Ананке

Лем Станислав

В качестве симулятора используется компьютер, играющий роль экзаменатора, и притом коварного; он шлифует заложенную в ученика программу, испытывает его на надежность и выносливость, так что, когда электронный навигатор, ни разу еще по-настоящему не водивший корабль, устанавливают в ракете, его опыт и четкость в работе выше, чем у всех взятых вместе людей, когда-либо занимавшихся космической навигацией. Столь трудные задачи, которые компьютер вынужден был решать во время тренировок, в действительности никогда не встречаются, однако чтобы на сто процентов исключить возможность неполноценной подготовки, надзор за работой тандема «тренажер — навигатор» осуществляет человек, опытный программист, имеющий, кроме того, многолетний практический стаж вождения ракет, причем Синтроникс на эту ответственную должность приглашает не просто космонавтов, а навигаторов высшего класса, на счету которых более тысячи часов главного маневра. От этого человека зависит, каким испытаниям будет подвергнут натаскиваемый компьютер; он назначает степень сложности, причем, руководя тренажером, вводит дополнительные усложнения, имитируя в процессе решения задачи новые грозные неожиданности: внезапное падение мощности, неуправляемая реакция в реакторе, столкновение с посторонним телом, пробой внешней оболочки, потеря связи с наземной службой контроля во время посадки — и так в продолжение ста часов, отведенных для тренировки. Экземпляры, не обладающие достаточной надежностью, отправляют назад в лаборатории, так сказать, оставляют на второй год. Вознеся этой речью продукцию верфей на недосягаемую высоту, ван дер Войт попытался смягчить впечатление от неумеренного расхваливания своего предприятия, призвав членов комиссии самым беспристрастным образом расследовать причины катастрофы. После

