Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта
Шрифт:
4. Цитатные фигуры (cited figures). Натуральные фигуры обладают способностью рассказывать о деяниях (прошлых, текущих, возможных или будущих) других фигур, непременно содержащих «самих себя». Описания, конечно, могут содержать высказывания, вставленные в повествование рассказчика посредством прямого или косвенного цитирования. При этом становится явной известная трансформация деятельности, часто в форме повторного или предварительного проигрывания фрагмента опыта — как будто прогоняется магнитная лента. Фигуры, объявленные ответственными за сообщенные действия или слова, это и есть цитатные фигуры, причем референт «я», несомненно, оказывается здесь наиболее распространенным [969] .
969
Можно сформулировать некоторые правила такого преобразования. К примеру, Ч. Филлмор в книге «Прагматика» указывает, что в непрямой цитате («косвенной речи») индексальные и референциальные высказывания изменяются так, чтобы соответствовать потребностям и ожиданиям получателя текущего сообщения, а не адресата первоначального высказывания. Так, какой-нибудь астронавт мог бы сказать товарищу по экипажу, высаживающемуся на Луну: «Моя жена говорила, что я никогда не попаду сюда», лишь допустив понимание слушателем факта, что его жена не произносила слова «сюда» буквально, поскольку только люди, попавшие на Луну, могли бы так выразиться. Жена, вероятно, употребила одно из словосочетаний: «на луну», «туда» или «на нее». Аналогично она могла сказать «ты никогда не попадешь», а не «я никогда не попаду». Часто происходит и «обратное перемещение» с одной глагольной формы на другую. Сравнительно недавно было указано на некоторые ограничения, касающиеся перевода (то есть «рефрейминга») прямой речи в косвенную. В этой связи полезна статья В.Н.
Еще один пример. Если человек желает выразить вслух мысль: «Я не хотел и думать об отъезде» в форме прямого цитирования слов, сказанных самому себе, то, чтобы избежать непрямого цитирования, он вынужден будет произнести эту фразу примерно так: «Я сказал себе: И не думай об отъезде». Отметим, что наша способность управлять «трансформациями» далеко опережает нашу возможность объяснять, для чего мы это делаем. Что, например, заставляет на плакате, рекламирующем Булова [сокращенное обозначение марки наручных часов — Bulova Flames Lite Time Watch. — Прим. ред.], изображать сковородку, в которой находятся усыпанные бриллиантами часы, и открытку с сообщением «Я люблю тебя!» под разъясняющим заголовком: «За все те холодные пасмурные утра, когда она готовила тебе завтрак!», — кроме, так сказать, коммерческого сексизма?
Далее, очевидно, что, как и натуральные фигуры, сценические и литературные фигуры способны создавать подобные «магнитофонные записи». К тому же цитатная фигура может цитировать слова и действия кого-то другого, снабжая нас множественными включениями, примеры чего уже приводились. (Предельное количество последовательных вставок, позволяющее понимать сказанное, без сомнения, колеблется от одной их группы к другой, что составляет интересную проблему в сфере фреймовой организации опыта.) [970] Но чего цитатной фигуре не следовало бы делать, так это ссылаться на процесс анимации, который ее создает. Но, как обстоятельно рассматривалось ранее, то, чего не следует делать, есть именно то, что оказывается сделанным, чтобы породить негативный опыт.
