Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта
Шрифт:
В той степени, в какой первичные системы фреймов могут быть настроены на восприятие определенных смысловых пластов («подключены» к ним или «отключены» от них), они могут быть многократно перенастроены или переключены. Такое переключение существенным образом изменяет и сами фреймы, и предыдущие настройки. Поэтому задача заключается в последовательном обнаружении различных смысловых слоев фрейма, каждый из которых является как таковой подлинным. Соответственно, понимание фрейма зависит от статуса участника взаимодействия, точнее, от его удаленности от «центра» или границы фрейма, заданных языковыми средствами статусной идентификации [62] . Например, наблюдая за развертыванием сценического действия в театре с дистанцированной позиции зрителя, мы отдаем себе отчет (принимаем фрейм), что происходящее на сцене — выдумка, хотя можем предполагать, что актеры, играющие Ромео и Джульетту, действительно любят друг друга. Кроме переключений и настроек, средством изменения первичных систем фреймов служат фабрикации. Фрейм является сфабрикованным, когда он специально направлен на введение в заблуждение некоторых участников взаимодействия, которые не могут знать, что на самом деле происходит внутри фрейма [63] . Легкая форма фабрикации не опасна и морально оправданна. Например, вера юного музыканта в то, что его игра доставляет слушателям удовольствие, а не отвращение, — вполне полезная фабрикация. Иное дело — фабрикация в корыстных целях, то, что называется обманом. У Гофмана нет и следа морализаторского осуждения обманов. Наоборот, обманы являются одной из наиболее структурированных и упорядоченных форм социального взаимодействия, а жертвы нередко оказываются не менее коварными, чем проходимцы. Особенно виртуозные различения создаются тогда, когда речь идет не о тривиальном надувательстве (Big Con), а о подслушивании, подсматривании, попытке поймать в ловушку. Для этого надо знать о контрагенте нечто такое, что относится к скрытой стороне его жизни. Проникновение в замыслы другого человека опять же осуществляется с помощью специфической настройки фрейма. Слово containment, имеющее у Гофмана терминологическое значение, не находит однозначного русского эквивалента. Речь идет о проникновении с неблаговидными намерениями в область, закрытую для посторонних, и использовании полученных сведений для введения в заблуждение (обмана), контроля или подавления. Ближайшим аналогом containment’a можно
62
Карасик В.И. Язык социального статуса. 2-е изд. М.: Институт языкознания РАН, 2000.
63
Goffman E. Frame analysis: An essay in the organization of experience. p. 83.
Аналогичная ситуация возникает тогда, когда социальное взаимодействие принимает форму последовательно развертывающегося обмана. Осуществляя контролирующее вмешательство (containment), обманщики и разного рода соглядатаи сами рискуют подвергнуться контролирующему вмешательству со стороны обманываемых, которые, как верно указывает Гофман, тоже не чужды вероломства: происходит вторичное вмешательство (recontainment). Дело на этом не кончается, поскольку участник интеракции может настроить фрейм наблюдения за вторичным вмешательством, и возникнет containing of recontainment. Такого рода «матрешки» являют собой типичную методологическую (и риторическую) схему гофмановских рассуждений.
