Анахрон (полное издание)
Шрифт:
— А Skeireins кто написал? — алчно спросила Мирра.
— Это еще что?
— Комментарий к еван… — Она закашлялась. — Пояснения к тому тексту.
— Не знаю, — сказал дьявол, поглядев на нее со снисходительной благодарностью. — Но вы совершаете ошибку, недооценивая вклад Ульфилы. Он не был оригинальным мыслителем, что правда то правда. И образования хорошего не получил. Собственно, никакого не получил. Но лингвистическое чутье у мужика было отменное.
— Я читала об этом у Филосторгия в изложении патриар… э–э… Фотия, — сказала Мирра. — Но думаю, что Филосторгий преувеличивает заслуги Ульфилы.
— Я ничего не полагаю, — перебил дьявол. — Я ЗНАЮ, как оно было, вот и все. Вы можете спросить меня, о чем угодно. Вам интересен этот Ульфила?
— В определенной степени.
— Упрямый, черствый как сухарь, настойчивый и начисто лишенный чувства страха человек, — сказал дьявол. — Мне было бы легко с ним справиться, если бы он не предался с детства другому господину.
— Текст, который сохранился, принадлежит ему?
Дьявол кивнул.
— Но ведь Ульфила жил среди везеготов и писал в 4–м веке, а списки, которые до нас дошли, относятся к 6–му и сделаны были остроготами, — сказала Мирра.
— Вы не могли бы взглянуть и откомментировать те изменения, которые…
Лицо дьявола исказилось.
— Вряд ли я смогу взять в руки ваш фолиант, — сказал он с тихой угрозой. — Не говоря уж о том, чтобы прочесть его.
— Но как же быть? — Мирра почувствовала, как к горлу подступает комок. Получить такую возможность узнать — не выстроить доказательную гипотезу, а достоверно узнать из первых рук — ответы на множество научных вопросов, над которыми бьются ученые, начиная с 16 века, когда впервые были открыты готские кодексы… и вот все рушится из–за пустого и глупого суеверия!
Дьявол почувствовал ее отчаяние. Произнес примирительно:
— Давайте сделаем так. Вы будете называть мне отдельные слова, а я комментировать. По крайней мере, кое–что прояснится.
Мирра улыбнулась.
— Вы знаете, — доверительно сказала она, — я совершенно ни с кем не могу поговорить по–готски. Во всем Ленинграде этот язык понимали всего три человека, но один погиб, а второй в эвакуации.
— Thudiska zunga, — задумчиво сказал дьявол. — Языческий язык. Deutsch. Достается вам, наверное, за то, что занимаетесь им в такое время.
Мирра кивнула. И тут же стала деловита.
— Прежде всего, меня интересует произношение гласных. Собственно, почему я вслед за большинством ученых (начиная с Вреде) предполагаю, что дошедший до нас вариант готского языка есть живой остроготский язык 6–го века, а не тот, давно отмерший ко временам создания рукописей, везеготский 4–го, на котором писал Ульфила?
Дьявол слушал с искренним интересом. Мирра зарделась, разрумянилась.
— Как известно, грамматики готского языка до Ульфилы не существовало. Эту грамматику создал Ульфила в 4 веке. Вопрос. Стал бы он писать слова не так, как они слышатся? То есть, я хочу сказать, на самом раннем этапе становления орфографии написание слов соответствует их произношению. И лишь впоследствии, когда произношение по тем или иным причинам
— Совершенно.
— Итак, зачем бы Ульфиле усложнять задачу и с самого начала создавать различные орфографические исключения, плодить трудности правописания?
— Незачем, — согласился дьявол.
— Следовательно, орфография Ульфилы отражает произношение, которое господствовало среди везеготов в 4–м веке. Эта орфография механистически была перенесена на язык остроготов, которые произносили слова уже совершенно иначе. Анализ написания некоторых имен ясно доказывает это.
— Вы не могли бы написать мне хотя бы несколько слов, чтобы я мог лучше вас понять?
Мирра поспешно вырвала клочок из своей тетради. Нацарапала несколько слов, протянула дьяволу. Тот взял, посмотрел пристально, потом прочитал вслух.
— Да, — сказал он наконец. — Разумеется, остроготы произносили это иначе. Но и везеготы тоже.
Мирра раскрыла рот.
— Тогда я не понимаю…
— Я тоже. Хотя… Постойте! — Вдруг дьявол разразился счастливым хохотом. — Дошло! — закричал он. — Дошло! Мирра! Если бы вы только знали, какую радость мне доставили… — Поглядел на нее сбоку, по–птичьи. — Дьявол ведь обожает науки, теории, изыскания. «Теория, мой друг, суха, но зеленеет древо жизни» или как там в переводе Холодковского. — Он так лихо процитировал Гете, что Мирра невольно улыбнулась в ответ.
— Вы не будете кидаться в меня этой авторучкой? — опасливо спросил он. Мирра поглядела на перо в своей руке. Выскакивая из читального зала, она прихватила его с собой. Это было обыкновенное перо, испачканное в фиолетовых чернилах. — Если в глаз попадете, то будет неприятно.
— Что за дикая мысль… — начала Мирра и вспомнила Лютера.
— Да, да, я о нем, о Мартине, — сказал дьявол. — Я предложил ему несколько хороших идей, и он отблагодарил меня чернильницей по голове.
— Я всего лишь научный сотрудник, — сказала Мирра гордо.
— Вы знаете, моя дорогая, кем был Ульфила?
— Еписко… то есть, церковником.
— Для начала, он не был готом.
— Значит, это правда, что он принадлежал к эксплуатируемому большинству?
— Ну… если считать пленных, которые освоились среди своих победителей, эксплуатиру… тьфу, ну и лексика у вас, моя дорогая! В общем, он действительно был урожденный каппадокиец. Покидая младенчество свое и переходя в детский возраст, он учился говорить и тогда освоил именно греческий, а не готский. Готскому учился потом, уже вне родительского дома.
— И что с того?
— А то, что каппадокийский греческий, моя дорогая, — это было нечто ужасное. У настоящих греков судороги делались, когда они слышали каппадокийца. Эти белые сирийцы… вы знаете, что каппадокийцев называли белыми сирийцами?
— Знаю, — сказала Мирра. — Об этом есть у Брокгауза и Эфрона.
Дьявол поглядел на нее с нежностью.
— Умница. Так вот, каппадокийцы не различали долгие и краткие гласные. Лепили все подряд. — Он помолчал и с торжеством заключил: — Ульфила создал грамматику под свое собственное ужасное каппадокийское произношение. А вы тут голову ломаете.