970
Пределы множественных включений в дискурсе, характерном для натуральных фигур, — проблема, которая в лингвистике рассматривается без непосредственного соотнесения с близкой ей областью: определением границ структурного расслоения форм при проникновении в многообразное содержание [дискурса], но я полагаю, что здесь затронута одна и та же фундаментальная проблема. Лингвисты также склонны смешивать сообщения и их специальную группу, повторные проигрывания, и пренебрегать тем, что способы речевого включения далеко не исчерпываются одним лишь сообщением о чьем-то устном высказывании. Из моих рассуждений следует, что сложность дискурса натуральной фигуры не зависит от того, является ли описываемое в нем событие второго плана физическим актом или устным высказыванием. Важно, чтобы этот внутренний слой отграничивался неким «расслаивающим» глаголом, так как, хотя цитатная фигура может сообщать, думать, видеть во сне и наяву другую фигуру, делающую что-то, она не может делать то, что та делает. Любопытен часто встречающийся тезис, что умение «расслаивать» высказывания — это сфера компетенции логиков, о чем нам свидетельствует интеллектуальная утонченность, с которой они выбирают свои пояснения. Фактически же компетентность в этих вещах обретается совершенно непредсказуемым способом, как, например, в неформальных разговорах между городскими чернокожими девочками, находящимися в предпубертатном периоде развития, еще раз напоминая нам о том, что социолингвистическая компетентность не является продуктом формального школьного образования или социальных преимуществ. Об этом см. публикацию: Goodwin С., Goodwin М. [Гудвин Чарльз, Гудвин Марджори — американские социолингвисты и антропологи. — Прим. ред.] The construction of accusations in the «he-said-she-said» // Theory on the fringe: Structure and evolution in human society / Ed by C. Laughlin, et al. New York: The Free Press, 1974. С комбинационными перестановками в разговоре трех лиц, описанными в понятиях теории групп, можно бегло ознакомиться в статье К. Пайка и Э. Лоу. См.: Pike K.L., Lowe I. Pronominal reference in English conversation and discourse: A group theoretical treatment // Folia Linguistica. 1969. vol. 3. p. 68–106. Выясняется, кто, с кем, о ком говорит и в каком грамматическом падеже создает большое количество по-разному организованных фрагментов разговора, каждый из которых затем может включать второй фрагмент, извлеченный из столь же широкого класса, и т. д. (За эту ссылку и другую помощь я благодарю Джона Фота.)
Эти замечания о цитатных фигурах следуют лингвистической трактовке феномена речевых включений. Но продолжим рассматривать разновидность вставки, которой не уделялось достаточно внимания. Я имею в виду чрезвычайно распространенную практику «автобиографической адресации», при которой прямое утверждение, просьба и любое другое высказывание предваряются ссылкой на самого себя: «По моему мнению», «Если вы спросите меня», «Я всегда чувствовал, что», «По моему опыту».
Слова, следующие за связкой, которая отсылает к говорящему, должны «помещаться в круглые скобки», ибо в них выражается позиция, несколько отличная от позиции говорящего, которая, вероятно, позволяет ему объединиться со слушателями против той фигуры, которой приписываются указанные слова [971] . Я мог бы добавить в скобках, что люди, использующие в разговоре прием дистанцирования от самого себя, часто выглядят нескромными, словно им уже не нужно придерживаться принципа, исключающего злоупотребление правом говорить для улучшения собственной позиции, поскольку говорящий делает свою фигуру более значимой, чем следовало бы. (Читатель мог заметить, что мое собственное употребление соединительной фразы: «Я мог бы добавить в скобках» в предыдущем предложении не помешало мне использовать его как раз при обсуждении вопроса, чем оборачивается употребление подобных фраз.) Отметим, что и выжидательная позиция рассказчика («А вы слыхали») служит похожую службу, в частности, помогая стимулировать интерес слушателей и согласие продолжить рассказ, что позволяет ему гораздо легче сохранить собственное лицо, чем неприкрытое стремление включиться в разговор. Короче говоря, большое количество разнообразных высказываний может быть представлено в форме сообщения, в котором говорящий дистанцируется от сообщаемого, какой бы не соответствующей духу разговора ни казалась такая организация его фрейма [972] .
971
Бэйзил Бернштейн [Бернштейн Бэйзил (1924–2000) — английский лингвист и социолог. — Прим. ред.] доказывает, что (в Англии) эти вводные фразы более свойственны речи среднего класса, чем речи рабочих. См.: Bernstein В. Social class, linguistic codes and grammatical elements // Language and Speech. 1962. vol. 5. p. 224, 237.