него стали выступать эксперты-земляне, и дело потонуло в потоках научной терминологии. На экранах замелькали принципиальные схемы, блок-схемы, уравнения, диаграммы, таблицы, и ошеломленный Пиркс понял, что комиссия становится на путь превращения катастрофы в запутанный теоретический казус. После главного информатика слово взял цифроник «Проекта» Шмидт, но Пиркс скоро перестал слушать его. Не имело смысла следить за всеми выступлениями, он вовсе не ставил себе целью взять верх в споре с ван дер Войтом, если до этого дойдет дело. Но вероятность этого, похоже, приближалась к нулю: никто не упоминал о его выступлении, словно он совершил бестактность, о которой следовало как можно скорее забыть. Последующие ораторы вообще залезли в жутчайшие дебри общей теории космонавигации. Пиркс понимал: никакого злого умысла у них нет, просто каждый старается держаться на той территории, где он чувствует себя сильнее; ван дер Войт, парящий в клубах сигарного дыма, слушал их с улыбкой удовлетворения: все развивалось так, как он хотел, — главенство перешло к Земле, и «марсианские» члены комиссии превратились в пассивных слушателей. Впрочем, они и не могли сделать никаких разоблачений. Компьютер «Ариеля» превратился в груду искореженного металла, и обследование его было делом бессмысленным. Записи же представили картину происходившего, но не объясняли причин. Записи вообще не показывают все, что происходит в компьютере; для этого потребовалась бы другая машина, еще больших размеров, а если учесть, что и в ней могут быть неисправности, то пришлось бы ставить еще одного надсмотрщика, и так до бесконечности. Таким образом, комиссия оказалась в чистом поле абстрактного анализа. Глубокомысленность высказываний скрывала тот простой факт, что катастрофа не ограничивается гибелью «Ариеля». Управление гигантским кораблем, совершающим посадку, автоматы перехватили у людей так давно, что это стало основой космонавтики, и вдруг основа стала рушиться. Модели куда более простые, не столь совершенные ни разу не подводили, а тут наисовременнейшая, наинадежнейшая… Если такое стало возможно, значит, возможно все. Сомнение в безотказности электронного мозга не сможет остановиться на полпути. Тем временем «Арес» и «Анабис» летят к Марсу. Пиркс был близок к отчаянию. А теоретическая дискуссия продолжалась и уводила их все дальше от катастрофы «Ариеля». Всматриваясь в обрюзгшее, массивное лицо ван дер Войта, Пиркс нашел в нем сходство с Черчиллем в старости: та же нарочитая рассеянность, отрешенность, и только подрагивающие уголки губ выдают, что это притворство, что он внутренне улыбается своим мыслям, скрывая улыбку тяжелыми веками. То, о чем вчера никто и подумать бы не мог, сегодня становилось весьма вероятным — уже можно попытаться направить работу комиссии так, чтобы в своем заключении она сослалась на сверхъестественные обстоятельства, возможно, на неизвестные феномены, на пробелы в теории и сделала вывод о необходимости проведения самых широких и конечно же рассчитанных на многие годы исследований. Пиркс знал несколько аналогичных, правда не столь крупных, дел и догадывался, какие силы разбудила катастрофа; за кулисами упорно пытались найти компромисс, тем более что «Проект», находясь под угрозой свертывания, готов был за предоставленную помощь пойти на любые уступки, а такую помощь могли бы оказать объединенные верфи, дав на приемлемых условиях флотилию малых ракет. Ведь по сравнению со ставкой — речь шла о существовании «Проекта» — гибель «Ариеля» была препятствием легко устранимым, раз уж выяснить ее причину сразу не удалось. И не такие скандалы заминали. Но у Пиркса был один козырь. Земляне вынуждены были согласиться на его участие, поскольку в комиссии он оказался единственным человеком, непосредственно связанным с пилотированием ракет. Пиркс не обольщался: его компетентность и доброе имя не сыграли тут никакой роли. Просто нужен был хотя бы один летающий космонавт, специалист-космонавигатор. Ван дер Войт молча курил сигару. Он казался всеведущим, так как предусмотрительно молчал. Несомненно, ван дер Войт предпочел бы видеть на месте Пиркса кого-нибудь другого, но поводов дать ему отвод не было. Ведь если Пиркс в случае туманного заключения потребует записать особое мнение, это сразу получит широкую огласку. Газеты нюхом чуют скандал и только и ждут повода поднять еще больший шум. Союз пилотов и «Клуб извозчиков» — организации не слишком влиятельные, но тем не менее от них многое зависит: как-никак это их члены рискуют жизнью. Так что Пиркс не особенно удивился, когда в перерыве узнал, что ван дер Войт хочет с ним побеседовать. Друг могущественных политиков начал беседу шуткой, что это встреча на высшем уровне — двух планет. Пиркс иногда неожиданно для себя совершал такие поступки, что потом сам только удивлялся. Ван дер Войт курил сигару и попивал пиво, он же попросил принести из буфета бутербродов и, слушая главного директора, подкреплялся. Ничто лучше не смогло бы их уравнять.

Ван дер Войт словно бы забыл о недавней стычке. Точно ее и не было. Он разделял беспокойство Пиркса за судьбу команд «Анабиса» и «Ареса», рассказывал о своих заботах, возмущался безответственностью газет, их истерическим тоном. Потом попросил Пиркса как можно скорее подготовить небольшую памятную записку относительно обеспечения безопасности ракет при посадке. Возлагал на него такие надежды, что Пиркс извинился и попросил принести еще немножко салата с селедкой. Ван дер Войт обволакивал бархатными интонациями и благожелательностью, а Пиркс вдруг спросил:

— Вы говорили о людях, руководящих тренажем. Как их фамилии?

Через восемь минут ван дер Войт удивился, но только на мгновение.

— Наши экзаменаторы? — широко улыбнулся он. — Все ваши коллеги, командор. Минт, Штернхейн и Корнелиус. Старая гвардия… Мы подобрали для Синтроникса самых лучших. Вы ведь их всех знаете!

На этом беседа прервалась, так как закончился перерыв. Пиркс написал записку с пометкой: «Крайне важно и срочно» — и передал ее Хойстеру. Тот громко прочитал три вопроса руководству верфи: 1. Как организована работа контролеров-тренажистов Корнелиуса, Штернхейна и Минта? 2. Несут ли контролеры ответственность, если пропустят дефектный или неисправный работающий компьютер? 3. Кто именно руководил испытаниями компьютеров «Ариеля», «Анабиса» и «Ареса»?