Хотя переключения и фабрикации разрушают фреймы и, соответственно, уверенность людей в правильности принятых ими определений реальности, они поддерживают воспроизводство социального опыта и картин мира. Структуры взаимодействия постоянно воссоздаются в деятельности субъекта, предполагающей значительный компонент риска и неопределенности. Преодоление неопределенности связывается Гофманом с процедурами крепления (anchoring) фреймов, или рутинизацией повседневного опыта [64] . Нужны определенные гарантии, что заявленный смысл фрейма и его реальная подоплека практически совпадают, и, действительно, большая часть повседневных действий осуществляется почти механически. Люди привычно опознают, что есть что и кто есть кто благодаря следующим «креплениям»: заключению в скобки (bracketing devices), ролям (roles), преемственности ресурса (resourse continuity), несвязанности (unconnectedness) и общепринятому представлению о человеке (what we are all like). «Скобки» — понятие, непосредственно заимствованное у Гуссерля, — являются необходимым компонентом фрейма. Скобки показывают, где начинается и где кончается фрейм (ситуация), а кроме того, приучают уважать границы фреймов. Скобки бывают внешними (например, школьный или театральный звонок) и внутренними, которые выделяют локальную смысловую область внутри действующего фрейма. Например, преподаватели нередко допускают отклонение от темы, чтобы рассказать о том, что они вчера видели по телевизору, — если это отклонение ясно и недвусмысленно заключено во внутренние скобки, оно скрепляет фрейм преподавания; если же невозможно отличить содержание лекции от собственных размышлений лектора, фрейм разрушается. Социальные роли позволяют закрепить ожидания в стандартных ситуациях взаимодействия. Если роли играются ответственно и серьезно, их смысл распознается с минимальным риском ошибки, если же в реализации ролей существенно сказывается субъективное действие актора, бывает трудно сказать, что же происходит на самом деле. Социальное взаимодействие скрепляется также преемственностью (передачей) ресурса или определениями прошлого, в формировании которых основную роль играют авторитетные свидетельства, закрепляющие «значимые события». Несвязанность как средство создания фрейма является коррелятом неокантианского принципа дистанцирования: многие действия и события, происходящие «внутри» фрейма, нерелевантны и должны быть отсечены, устранены из рассмотрения, поскольку мешают пониманию смысла. Имеется в виду сборка событийной канвы фрейма из нужного материала. Представление о человеке является весьма специфическим фреймом, речь идет о личностной идентичности. Вера в постоянное ядро личности, целостность «Я», объединяющего ролевые репертуары, — социологический коррелят кантовской категории «трансцендентальное единство апперцепции». Гофман считает, что фрейм направленности личности скрепляет в смысловом отношении все ее действия. Например, не получив от кого-либо из родственников или друзей поздравления с днем рождения, мы с высокой степенью уверенности скажем, что ничего не случилось, поскольку он (она) «такой человек»; в других случаях неполучение поздравления вызовет серьезную обеспокоенность, поскольку должно случиться что-то непредвиденное, чтобы «такой человек» нарушил свои обыкновения. Обычно личностные идентичности маркируются в языке метафорами и аллюзиями.
64
Ibid. p. 247–251.
Метафора игры дает возможность расширить описания межличностных взаимодействий и понять рациональный смысл обменов, парадоксально соединяющих в себе попытки манипуляции поведением другого и одновременно отношение доверия. Игра — это форма взаимодействия «чужаков», которые внимательно изучают друг друга, присматриваются и, наконец, принимают один другого с незаметно-напряженной учтивостью. Под игрой здесь имеется в виду вовсе не инсценировка воображаемой ситуации, а вполне реальный обмен действиями и ресурсами для достижения цели. В англо-американском языковом узусе игры легко разделяются на play (изображение) и game (состязание). Это различение вошло в теоретическую социологию благодаря Джорджу Миду. В русском языке и то и другое — игры.
Игра часто воспринимается как нечто эфемерное — образец конструирования реальности. В статье «Мутные жанры: преобразование общественной мысли» Клиффорд Гирц показывает, что направленность и форма общественных наук изменяются под влиянием смешения жанров в интеллектуальной деятельности, отказа от поиска общих закономерностей в пользу «случаев» и «интерпретаций» и использования аналогий, заимствованных из драмы, игр и текста. Социальная теория, считает Гирц, является сферой деятельности игроков и эстетов, что влечет за собой опасность ее превращения в изысканную болтовню, занятный разговор о разговоре. Ведущим представителем этого стиля Гирц называет Гофмана, рассматривавшего общество как «игру во взаимодействие» [65] . Вероятно, такое прочтение Гофмана неверно, поскольку изучаемая им проблематика связана прежде всего с отношениями солидарного доверия (траста), организующими интерсубъективные значения. Игра, таким образом, принимает усложненную двуплановую форму, где одним из планов является индивидуальный интерес, а другим — надындивидуальная структура отношений, достаточно