, закрываю глаза, но тоскливое ощущение непоправимой обиды не дает мне уснуть. Тогда я вновь открываю глаза и смотрю перед собой, на одежду мужа. Пиджак висит на спинке стула, под ним — аккуратно сложенные брюки, которые он снял, не вынув заправленного в них ремня; ремень свешивается со стула. Усиленно тараща один глаз, я разглядываю небольшой, без шва, кусок ременной кожи, гладкий и темный, будто засаленный от частого употребления, смотрю и на квадратную пряжку из желтого металла.
Этот ремень я подарила мужу пять лет назад, в самом начале нашей супружеской жизни. Я тогда пошла к известному сапожнику на виа Кондотти и после долгих колебаний наконец выбрала этот. Правда, сначала я думала купить черный или из крокодиловой кожи — для вечерних приемов. Потом поняла, что такой темный можно носить и днем, и вечером. Мой муж, не то чтобы дородный, но, скажем, мощный, и ремень ему тесен; надо бы проделать дополнительно еще три отверстия. Часто после еды он ремень ослабляет, потому что ест и пьет много.