По залу прошло движение. Пиркс явно подбирался к своим сотоварищам — заслуженным, уважаемым ветеранам космонавтики! Главный директор подтвердил прием вопросов, ответы будут даны через несколько минут.

Пиркс был недоволен. Скверно, что информацию приходится получать по официальным каналам. Этот шаг мог вызвать не только неприязнь коллег, но и ослабить его позиции, если дело дойдет до особого мнения. Ведь попытку переключить расследование с технических проблем на людей можно будет представить как уступку ван дер Войту. А генеральный директор не преминет утопить его, отдать на съедение газетам; для этого достаточно будет представить его неверным союзником и бросить несколько многозначительных намеков. Но ничего другого не оставалось. На получение сведений окольными путями не было времени. Правду сказать, никаких определенных подозрений у Пиркса не было. Чем же тогда он руководствовался? Довольно туманными догадками об опасностях, таящихся не в людях и не в автоматах, а на их стыке, там, где они контактируют, так как принципы мышления людей и электронных машин совершенно различны. И еще тем, что вынес из минутного общения со старинными книгами и чего не смог бы ясно выразить словами. Вскоре пришел ответ: каждый контролер курирует испытания своего компьютера от начала до конца и ставит подпись на акте сдачи-приемки, называемом «аттестатом зрелости»; контролеры несут ответственность за неправильное функционирование компьютеров. Компьютер «Анабиса» испытывал Штернхейн, остальные два — Корнелиус. Пиркс ощутил желание уйти из зала, но сдержался. Общее напряжение и так уже дошло до предела. Совещание закончилось в одиннадцатом часу. Притворяясь, что не замечает знаков, которые делал ему Романи, Пиркс быстро, точно удирая, пошел к себе. Закрывшись в своей каморке, повалился на раскладную койку и уставился в потолок. Так. Значит, Корнелиус… Человек, мыслящий рационально и по-научному, первым делом задал бы вопрос, что может просмотреть контролер? Немедленный ответ: ничего — закрыл бы и этот путь. Но, к счастью, Пиркс не был ученым, и такой вопрос даже не пришел ему в голову. Не пытался он и представить, как проходят испытания, словно бы понимал, что это ничего

не даст. Просто он думал о Корнелиусе, таком, какого знал, а знал он его очень неплохо, хоть и расстались они много лет назад. Их отношения сложились неудачно, в чем нет ничего удивительного, если учесть, что Корнелиус был командиром «Гулливера», а он младшим навигатором. Но отношения их были куда хуже, чем бывает обычно в подобных ситуациях, поскольку Корнелиус был чудовищным аккуратистом. Его звали извергом, педантом, арифмометром и мухоборцем: ради того, чтобы изловить несчастную муху, пробравшуюся в ракету, он мог поднять на ноги весь экипаж. Пиркс усмехнулся, вспоминая полтора года, проведенные под командой Корнелиуса; сейчас вспоминать забавно, а тогда он буквально выходил из себя. Какой это был зануда! И тем не менее фамилия Корнелиуса вошла в энциклопедии в связи с исследованием планет, в частности Нептуна. Маленький, какой-то серый, вечно недовольный, всех подозревающий в намерении обмануть его. Рассказывали, будто он сам проводил личный досмотр экипажа из опасения, что кто-нибудь протащит с собой на борт муху; и хотя многие не верили, Пиркс знал: это не басни. Корнелиус держал в ящике коробку с инсектицидом и мог при разговоре внезапно застыть с поднятым пальцем, если вдруг улавливал звук, отдаленно напоминающий жужжание мухи, и горе тому, кто не умолкал при этом сигнале тревоги! При нем всегда был уровень и складной метр; контроль за погрузкой в его исполнении напоминал осмотр места катастрофы, которая еще не произошла, но вот-вот произойдет. Пиркс вспомнил, что стоило крикнуть: «Полундра! Арифмометр идет!» — и все сразу разбегались; вспомнил глаза Корнелиуса, жившие словно бы отдельной жизнью, вне зависимости от того, что он говорил или делал, вечно шарившие по сторонам в поисках непорядка. У людей, десятилетиями летающих на космических трассах, появляются странности, но Корнелиус по этой части был чемпионом. Он, например, терпеть не мог, когда кто-нибудь стоял у него за спиной, а если усаживался на стул, на котором недавно сидели, и чувствовал, что сиденье теплое, слетал с него как ошпаренный. Вообще, он относился к тому типу людей, которых невозможно представить молодыми. У него было такое лицо, словно он постоянно сокрушался по поводу несовершенств человеческого рода, словно страдал оттого, что не может сделать из людей таких же педантов, как он сам. Водя пальцем по графам, он мог двадцать раз кряду проверять…

