Ананке
Шрифт:
Наверно, можно было строить гипотезы и такого сорта: чтобы сочинить этот, уже замкнутый, раздел астрономии, необходимо было особое сочетание отдаленности и оптического увеличения, объективного хаоса и субъективной тоски по порядку, последним следам того, что, возникая из туманной точки в окуляре, существуя на границе различимого, на мгновение почти переходит эту грань; или, иначе говоря, чтобы была написана эта, уже закрытая, глава астрономии, необходимо было полное отсутствие опоры и наличие не осознающих потребности в ней грез.
Требуя от планеты, чтобы она примкнула к одной из сторон, чтобы вела честную игру, поколения ареологов сходили в могилу, убежденные, что вопрос будет, в конце концов, решен компетентным жюри — справедливо, недвусмысленно и бесповоротно. Пиркс догадывался, что все они, хотя по разным причинам и каждый по-своему, сочли бы себя обманутыми и одураченными, если бы получили точные данные, которые имел он. В этом скрещении вопросов и ответов, в полнейшем несоответствии представлений с действительностью был горький, жестокий,
Связь старой ареографии с катастрофой «Ариеля»? Но какая? И как следует расценивать эту неясную, но упорную мысль? Непонятно. Пиркс был уверен, что сейчас, среди ночи, уловить сращение столь дальних проблем он не сможет, но и не забудет о нем. Утро вечера мудренее. Гася свет, он еще подумал, что Романи гораздо тоньше, чем кажется. Это его личные книги, а ведь из-за каждого килограмма личных вещей шли жестокие споры; руководство «Проекта» вывесило во всех земных космопортах инструкции и призывы к отлетающим, в которых растолковывало, как вредит освоению Марса перевозка ненужного груза. Они взывали к рассудку, а Романи, как-никак руководитель Агатодемона, нарушив все правила и постановления, привез на Марс несколько десятков килограммов книг, бесполезных со всех точек зрения. Для чего? Вряд ли для того, чтобы перечитывать.
В темноте, уже засыпая, Пиркс улыбнулся, найдя объяснение. Естественно, все эти книги, все эти евангелия, несвершившиеся пророчества никому здесь не нужны. Но вполне дозволительно и, более того, необходимо, чтобы труды людей, отдавших все самое лучшее загадке красной планеты, оказались — после посмертного примирения непримиримейших противников — здесь, на Марсе. Они это заслужили, а Романи, которому пришла в голову такая мысль, достоин всяческого уважения.
Пиркс проснулся в пять утра — вырвался из крепкого сна сразу, точно выскочил из холодной воды, и, зная, что несколько свободных минут у него еще есть, обратился мыслями к командиру погибшей ракеты. Мог ли Клейн спасти «Ариель» и тридцать человек команды, Пиркс не знал, как не знал и того, пытался ли он это сделать. Клейн был из поколения рационалистов, которое подстраивалось к своим безоговорочно логическим союзникам, электронным машинам, так как те выдвигали чрезвычайно жесткие требования к людям, пытавшимся их контролировать. Поэтому проще было слепо довериться компьютеру. А Пиркс не смог бы, даже если бы сто раз захотел. Недоверие к ним было у него в крови.
Он включил радио. Да, буря разразилась. Он ждал ее, но интенсивность радиоистерики поражала. В утреннем обзоре прессы варьировались три темы: вероятность саботажа, опасения за судьбу кораблей, летящих к Марсу, и, разумеется, политические последствия катастрофы. Крупные газеты, допуская возможность саботажа, были осторожны в выводах, зато уж бульварная пресса рада была случаю подрать глотку. Стотысячникам тоже досталось: их-де как следует не испытали; с Земли они стартовать не могут; вернуть их с полпути нельзя, так как у них не хватит топлива; произвести разгрузку их на околомарсианской орбите невозможно. Да, действительно, им необходимо садиться на Марс. Но три года назад головной образец серии, правда с чуть отличной моделью компьютера, несколько раз успешно совершил посадку на Марсе. Доморощенные эксперты как будто начисто забыли об этом. Началась также кампания против политиков, поддерживающих «Проект Марс», а сам «Проект» называли не иначе как безумием. Уже был обнародован перечень нарушений техники безопасности на обеих площадках, изругана практика утверждения проектов и испытания головных образцов, от руководства «Проекта» не оставили мокрого места; общий тон комментариев был похоронный.
Когда в шесть утра Пиркс явился на заседание, оказалось, что их самозваную комиссию Земля аннулировала, так что они были свободны; заседания начнутся — официально и легально — только после присоединения землян. Отставленные эксперты сразу поняли, что нынешнее их положение куда как выгодней: решать ничего не надо, а можно спокойно подготавливать предложения и требования высшим инстанциям, то есть Земле. На Большом Сырте положение с материалами было достаточно сложное, но не критическое, а вот на Агатодемоне в случае задержки поставок не позже чем через месяц придется свернуть работы: помощи от Сырта не дождешься. Подходят к концу не только строительные материалы, но и вода. В ближайшее время придется ввести режим строжайшей экономии.
