Анафем
Шрифт:
— Следы. — Юл энергично закивал, как будто понял лучше меня. — Круги без всплеска.
— Шины не стали как новенькие. Накладные не исчезли из папок. Возник конфликт. Мир внезапно утратил цельность — в нём появились логические неувязки.
— Штабеля крепёжных досок рядом с парковкой, которую не надо было подпирать, — сказал Юл.
— Да. И дело даже не в том, что это физически невозможно. Вполне могут быть штабеля досок рядом с парковкой и бумажки в шкафу. Но загвоздка в том, что общая картина больше не сходится.
Я вспомнил диалог про розовых драконов и только сейчас, месяцы спустя, сообразил, что Ороло выбрал пример с драконами не случайно. Он хотел напомнить нам ту самую историю, про которую заговорил Юл.
Сзади взревел
Мы добрались до восемьдесят третьей параллели в два часа ночи, то есть солнце висело в небе чуть ниже обычного. Станция располагалась в котловине, и впечатление было такое, будто мы на дне метеоритного кратера мили в полторы шириной. Кое-где стояли жилые модули на сваях, которые можно переставлять, потому что лёд всё время течёт. Скопления грузотонов тяготели к этим модулям: там размещались конторы по скупке лома, и водители ездили от скупщика к скупщику, выбирая, кто больше заплатит. В остальных модулях размещались гостиницы, столовые или бордели.
Самым заметным сооружением на станции был сам поезд. Первый раз, когда я его увидел на фоне низкого солнца, я подумал, что это фабрика. Локомотив походил на комбайн по переработке городов: силовая установка и целый посёлок жилых модулей на поперечной опоре между исполинскими гусеницами. Поезд состоял из полудюжины саней — их полозья двигались по колеям, оставленным гусеницами локомотива. Первый вагон предназначался для контейнеров. Он уже был загружен в четыре яруса, и сейчас уродливый кран на колёсах укладывал пятый. Следующие несколько вагонов представляли собой открытые короба. Другой кран, с клещами, который запросто ухватил бы обе наши машины сразу, цеплял из груды на снегу металлолом и с душераздирающим лязгом бросал его в короба. Последней была прицеплена платформа, наполовину заставленная грузотонами.
Мы немного потыркались туда-сюда, но из разговоров с водителями грузотонов на стоянках нам было примерно известно, куда идти и что делать (а чего неделать). Самманн заранее выяснил по авосети, что предыдущий поезд ушёл два дня назад, а этот простоит под погрузкой ещё несколько суток.
Ходить тут было опасно, поскольку отсутствовало деление на проезжую и пешеходную часть. Грузотоны и кузовили просто шпарили напрямик туда, куда вздумалось их нажевавшимся дурнопли водителям. Даже на короткие расстояния лучше было перемещаться на колёсах. Мы купили билеты на платформу и загрузили на неё оба наши кузовиля. Однако мы немножко приплатили, чтобы кузовиль Гнеля поставили с краю; приставляя к нему наклонные доски, можно было скатывать и закатывать трёхколёсник. На нём мы ездили по станции. Пассажирское место у трёхколёсника было только одно, и пока двое ездили, трое маялись бездельем. Мы сняли жилой модуль на локомотиве и маялись бездельем там. Условия в модуле были самые простые. Туалет состоял из дыры в полу; крышка придавливалась металлоломом, чтобы её не сдуло арктическими ветрами. Мы несколько раз прокатились вдоль поезда на трёхколёснике и перетащили из кузовилей припасы, снаряжение, а также внушительный арсенал стрелкового и холодного оружия. Юлассетар и Ганелиал Крейды расходились во взглядах на религию, но не на средства самозащиты. Даже чехлы для ружей и ящики для патронов у них были одинаковые. На станции многие ходили с оружием, а на краю «города» располагалось стрельбище, где можно было для забавы палить по ледяным стенам. Однако у меня сложилось впечатление, что порядка здесь больше, чем на территории, по которой мы ехали последнюю неделю, — как я понял, благодаря коммерции.