Пиркс замер. Потом осторожно, словно был стеклянным, сел. Мысль, пробираясь среди беспорядочных воспоминаний, вдруг запнулась обо что-то, и это было как сигнал тревоги. Но что именно? То, что Корнелиус не терпел, когда стояли за спиной? Нет. Что терзал подчиненных? Тоже нет, но уже близко. Пиркс чувствовал себя, как ребенок, который поймал жука и держит кулачок перед глазами, боясь раскрыть. Помедленней… Корнелиус славился приверженностью к ритуалам. Это?.. Когда приходили изменения инструкции (все равно какой), он запирался в каюте и не выходил, пока не заучивал ее назубок. (Точь-в-точь игра в «горячо — холодно». И Пиркс чувствовал, что удаляется от разгадки.) Расстались они девять, нет, пожалуй, десять лет назад. Корнелиус сошел как-то странно, внезапно, на вершине славы, которая пришла к нему после исследований Нептуна. Говорили, что вскоре он снова будет летать, а преподавание — это временно, но он так и остался на Земле. Вполне естественно, ему уже около пятидесяти. Опять не то… Аноним. Словно выплыло непонятно откуда. Какой еще аноним? Анонимка, что он болен и десимулирует? Что у него предынфарктное состояние? Да нет же! С анонимкой совсем другая история, это о Корнелиусе Крэге, здесь — имя, там — фамилия. (Ошибка? Да.) Но аноним не выходил из головы. Смешно, никак не удается отвязаться от этого слова. Чем старательней гонишь его, тем навязчивее оно лезет обратно. Пиркс сидел скорчившись. В голове туман. Аноним? Теперь он уже был почти уверен, что это слово скрывает за собой другое. Такое случается. Выскочит ложный знак, и невозможно ни прогнать его, ни сорвать с истинного, который он скрывает. Аноним.

Пиркс встал. На полке, припомнил он, между трудами по ареологии стоит толстый том энциклопедического словаря. Он раскрыл его на «ан-». Ана. Анакантика. Анаклассика. Анаконда. Анакреонтика. Анакруза. Аналекта. (Господи, сколько неизвестных слов!) Анализ. Ананас. Ананке (греч.) — богиня, олицетворяющая неизбежность. (Это? Но при чем тут богиня?) Также: символ вынужденности.

Завеса упала. Пиркс увидел белый кабинет, врача, разговаривающего по телефону, раскрытое окно и на столе разбросанные сквозняком бумаги. Обычный врачебный осмотр. Он вовсе не собирался читать, что там написано, но глаза сами скользнули по строчкам: Уоррен Корнелиус, диагноз: ананкастический синдром. Врач собрал разлетевшиеся листки и сложил в папку. Разве его не интересовало, что означает этот диагноз? Да, но он подумал, что это не совсем порядочно, а потом забыл. Когда это было? Лет шесть назад, самое малое.

