Амортенция

Lutea

Как же это сложно — просто довериться, когда всю жизнь тебя учили не доверять. В особенности — одному из тех, за кем охотилась: нукенину, а значит, врагу; тому, в ком нужно видеть цель, объект для шпионажа и, в идеале, устранения… Вот только в последнее время что-то сбилось в идеальной настройке, и цели, прежде безличные, вдруг стали людьми. Со своими привычками и особенностями, привязанностями и переживаниями, которые хотелось изучить без подоплёки, просто потому что интересно.

А ещё интереснее — дать кукловоду в руки новый козырь, вдобавок к телу ещё и то, что осталось от души; посмотреть, как распорядится

этим, как использует… против неё?.. для неё?.. как?..

— Я дура, если поверю тебе, — хмыкнула Анко, но взяла одну из отёко. Потому что да: она дура, и дура любопытная. А может, ещё и сошедшая-таки с ума. — Сейчас нужно?..

Коснувшись пальцами её виска, Сасори убрал за ухо пряди, и Анко едва почувствовала, как он вырвал волосок. Какая неожиданная от него деликатность… Эта ночь однозначно странно влияла на них обоих — Анко была не менее осторожна.

— Теперь добавляем, — они одновременно опустили волоски друг друга в свои рюмки, и Сасори взял с полки стакан. — На этот объём — три капли, и тогда, проснувшись, мы снова со спокойной душой сможем строить планы убийств.

— Только эта мысль меня и греет, — пробормотала Анко, глубоко втягивая в себя аромат зелья, не способная им надышаться.

Запах древесины, металла, осенних листьев, сохнущих после дождя. В голове тут же возникает ассоциация: центральный парк Конохи, позапрошлый октябрь, когда без конца лило каждый день. Закупившись онигири и данго, она, только вернувшаяся с миссии и сделавшая доклад Хокаге, промокшая до нитки за время последнего перехода до деревни, но ужасно довольная, сидит на качелях на детской площадке, радуясь тому, что дождь, наконец, перестал, и выглянуло солнце. Кажется, Анко ему тогда, запрокинув голову, улыбалась…

Она позволила трём каплям блестящего снадобья сорваться с края рюмки и слиться с водой в стакане. Сасори поступил так же, после чего без промедления очистил и свою, и её отёко от зелья. Поболтав немного стаканы, размешивая, они пересеклись взглядами и чокнулись прежде, чем выпить.

Они точно чокнулись.

Мгновения шли, складываясь в секунды, минуты. Анко глубоко, тяжело дышала, но пошевелиться не могла: нечто странное происходило с ней, с её телом, мозгом, системой чувств, и травленный за жизнь всем чем угодно организм отчётливо сигнализировал: опасность, яд!

Однако это чувство постепенно рассеивалось, притупляясь и переходя в фон, пока не исчезло совсем. На смену ему пришли другие ощущения, куда менее привычные и нормальные: безоговорочное расположение, готовность полностью отдать себя, всё своё существо в чужие руки, желание добиться внимания… без боязни и единого рефлекса в подкорке. И на душе — легко-легко, нет привычно давящего кома обязательств, предписаний и норм.

«Так вот как… — мысли — обрывками в голове, впервые за годы такой чистой, необременённой. — А он чувствует то же?..»

Сасори медленно поднял руку, приложил ладонь к её щеке, легко поглаживая большим пальцем скулу. Анко улыбнулась и с тихим урчанием потёрлась об его руку, наблюдая, как расслабляются мышцы на его лице, как сползает маска. Помнится, она хотела напоить его, чтобы узнать, каков Сасори без фальши; кто же знал, что поить его нужно Амортенцией?..

Так всё-таки, какой он? Любопытно просто отчаянно. Его рука тёплая, без единой мозоли, но в совсем

свежих мелких-мелких шрамах от резца — порой в порыве вдохновения и мастер может порезаться; ничего, если ещё не успел, скоро залечит плоды вечерних трудов. Его взгляд — тягучий, внимательный, изучающий, но не так, как обычно, когда буквально видишь огромную сеть тёмных планов, корректировки в которые вносятся по результатам наблюдений. Сейчас это внимание спокойное, чуточку любопытное и очень живое.

— О чём ты думаешь?

— Странно, но не о том, что ты меня, по сути дела, отравил, — ответила Анко и вновь потёрлась об его руку. — Я сейчас вспоминаю, как пыталась напоить тебя на приёме в Министерстве — помнишь?

— И потом мы ещё целовались в подворотне на глазах у Пожирателей Смерти, — шутливо напомнил Сасори. — И сражались с ними. Ну а после — переспали.

— Да, замечательный выдался вечерок! — засмеялась Анко и прильнула к нему. — А ты о чём?

— О твоей коже, — Сасори вновь провёл пальцами по её щеке, спустился на шею, перебрался на затылок, слегка оттягивая ворот кимоно. — О том, какая она приятная на ощупь, чистая и гладкая, несмотря на то, что можно было бы ожидать у куноичи. Я ведь видел много куноичи, — свободную руку он опустил на пояс её кимоно, — без одежды, даже без внутренних органов — марионеткам они не нужны, сама понимаешь… Но ни одной не было так приятно касаться.

— Так ты — фетишист? — Анко картинно округлила глаза, не скрывая улыбку. — Нет, я что-то подобное подозревала, но кожа…

— А ещё я люблю её портить, — уточнил Сасори многозначительно, при этом начиная неспешно развязывать пояс. — Сама ведь знаешь, верно?

— И потом лечить, — понятливо кивнула Анко. — Так вот чего тебе мои старые шрамы покоя не дают!

— Не приемлю несовершенство, — бросил Сасори едва не ворчливо и позволил поясу мягко соскользнуть на ковёр.

— А в остальном, значит, я совершенна? — поддела Анко, податливо выскальзывая из шелков. Вскоре вся одежда оказалась на полу, и она упёрла руки в бока, открыто демонстрируя своё тело, зная его привлекательность. И сегодня — отчаянно желая, чтобы именно этот, только этот мужчина прикасался к ней, ею обладал.

Скептично хмыкнув, Сасори шагнул к ней и обнял, водя руками по спине, очерчивая пальцами контуры шрамов, старых и тех, что оставил сам на её лопатке и, единственные, не стал залечивать — своё клеймо. Заулыбавшись на это, Анко слегка прикусила мочку его уха, аккуратно расстёгивая рубашку.

— Совершенный раздражитель, — произнёс Сасори. Анко спустилась к его шее и куснула сильней, пока ещё не до крови. — С почти совершенной кожей.

— А ещё?.. — прошептала она ему на ухо, руки опустив на пряжку ремня.

— С забавными эмоциями, — Сасори был слишком занят прикосновениями, её телом и отвечал с задержками, равнодушно. Зато его пальцы дарили непередаваемые ощущения. — И чрезмерным любопытством.

— Мм… да, я такая, — расстёгивая ремень, Анко поцеловала его в угол рта. — А ты стал очень разговорчивым после этой дряни, Сасори.

— Потому что впервые за всю свою жизнь я не ощущаю в голове барьера, — ответил он негромко, глядя из-под ресниц, тёмных, в отличие от волос. — Чувства, обманутые зельем, говорят мне, что опасности нет, можно доверять… Это ужасно, — резюмировал он.