Пиркс слушал все это вполуха: принесли главную регистрирующую аппаратуру с «Ариеля». Тела погибших запаяли в цинковые гробы, но пока еще не решили, где их хоронить — здесь, на Марсе, или на Земле. Заняться разбором записей регистрирующих приборов пока было нельзя, требовалась кое-какая предварительная обработка, и потому шло обсуждение вопросов, не связанных непосредственно с катастрофой: удастся ли избежать гибели «Проекта», мобилизовав весь малый ракетный флот, сможет ли он в достаточно короткий срок доставить жизненно необходимый минимум грузов. Пиркс понимал целесообразность подобных дебатов, но в то же время ему было трудно отделаться от мысли о двух стотысячниках, находящихся на пути к Марсу, которые как бы заранее списывались со счета, словно их неспособность летать на этой линии была уже доказана. Но все-таки что будет с ними, раз уж они вынуждены совершать тут посадку? Все уже знали реакцию американских газет, кроме того, в зал время от времени доставляли радиограммы с изложением выступлений
День для Марса был, пожалуй, теплый и даже облачный. Небо имело не рыжий, а скорей розоватый оттенок; в такие дни кажется, что Марсу присуща особая, отличная от земной, суровая красота, чуть завуалированная, словно бы еще не очищенная, но что вот-вот с первыми яркими лучами солнца она родится из песчаных бурь и пыльных смерчей; однако ожидания эти никогда не исполняются, хотя речь идет не о погоде, а о прекраснейшем из пейзажей, какой может продемонстрировать планета. Проехав мили полторы по бетону посадочного поля, вездеход безнадежно увяз в песке. На Пирксе был легкий полускафандр, каким здесь пользовались все, ярко-голубой, очень удобный по сравнению с космическими, с облегченным благодаря открытой циркуляции кислорода ранцем; правда, в системе обогрева скафандра что-то было не в порядке: стоило чуть вспотеть — пришлось брести по движущимся барханам, — как сразу же запотели стекла шлема, но здесь это было нестрашно, так как под шлемом на груди скафандра свисали мешочки, точно сопли у индюка, — в них можно всунуть руки и изнутри протереть стекла; способ примитивный, но зато эффективный.
На дне огромной воронки работало множество гусеничных машин; ход к командному отсеку напоминал шахтный штрек, с трех сторон для защиты от сыплющегося песка его закрепили листами гофрированного алюминия. Половину воронки занимала центральная часть корпуса ракеты, огромная, как выброшенный на берег трансатлантический лайнер; под ней возились с полсотни человек — и они, и даже экскаваторы и краны казались муравьями, копошащимися вокруг трупа исполина. Восемнадцатиметровый нос ракеты, почти целый, отсюда не был виден, его отбросило метров на четыреста; удар, очевидно, был страшный, поблизости находили кусочки оплавленного кварца — кинетическая энергия мгновенно перешла в тепловую, вызвав температурный скачок, как при падении метеорита, хотя скорость была не очень велика, в пределах звуковой. У Пиркса создалось впечатление, что несоответствие между размерами ракеты и средствами, какими располагает Агатодемон, не настолько велико, чтобы оправдать беспорядок в организации работ; конечно, приходится импровизировать на ходу, но слишком уж много было в этой импровизации безалаберности, вызванной, очевидно, сознанием, что убытки просто несообразно огромны. Пропала даже вода, так как цистерны все до единой лопнули и песок поглотил тысячи гектолитров, прежде чем остатки превратились в лед. Этот лед производил особенно жуткое впечатление: из корпуса, распоротого трещиной метров в сорок, вываливались грязные, глянцевитые ледопады, опираясь причудливыми гигантскими сосульками на барханы, — точно гибнущая ракета выбросила из своего чрева застывшую Ниагару. Правда, температура была минус восемнадцать, а ночью упала до минус шестидесяти. Из-за льда останки «Ариеля» выглядели страшно древними, можно было подумать, что они тут лежат с незапамятных времен. Чтобы пробраться внутрь, его приходилось ломать и откалывать. Из ракеты вытаскивали уцелевшие контейнеры, целые горы их лежали на краю воронки, но работа шла как-то вяло. Доступ в кормовую часть был закрыт, она была оцеплена канатами, на которых трепетали под ветром красные флажки, знак радиоактивного заражения. Пиркс обошел место катастрофы поверху; две тысячи шагов насчитал он, прежде чем оказался над закопченными жерлами дюз и остановился, со злостью наблюдая за тем, как рабочие тащат и никак не могут вытащить единственную уцелевшую цистерну с топливом: цепь то и дело соскальзывала. Ему казалось, что пробыл он тут совсем недолго, как вдруг кто-то тронул его за плечо и показал на датчик запаса кислорода. Давление в баллонах упало, так что надо было возвращаться, поскольку запасных он не взял. По часам выходило, что около останков ракеты он провел почти два часа.
Зал заседания изменился: «марсиане» сидели по одну сторону длинного стола, по другую техники установили шесть плоских телевизоров с большими экранами, однако связь, как всегда, не ладилась, и заседание отложили до часа дня. Харун, техник-связист, с которым Пиркс когда-то познакомился на Большом Сырте и который по непонятным причинам питал к нему величайшее почтение, дал ему первые увеличенные отпечатки пленок из так называемой бессмертной камеры «Ариеля»; это была запись распределения мощностей. Харун официально не имел права давать ему пленку, но Пиркс правильно понял его жест. Запершись в своей каморке и встав под мощной лампой, он принялся внимательно рассматривать еще влажноватые отпечатки. Картина была настолько же отчетливой, насколько и непонятной. На 317-й секунде маневра, до тех пор шедшего чисто, в контрольных контурах появились паразитные сигналы, которые вскоре приобрели характер биений. Переброской нагрузки на резервную цепь дважды удавалось их погасить, но они возвращались, еще усилившись, а далее быстродействие датчиков в три раза превысило допустимый предел. Записи отражали работу не самого компьютера, а его «спинного мозга», который приводил полученные «сверху» приказы в соответствие с состоянием двигателей. Систему эту называют еще и «мозжечком», по аналогии с участком человеческого мозга, который как контрольный пункт связи между корой и телом заведует координацией движений.