безразличная к сюжетам, вокруг которых развертываются игры. Коллега Гофмана по Гарвардскому университету Томас Шеллинг, обсуждая феномен «лицедейства» при анализе международных конфликтов с игровой точки зрения, показал, что сверхдержавы, как и уличные торговцы, всем своим видом выражают общечеловеческие ценности, чтобы потенциальные покупатели смогли реализовать присущее им желание «сохранить лицо» и приверженность норме, даже если это лицо принадлежит вовсе не им [66] . Чаще всего люди играют в игры с нулевой суммой. Однако наибольший интерес представляют «координированные игры» и «игры со смешанными мотивами», где стремление к выигрышу соседствует со стремлением к кооперации. Эти два типа игр существенно отличаются от игр с нулевой суммой. Так, соблюдение правил этикета и других ограничений объясняется тем, что они являются «решениями» в координированной игре, предполагающей неявное соглашение о вознаграждениях, даже если интересы игроков пересекаются. В игре с нулевой суммой личное общение игроков совершенно излишне, им ни к чему демонстрировать стремление к солидарности, но в координированной игре личное общение является задачей первостепенной важности, поскольку позволяет игрокам продемонстрировать приверженность общему интересу. Игры со смешанными мотивами отличаются неопределенностью сведений о ресурсах и намерениях сторон, поэтому центральной проблемой является в данном случае коммуникация. Очевидно, что для игры с нулевой суммой доверие и открытость поведения равнозначны проигрышу. В координированных играх они являются предпосылками взаимодействия. В повседневной жизни — играх со смешанными мотивами — проявления «трастов» объясняются не только индивидуальными интересами, но и ожиданием доверия. Предполагается, что общая заинтересованность в сохранении рутинного образца доверия пересиливает индивидуальные склонности. Говоря словами Канта, долг оказывается сильнее склонности. Это происходит потому, что современная социальная организация и «нормальное» общение наполнены тысячами рутинных ситуаций, поведение в которых невозможно без «трастов», минимизирующих совокупные проигрыши.
65
Geertz C. Local knowledge. New York: Basic Books, 1983. p. 23–24.
66
Schelling T. The strategy of conflict. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1960. p. 128.
В этом ключе Гофман рассматривает «стратегии выигрыша», осуществляемые в ситуациях повседневного общения. Каждый «стратег» пытается обнаружить слабость других и являет собой имперский тип, независимо от величины его империи. «Стратегии выигрыша» образуют схему информационной игры, определяющую стиль поведения. Гофман рассматривает ритуальное управление межличностными контактами, когда индивиды должны не только уметь выходить из ситуаций, напоминающих холодную войну, но также относиться к ним уважительно, с ритуальным почтением независимо от того, нравятся они или не нравятся. Фактически речь идет о феномене священного, лежащего в основе социальных порядков [67] . Индивидуальные выигрыши часто оказываются мнимыми, а победы — пирровыми. Вообще, в повседневной жизни победить мало, нужно заслужить моральное одобрение своих действий.
67
Нисбет Р. Возвращение священного / Пер. с англ. Е.Д. Руткевич // Социологический журнал. 1999. № 1/2.
В книге «Ритуал интеракции» упоминаются наблюдения за игроками в казино Лас-Вегаса. Социальное действие связывается Гофманом с намерением «попытать случай»; люди действуют с непредвиденными последствиями; игроки делают ставки, пытаясь взять куш, и т. п. Аналогичный жаргон использован Гофманом в книге «Стратегическая интеракция», где обсуждаются различные типы «движений» игроков, от «нечаянных» и «наивных» жестов до «управляющих движений», осуществляемых для того, чтобы повлиять на игру, а также «обнаруживающих движений», цель которых — выявить «управляющие движения». Дополнительно могут разыгрываться и «контр-управляющие движения». Все эти «исполнения» свидетельствуют о том, что само «действо» игры важнее выигрыша, игроки получают возможность продемонстрировать «характер» и хотя бы ненадолго избавиться от рутины. Гофман замечает, что в современной жизни не так уж много ситуаций, где люди могут проявить свои моральные качества, следовательно, добропорядочный человек вынужден воздерживаться от экстремальных сегментов социальной жизни. Тем самым он теряет сопричастность высокому — социальным ценностям, которые конституируются уже не повседневностью, а «фабриками грез»: телевидением, кинематографом, литературой [68] . Открывая прямой доступ к возвышающему нас обману, казино помогает обрести новую юность, дарит переживание мгновенного риска, удачи и красивой жизни. Пафос казино заключается не в наивной вере игроков в удачу, а в развертывании ритуального действа. В дальних углах казино, где стоят пяти- и десятицентовые автоматы, люди доказывают смысл жизни только самим себе. «Выброшенный из общества человек может вставить монетку в машину, чтобы показать другим машинам, что у него еще остались социально одобряемые качества. Эти мгновенные обнаженные спазмы социального „Я“ происходят у последней черты, но и здесь мы обнаруживаем действие и личность» [69] . Метафора игры позволяет, таким образом, найти способ противостоять этому миру.