Он поставил словарь на полку, одновременно возбужденный и разочарованный. Ананке — символ вынужденности; видимо, это невроз, связанный с вынужденными действиями. Вынужденные действия! Он же читал про них все, что удавалось достать, еще мальчишкой — была одна семейная история, и ему хотелось понять, в чем там дело. Память, правда после некоторого сопротивления, дала объяснения. Чем-чем, а памятью он мог похвастать. Фразы из медицинской энциклопедии выплывали внезапными проблесками озарения, сразу же накладываясь на характер Корнелиуса. О, теперь он смотрел на него другими глазами, чем прежде. Теперь Корнелиус вызывал жалость и сострадание. Выходит, поэтому он по двадцать раз на дню мыл руки и гонялся за мухами, поэтому взорвался, когда у него пропала закладка для книг, поэтому держал полотенце под замком и не мог сидеть на чужом стуле… Одни вынужденные действия рождали другие, и он так увяз в них, что стал посмешищем. В конце концов, врачи обратили на это внимание. Сняли его, с полетов. Пиркс напряг память, ему показалось, что в самом низу страницы было подчеркнуто: непригоден к полетам. А так как психиатр в кибернетике не разбирался, то разрешил Корнелиусу работать в Синтрониксе. Наверно, счел, что это самое подходящее место для такого аккуратиста. Какой простор для педанта! Корнелиус, разумеется, воспрял духом. Настоящая работа и, главное, тесно связанная с космонавтикой…

Пиркс неподвижно лежал на спине и теперь даже не особенно напрягался, чтобы представить Корнелиуса в Синтрониксе. Чем он там занимался? Курировал тренажеры, натаскивающие компьютеры для ракет. То есть — усложнял им работу, а уж школить он умел как никто другой. Этот человек жил в постоянном страхе, что его сочтут сумасшедшим, каким он на самом деле не был. В критических ситуациях он никогда не терял головы. Он был чрезвычайно энергичен, но в обычной обстановке невроз вынужденных состояний перечеркивал энергичность. Между экипажем и сдвигами в психике он, должно быть, чувствовал себя, как между молотом и наковальней. Это был мученик — и не потому, что он уступал внутреннему принуждению, был сумасшедшим, а потому, что неустанно боролся с собой, постоянно искал предлогов, оправданий, и оттого цеплялся за инструкции, пытался спрятаться за ними: дескать, правила требуют непрестанной муштры. Нет, в душе он отнюдь не был фельдфебелем, — разве стал бы он тогда читать странные и неправдоподобные истории Эдгара По? Может, он искал в них свой ад? Чувствовать внутри себя колючую проволоку принуждения, какие-то рычаги, предопределяющие траектории твоего поведения, и постоянно сражаться с этим, разрушать и опять снова… А на дне сосущий страх, что вот-вот случится непредвиденное; поэтому он и муштровал, школил, гонял, устраивал учебные тревоги, инспекции, проверки, выискивая упущения; Господи Боже, ведь он же знал, что над ним смеются, может, даже понимал, насколько все это не нужно. Неужто он и над компьютерами так же измывался? Так же их муштровал? Хотя, надо думать, он не отдавал себе отчета. Считал, что это необходимо.

Странное дело, подумал Пиркс, насколько иначе выглядят давно известные факты, если рассматривать их в новом аспекте, с использованием медицинской терминологии… Используя отмычки, которые дает психиатрия, можно заглянуть в такие глубины! Человеческая личность предстает очищенной, сконденсированной, сведенной к жалкой горсточке рефлексов, от которых никуда не деться. Мысль, что можно быть врачом и вот так рассматривать человека, даже с целью помочь ему, показалась Пирксу чудовищной. В то же время дымка шутовства, обволакивающая воспоминания о Корнелиусе, исчезла. И в этом новом, неожиданном видении не оставалось месте для грубоватого школярского или казарменного юмора. Ничего смешного в Корнелиусе не было.

Работа в Синтрониксе. Вроде бы идеальное место: затруднять, требовать, усложнять — до предела выносливости. Появилась наконец возможность освободиться от внутреннего принуждения. Непосвященным казалось — все великолепно: старый космический волк, опытнейший навигатор передает накопленные знания автоматам. Чего уж лучше? А они были для него рабами, и он уже не сдерживал себя — ведь они же не люди. Сошедший с конвейера электронный мозг похож на новорожденного: так же способен ко всему и так же ничего не умеет.