972
Конечно, можно считать, что каждое высказывание, произносимое вслух, несет в себе подразумеваемую или не выражаемую словами связку типа «я утверждаю, что», и поэтому каждое устное высказывание можно грамматически истолковать как своего рода сообщение. По-видимому, вопрос к тому, кто только что высказался, мог бы возвратить соответствующую связку в ответ, как, например: «Я сказал, что». Однако даже если признать это сомнительное утверждение правильным, остается необъяснимым, почему участники эксплицируют связки в определенных пунктах разговора, навязывая свои «я думаю, что» или «я чувствую, что» даже тогда, когда предполагаемое сообщение (с выражением подразумеваемой дистанции от сообщаемых событий) можно было бы признать уже состоявшимся. В поддержку не выражаемых
Теперь необходимо сделать некоторые замечания о структурных ограничениях фреймового анализа разговоров в печатном тексте и, следовательно, об ограниченности представленных до сих пор аргументов, касающихся выразительных возможностей обыденного языка. Рассматривая проблемы речевых включений, В.Н. Волошинов пишет.
Но чужое высказывание является не только темой речи: оно может, так сказать, самолично войти в речь и ее синтаксическую конструкцию как особый конструктивный элемент ее. При этом чужая речь сохраняет свою конструктивную и смысловую самостоятельность, не разрушая и речевой ткани принявшего ее контекста [973] .
973
Volosinov V.N. Op. cit. p. 149. Русский оригинал: Волошинов В.Н. Цит. соч. Гл. 2. «Экспозиция проблемы „чужой речи“». — Прим. ред.
Затем он (как и я) приводит примеры. Однако, хотя эти примеры относятся к вставкам в разговоре, разумеется, они могут быть представлены читателю только в печатном переложении. Далее, если перед нами случай, когда синтаксис косвенной речи соответствует контексту, в котором делается сообщение (противопоставляясь лишь контексту, о котором делается сообщение), и если это случай (удачно описанный Волошиновым), когда некоторые высказывания, воспроизводимые в форме прямой речи, нельзя полностью воспроизвести в косвенной речи, то почему бы нам не допустить, что правила, позволяющие включить высказывание в устный разговор, будут отличаться от правил включения «того же самого» высказывания в письменное повествование? И если это факт, как можно обозначить указанное отличие в печатном тексте? Для этого определенно подошла бы классная комната, но подойдет ли книга? Не может ли случиться, что всякий книжный фрейм будет методично препятствовать передаче (по крайней мере, с достаточной легкостью) определенных вещей, которые легко передаются в другом фрейме?
Предпримем одну попытку проиллюстрировать такого рода проблему, имея в виду, что донести иллюстрацию до читателя, по-видимому, невозможно, и уж, наверное, нелегко, если не вполне понятно, как это делается.
Мы слышим, что в настоящем, живом театре высказывания исходят непосредственно от людей — сценических источников звука. Никаких вопросов о речевых включениях не возникает, пока персонажу не доведется повторить то, что сказал он или кто-то еще с явным намерением, чтобы другие персонажи услышали произносимые им слова как сообщение о высказывании, а не само это высказывание. Как передать это в печатном тексте пьесы, достаточно ясно.
Джон. Нет, я не хочу!
Мэри (поворачиваясь к Гарри). Джон сказал: Нет, он не хочет!
Переложить этот отрывок диалога для романа тоже не составило бы труда:
Джон ответил: «Нет, я не хочу!»
Мэри живо повернулась к Гарри: «Джон ясно сказал: „Нет, он не хочет“».
Но если я хочу обсудить словесные взаимообмены этого типа в печатном тексте, возникают трудности, наводящие на мысль, что традиционное логическое различение между «употреблением» высказывания и его «упоминанием» не всегда легко сохранить. В обычном разговоре, как и в пьесах на сцене, произносимые слова «напрямую» исходят от источников звука — живых участников. Но как эти устные высказывания транскрибировать для печатного представления, допустим в форме обмена репликами? Во фрейме этой книги, в печатном предложении: «Я сказал, что Джон сказал „Нет“» слово «Нет» представлено как включенное высказывание. Но как насчет следующей формы?
Джон сказал «Нет».