68
Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 260–262.
69
Ibid. p. 237.
Гофман определял социальные правила как лежащие в основе поведения невидимые коды. Прежде всего, они выполняют функцию ограничителей. Правила разделяются на следующие оппозиции: (1) субстантивные и церемониальные; (2) симметричные и асимметричные; (3) регулятивные и конститутивные. Субстантивные правила (например, правила дорожного движения) описывают нормы поведения, а церемониальные правила одновременно регулируют и конституируют структуру социального взаимодействия, обычно в виде фоновых допущений. Симметричные правила свойственны отношениям равных, а асимметричные характеризуют отношения власти. Нередко правила предстают как взаимные обязательства и ожидания. Даже формально кодифицированные правила содержат неявные предположения, необходимые для установления смысла правил. Так формулируется проблема «следования правилу», которая активно обсуждается в аналитической философии: чтобы знать правило, надо знать правило применения правила. В президентском послании Американской социологической ассоциации Гофман писал: «Действие порядка интеракции можно рассматривать как систему соглашений, подобных правилам игры на корте, правилам дорожного движения или синтаксису» [70] . Из всех видов правил наибольший интерес, по Гофману, представляют церемониальные правила, казалось бы чистые условности [71] . Взятые сами по себе, они не имеют смысла, но без них не имеют смысла субстантивные правила. Именно в церемониальных правилах приоткрывается смысл порядка взаимодействия, из них созданы «фабрики доверия». Например, жесты могут ошибочно считаться семантически бессодержательными, а на самом деле они самые насыщенные из всех знаков поведения [72] . Гофман различает два элемента церемониальных правил: почтительность (deference) и манеру (demeanor). Первое правило может быть любым знаком воспризнания, выраженным посредством ритуала, второе означает способность индивида соответствовать требованиям перевоплощения в участника взаимодействия. Почтительность и манера совпадают в акте общения и могут быть различены только аналитически. При этом почтительность отличается от подчинения, поскольку последнее означает лишь асимметричное распределение власти [73] . Напротив, взаимная почтительность характеризует «идеальные линии руководства». Почтительность подразделяется также на «ритуалы избегания» и «презентационные ритуалы». Например, ритуалы избегания предписывают сохранять фигуру умолчания относительно огорчительных или дискредитирующих эпизодов. Презентационные ритуалы являют собой ресурс индивидов, имеющих какие-либо заслуги. Гофман перечисляет четыре таких ритуала: приветствия, приглашения, комплименты и поддержку. Различение регулятивных и конститутивных правил, вероятно, заимствовано Гофманом из классической работы Джона Серля по теории речевых актов [74] . Регулятивные правила относятся к форме высказывания и представляют собой реакцию на контекст общения, а конститутивные правила сами создают контексты. Во всех случаях социальные правила являются ограничениями действий, хотя в отличие от правил игры они выполняют функцию практического, недискурсивного знания. Составить свод социальных правил невозможно, однако Гофман обсуждает принципы социального взаимодействия как «заповеди уместного поведения».
70
Goffman E. The interaction order. p. 117.
71
Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 53–54.
72
Goffman E. The interaction order. p. 91.
73
Goffman E. Interaction ritual: Essay on face-to-face behavior. p. 55–57, 59, 77.
74
Searl J. Speech acts. Cambridge: Cambridge University Press, 1969. Русский перевод: Серл Дж. Открывая сознание заново / Пер. с англ. А.Ф. Грязнова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2002.