Когда все вещи были перетащены, мы с Самманном для очистки совести объехали на трёхколёснике местные бары и притоны и убедились, что Ороло там нет. Корд облазила локомотив,
Нам предстояло убить несколько дней. Я пытался читать взятые с собой теорические книжки, но не мог сосредоточиться, поэтому спал значительно больше, чем нужно. Самманн нашёл возле офисного модуля место, где кое-как ловилась авосеть. Он ходил туда раз в день, затем просматривал добытую информацию. Юл и Корд, когда не «собирали хворост», смотрели спили на крохотном жужульном экране. Ганелиал Крейд читал писание на старобазском и начал выказывать интерес к тому, о чём до сих пор из вежливости молчал и чего я страшно боялся: религии.
От стычки с Гнелем меня спас Самманн: он внезапно оторвал взгляд от жужулы, отыскал глазами меня и снова воткнулся в экран. На усах у Самманна болтались льдинки: он только что совершил очередную вылазку за данными. Я подошёл и присел на корточки рядом с его стулом.
— После отъезда из Пробла я запросил доступ в некоторые сети, — объяснил Самманн. — Вообще-то они для меня закрыты, но я подумал, возможно, меня туда пустят, если объяснить, в чём дело. Мой запрос рассматривали довольно долго. Видимо, те, кто их контролирует, искали в авосети подтверждения моей истории.
— Как это? — спросил я.
Моё любопытство не понравилось Самманну — то ли он устал объяснять мне такие вещи, то ли хотел сберечь хоть каплю уважению к канону, который мы столь грубо нарушали.
— Допустим, в столовке той собачьей дыры, где мы покупали зимние шины…
— Норслова.
— Не важно. Допустим, там установлен спилекаптор наблюдения. Он видел, как мы подходим к кассе платить за ту дрянь, которой нас травили. Информация со спилекаптора попадает в некую сеть. Тот, кто за ней следит, видит, что я был там такого-то числа вместе с тремя людьми. Есть способ выяснить, кто они. Один оказывается фраа Эразмасом из концента светителя Эдхара. В этом мой рассказ подтверждён.
— Ладно, но как…
— Не важно. — Тут, словно устав от этого слова, Самманн на мгновение прикрыл глаза и сделал новый заход: — Если тебе так уж интересно, скорее всего по мне провели асамору.
— Асамору?
— Асинхронный, симметрично анонимизированный, модерируемый открытый репутационный аукцион. Даже не пробуй разобрать. Сокращение до-Реконструкционных времён. Настоящей асаморы не проводили три тысячи шестьсот лет. У нас есть другие процедуры для той же цели, и мы называем их старым словом. Обычно проходит несколько дней, прежде чем в репутоновой колбе… не важно… произойдёт доказуемо необратимый фазовый переход, и ещё день нужен, дабы убедиться, что тебя не ввела в заблуждение эфемерная стохастическая нуклеация. Суть в том, что доступ мне дали совсем недавно. — Он улыбнулся, и льдинка с усов упала на кнопки жужулы. — Я бы сказал, что «только сегодня», но этот дурацкий день тянется не пойми сколько.
— Отлично. Я ни слова не понял, но, может, объяснения можно отложить на потом.
— Вот и славно. Суть в том, что я хотел получить информацию по запуску той ракеты.
— А. И удалось?
— Я бы сказал, да. Ты, возможно, скажешь «нет», потому что для тебя информация — это то, что аккуратно записано в книге и проверено другим инаком. Информация, с которой имеем дело мы, зашумлена и неоднозначна. Часто это не слова, а графика или звук.
— Упрёк принят. Так что ты узнал?
— В ракете поднялись восемь человек.
— То есть власти и впрямь солгали.
— Да.
— Кто эти люди?
— Не знаю. Вот тут начинается зашумленность и неоднозначность. Всё проходило в обстановке секретности. Военная тайна и тому подобное. Нет списка пассажиров, тем более — их досье. Есть десять секунд поганого материала, снятого спилекаптором на лобовом стекле коммунального кузовиля, когда тот парковался в четверти мили от места событий. Артефакты, связанные с движением, конечно, убраны.