Должны ли мы понимать это так, что для удобства я опустил связку «Я сказал, что», но это не выраженная в словах вводная часть должна быть восстановлена, если потребуется аналитическая интерпретация указанной формы. И предполагается ли, что фактически это второе «Нет» — включение чужой речи? А может, напротив, я намереваюсь заставить читателя понять, что это напечатанное предложение («Джон сказал „Нет“») следует воспринимать как замену элемента живого диалога, исходящего от живого источника звука, и что дальнейшие попытки развести «употребление» и «упоминание» будут только запутывать? И эта проблема, заметим, отличается от ранее рассмотренной родственной проблемы, а именно, надо ли каждое устное высказывание понимать как высказывание с опущенной связкой типа «я утверждаю, что».
Если же письменное слово нельзя использовать так, чтобы справиться со всеми различиями между ним и устным словом, то не следует ли нам ожидать и других подобных затруднений? Так, например, человек, глухонемой от рождения, среди таких же людей может пользоваться языком жестов, чтобы рассказать историю, но ее отличие от версии, изложенной нормально говорящим человеком, по-видимому, выразить в устной (или письменной) форме практически невозможно [974] .
5. Передразнивания и подражания (mockeries and say-fors). Мы различили четыре типа фигур: натуральные, сценические, литературные и цитатные. Теперь остановимся на последнем классе действий, которому пока уделялось недостаточное внимание. Посредством таких действий человек изображает (как правило, используя чужой голос) кого-то другого, кто может при этом присутствовать или не присутствовать. Человек воспроизводит слова и жесты другого. Однако серьезного перевоплощения здесь не происходит, поскольку не предпринимается никаких усилий обмануть кого-то и нет настоящего театра, так как этот эпизод анимации обычно достаточно непродолжителен и не связан с совместными усилиями других исполнителей. В центре внимания здесь сам процесс проецирования вовне образа другого, во время которого зрители ни на минуту не забывают, что перед ними аниматор [975] . И потому ни этому аниматору, ни фигуре, которую он изображает, не дано целиком контролировать сцену, полностью завладевая воображением зрителей. Отметим, что эти маленькие сценки вовсе не предусматривают действия еще одной разновидности цитатной фигуры. Связки, используемые в дискурсе, здесь отсутствуют, поскольку описываемые ситуации более напоминают сценическое действие, чем сообщение.
974
Я следую здесь аргументации Арона Сикурела [Сикурел Арон (p. 1928) — американский социолог, социолингвист и социальный антрополог. — Прим. ред.]. См., например, его неопубликованную статью: Cicourel A. Gestural sign language and the study of non-verbal communication.
975
По-видимому, нет никаких серьезных причин, по которым человеку нельзя было бы карикатурно изобразить самого себя; наверно, это случается, но не со всеми.
По форме «подражания» могут напоминать комические песенки, которые звучат на представлениях в ночных клубах, когда исполнитель с помощью жестов имитирует пение, следуя записанному голосу, принадлежащему совсем другому лицу. Меньшее формальное сходство с подражанием имеют «номера», наподобие театральных, во время которых человек вне сцены или на сцене шаржирует хорошо известного персонажа, своеобразно приобщаясь к статусу исполнителя. Те, кто исполняет песни, также выдерживают «не свой образ», с той лишь разницей, что в данном случае не существует какой-либо промежуточной символической фигуры, так что между певцом и фигурой, от имени которой он поет, предполагается некая близость [976] .
976
Здесь я всего лишь затрагиваю тему об отношении певца к той «персоне», которая является источником лирических переживаний, то есть по сути к «Я», скрытому в песенных словах. Это отношение сложное и составляет одну из диковин поп-культуры. Примечательно то, что каждый день миллионы слушают песни, исполняя которые, популярный певец находится в крайне запутанных отношениях с изображаемой фигурой, но, по-видимому, кроме нескольких исследователей, никто не интересуется этой проблемой и ее социальными последствиями. Слабые попытки понять ситуацию можно усмотреть во время от времени позволяемом себе удовольствии отключить звук в телепередаче и наблюдать за жестами певцов в отрыве от смысла, который им придают слова. Этими наблюдениями разоблачается бедность репертуара жестов (их, как правило, всего пять или шесть) и доказывается, что почти каждый певец нуждается в жестикуляции, усиливающей выразительность его выступлений.