В статье «Условие Фелиции» [75] (опубликованной после смерти автора, в 1983 году) Гофман рассмотрел «пресуппозицию пресуппозиций» — общую предпосылку квалификации речевых действий как «нормальных», то есть соответствующих функциональному порядку интеракции [76] . Эта идея развивает концепцию речевых действий Джона Остина, который описал процедуру высказывания определенных слов в определенных обстоятельствах, определяющую взаимопонимание участников ситуации [77] . Гофман ставит задачу выработать типологию общепринятых «речевых практик» и указывает два аспекта этой проблемы: каковы пресуппозиции (определения ситуации), делающие возможным понимание; каково различие между артикулированным высказыванием и значением высказывания [78] . В отличие от большинства исследователей речевых действий, разрабатывающих типологии локутивных, иллокутивных и перлокутивных языковых конструкций, Гофман обратил внимание на различие в общении знакомых и незнакомых людей и продемонстрировал типичные «мостики», которые сооружаются при установлении (конституировании) межличностного взаимодействия. Общение знакомых ориентировано на воспроизводство «близости», а общение незнакомых — на воспроизводство «доверия». Например, «мостик» при контакте незнакомых людей создается посредством просьбы о незначительной услуге: узнать, который час, или попросить прикурить. Как правило, содержание этих речевых действий заключается не в услуге, а в легитимации контакта, и тогда общение приобретает рутинную форму. Напротив, общение близких знакомых характеризуется значительной диффузностью, и постороннему практически невозможно понять содержание их высказываний, наполненных эллипсисами (пропусками) и анафорами. Однако включенность «близких» акторов в контекст разговора позволяет им уверенно оперировать устойчивыми оборотами приветствий, вопросов и ответов, дейктическими конструкциями — всем, что делает техники общения обыденными и привычными. Во всех случаях сохраняются различия между содержанием высказывания (референцией) и его значением. Часто обмен информацией представляет собой только видимость обмена информацией, участники общения не узнают ничего нового, и главную роль играет фатический компонент речи, направленный на конституирование самого общения.
75
По всей вероятности, заглавие статьи Гофмана содержит аллюзию на переписку Ф. Кафки с Фелицей Бауэр. Отношениям с этой двадцатичетырехлетней девушкой посвящены многие страницы «Дневников» Кафки. Переписка не закончилась браком, хотя Фелица дала согласие на предложение Кафки. Присутствие Фелицы, как пишет Кафка, завоевано только посредством письма. — Прим. ред.
76
Goffman E. Felicity’s condition // American Journal of Sociology. 1983. vol. 89. № 1. p. 153.
77
Austin J. How to do things with words. Oxford: Oxford University Press, 1976. Сборник русских переводов: Остин Д. Избранное / Пер. с англ. В.П. Руднева, Л.Б. Макеевой. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. Остин Джон — английский философ и лингвист, основатель теории речевых актов.
78
Goffman E. Felicity’s condition. p. 25.
Условия оптимального речевого общения должны отвечать следующим требованиям: (1) участники взаимодействия должны соблюдать ситуативные приличия; (2) участники взаимодействия должны тщательно выбирать соответствующий уровень вовлеченности; (3) участники взаимодействия должны быть доступны для всех, кто включен в круг общения; (4) участники взаимодействия должны проявлять гражданское невмешательство. Ситуативные приличия определяются следующим образом: «В присутствии друг друга люди могут выступать в роли не только физических, но и коммуникативных инструментов. Эта возможность имеет важное значение для каждого, кто участвует в общении, и подчинена нормативной регуляции, образуя некую разновидность упорядоченного коммуникативного движения» [79] . Начало общения и его поддержка требуют от участников хорошей осведомленности в правилах поведения, диктуемых ситуацией, а также отчетливого осознания границ коммуникативной ситуации. Хотя эти правила неявны, они имеют довольно жесткий характер. Ситуативные приличия являются критерием «нормальности» поведения индивидов и, соответственно, распознавания отклонений. Исключительно важное положение гофмановской теории пресуппозиции общения (не только речевого) заключается в том, что его «настройки» и соответствующие ожидания не должны быть осознанными действиями; наоборот, осознанные установки нередко приводят к разрушению искренности и доверия.
79
Manning Ph. Erving Goffman and modem sociology. London: Polity Press, 1992.