Аналог
Шрифт:
Сквозь набатный звон сознания проявился грязный стакан, голоса стали такими же мутными и разделились на не смыкающиеся грани, находящиеся в сотнях метров друг от друга.
– Смотрите-ка! Вроде очухивается Телик.
– Эй, Ваня, ты как?
Иван слышал голоса так, как будто они сначала проходили сквозь воду, а потом уже достигали его слуха, а слух тянул пудовой гирей голову в чёрную глубину.
– Ну, ты Сыч, ему и врубил!
– Так я от неожиданности! Открываю дверь – он бежит, и вы все орёте: «Держи его! Стой…», –
БОМЖи – недавние эксперты и специалисты, собравшись вокруг нового постояльца не стремились найти справедливость вселенского масштаба. На фоне рухнувшей нерушимой системы социалистического общества, их искренне интересовал новый знакомый. То, что называется человечностью, в кругах, познавших бренность искусственно настроенных идеалов, даже не обсуждалось. Искусственное давно уступило место воспитанию и рефлексам.
– Ты главное предупреждай, когда инстинкт этот, тумблер в твоем чугунке щёлкает, чтобы свои успевали отойти, – пробубнил щуплый Костян двадцати лет от роду. Говоря он потирал щеку, но покидать окружение не спешил.
Смех надавил на барабанные перепонки Ивана, и ему показалось, что уши лопнули от боли.
– А, а-а-а!!! – заорал он, сжимая голову руками и корчась на грязном бетонном полу, – Сука! Сука! Тварь!
– Это Телик о тебе, Сыч! – хохотнул Сергей.
– Так ему можно, я ж его чуть без башки не оставил. Пусть… Может полегчает… – отходя от перенесённого в дальний угол склада Ивана, безразлично сказал Сыч.
Хорошо зная силу инстинкта выживания, он не сомневался в выздоровлении изобретателя. Однако, остро переживал неожиданно повышенное внимание к пришлому.
Оказавшись один в центре убежища, добавил голосом обиженного ребенка:
– Мужики, я ж выпить принес…
Никто не ответил, и Сыч побрел дальше в тень.
Иван затих, лишь слышалось в горячем летнем зное его глубокое размеренное дыханье.
– Пусть лежит, – тоном хозяина сказал Сергей, – отойдет. Пошли, поедим.
Все двинулись к дающей тусклый свет лампе в центре помещения.
В маленьком жёлтом пятне стоя на одном колене, приспосабливал под стол большой деревянный ящик Сыч.
– Во Телик ходячий, взял х-о-о-роший стол испортил, – сокрушался здоровяк, не задумываясь об инстинктах и искусственных вышках статуса.
– Мусор надо убрать, – констатировал Федора.
Когда принятый порядок вещей вернулся и на новом – более широком столе лежали скромные продукты, и стояло две полтора литровых бутылки самогонки Лизаветы Павловны, все заняли свои места и принялись есть. Ели тихо. Наливали часто.
Ужинали шесть человек – пятидесятилетний, плотного телосложения не высокий Сергей, инвалид – Погон, тощий старик – Федора, Сыч – как будто сошедший с экрана спецназовец; только грязный и голодный, девятнадцатилетний бывший детдомовец Костян, и совсем дряхлый на вид старик – с длинными, не стриженными, редкими седыми волосами и такой – же бородой.
– Ну, что, – первым заговорил Сергей, – обсудим сегодняшний день, друзья?
– Можно, – отозвался Погон.
– А ты не лезь поперек батьки, – беззубо шепелявя, отозвался старик.
Погон опустил глаза, как будто не желая испепелить взглядом сидящих за столом.
– Батя, что скажешь? – обратился Сергей к старику.
– Что сказать… Думаю если бы это был не он, он бы не побежал.
– Я тоже так думаю, – согласился Сергей.
Все остальные закивали в знак согласия.
– Значит, Петрович был прав? – спросил Федора.
– Я ж говорил! – вдруг горячо и от того громко на высоких нотах заговорил Костян.
– Петрович всегда правду говорит! Я Петровича Всю жизнь знаю … – паренёк осёкся и всхлипывая договорил: – Зна-л … Он всегда говори-л правду …
Костян опустил голову, и видно было, что ему не стоит наливать суровой настойки местной стряпухи.
– Ты иди, ложись, сынок! – Батя похлопал старческой рукой по предплечью паренька, шмыгающего носом.
– Налейте ещё, – голосом полным скорби попросил Костян.
– Можно, – согласился Батя, – помянем Петровича.
Все выпили молча. Закусили. Костян попытался встать, но сивуха лишила его равновесия, он повалился на Погона. Погон молча погрузил парня на плечо и понес в приспособленный для сна угол склада. Вернулся Погон с уже отстегнутой фальшивой культёй.
– Вырубился, – констатировал местный шеф безопасности.
Разрезая воцарившуюся тишину воспоминаний, из темноты полился густой, басовитый голос:
– В нашем городе больше не будет таких преступлений! Я вам заявляю, как прокурор города!
Сидящие за столом переглянулись, но на лицах не было страха, скорее безысходность застыла одинаковым отпечатком прижизненного слепка, и каждый мог видеть себя в смотревшем на него.
– Эти преступления позор для всех кто принёс присягу Родине! – продолжал Иван поставленным голосом.
– Как же это он так? – первым заговорил Сыч, – точно голос Пыжова!
Оставив выпивку и закуску, все встали и пошли на знакомый голос кабинетного начальника.
На сваленной в углу ветоши раскинув руки и ноги, лицом вверх, еле шевеля губами лежал Иван.
– Сыч, тяни лампу сюда, а вы тащите ящики, – приказал Батя, – вечер, похоже, будет долгим.
– Скажите, а у Вас есть подозреваемые? – зазвучал молодой женский голос из уст Ивана.
– Конечно! Я же сказал, что преступлений больше не будет! – сменил высокие ноты баритон прокурора.
– Конечно, не будет, урод! Это же ты убивал этих ребят! – закричал своим голосом Иван, – теперь, когда понял, что всё может вылезти, ты не будешь убивать! Ты не спрячешься! А я тебя вижу! Я знаю, что это ты! И я тебя достану, козёл!