Анатомия страха
Шрифт:
Геннадий разговаривал сам с собой, вслух. То ли еще в глубине души на что-то надеялся, то ли чтобы отогнать липкий ледяной ужас. Сколько прошло времени, он не знал — часы исчезли. Иногда впадал то ли в забытье, то ли в неглубокий сон без сновидений. И вдруг раздался звук, который заставил его резко дернуться. Металл больно впился в запястье.
Двигатель! И не просто двигатель, а родной «тойотовский» движок. Совсем рядом. Значит, Сиверцев действительно решил спрятать его «слоника».
— Дима! Димка! — изо всех сил крикнул Геннадий. — Не надо! Прошу тебя! Отпусти меня!
И тут он обомлел. Сквозь вентиляционное окошко просунулся
Он не выносил даже вида своей крови. Одной-единственной крошечной капли. Пустяковый порез был для Геннадия равносилен мировой катастрофе, а сдать кровь из пальца — пыткам в гестапо. Еще в детском саду он узнал о царевиче Алексее, больном гемофилией — болезнью, при которой можно истечь кровью от ерундовой царапины. Тогда Гена до истерики испугался: а вдруг и он тоже этим болен. Порежет палец — и кровь будет течь, течь… пока не вытечет вся, до капли. Как ни убеждали его родители, страх окончательно так и не ушел: выродился в стойкое отвращение к виду и запаху крови, причем только своей — чужая его нисколько не пугала.
Безразличие моментально превратилось в самую черную, безумную панику. Он бился, как попавшая в западню птица, ранил себя и от вида крови еще больше терял голову. Но потом боль отрезвила, проснулась дикая, жгучая жажда жизни. Жить! Выжить! Любой ценой!
Он встал, стараясь держать голову как можно выше: тяжелый угар опускался вниз. От усилия перед глазами поплыло, в висках лупили кузнечные молоты..
Чуть выше человеческого роста в сторону котельной от вертикальной трубы отходила еще одна, горизонтальная. Геннадий уцепился за перекрестье, и вниз, глухо звякнув об бетон, упал какой-то предмет. Лобзик! Кажется, его. Да, точно, вот его метка. Тупой, между прочим, как чья-то несчастная жизнь.
Геннадий поднес лобзик к глазам, провел пальцем. Выбора не было. Похоже, сволочь Сиверцев хотел именно этого. Либо сдохнешь в газовой камере, либо отпилишь себе руку. Лобзиком, который не острее пилки для ногтей. И умрешь от потери крови. Уж кто-кто, а Димка прекрасно знал, что он крови боится до обморока. Это его идея была какие-то манускрипты кровью подписывать. Тридцать пять лет прошло. Ох, как тогда Олег смеялся…
И все-таки это шанс. Вряд ли Сиверцев сидит в машине, зачем ему лишний риск! Вырваться отсюда, наложить жгут, вызвать «скорую». Ну хотя бы до людей добраться, до первого мобильника. Только бы успеть.
Геннадий зажмурился, сцепил зубы… «Ну же!» — прикрикнул он на себя и с силой провел лобзиком по внутренней стороне запястья, чуть выше кольца наручников. Боль была невероятной, чудовищной. Почувствовав теплые струйки крови, он потерял сознание.
Обморок длился, наверно, не больше нескольких секунд. Запах теплой крови смешивался с выхлопной вонью и почему-то запахом мочи. Опустив глаза, Геннадий увидел, что его светло-серые брюки потемнели. От боли и отвращения его вырвало.
Он с остервенением терзал пилкой руку, купаясь в море боли. Нет, это было не море, а океан боли. Вселенная боли, окрашенная в багровые тона. Каждый нерв, каждая клеточка вопила от боли и содрогалась в конвульсиях. Секунды растягивались в тысячелетия.
Если бы сейчас ему явился какой-нибудь завалящий маг-волшебник и предложил исполнить одно-единственное желание, наверно, сгоряча он и не подумал бы о свободе, попросил бы бензопилу «Дружба». А лучше топор. Острый. Сейчас он был животным, попавшим в капкан и изо всех сил пытающимся спастись от смерти, отгрызая лапу.
Показались синеватые хрящи. Не задерживаясь, двадцать пятым кадром, промелькнула картинка: Ирина разрезает на две части большой куриный окорочок, разламывает по суставу, хрящики сахарно белеют, Барсик умильно урчит и трется об Ирину ногу, выпрашивая лакомый кусочек… Отложив лобзик, Геннадий сильно дернул за кисть, с хрустом выламывая сустав. Осталось чуть-чуть, совсем немного. Еще раз. И еще один.
Он рванул лоскут кожи, и кисть осталась у него в руке. Геннадий отбросил ее, содрогаясь от омерзения, как гигантского паука. Обломанный ноготь на среднем пальце, шрам от пореза — все это было больше не его. Окровавленная кисть лежала на полу, и ему показалось, что сейчас она зашевелится, поползет, бросится на него…
Кровь била из обрубка толчками. Выдергивая его из наручников, Геннадий с удивлением понял, что почти не испытывает боли, словно она осталась в отпиленной кисти. Когда-то из чистого любопытства он прочитал немало отцовских книг по медицине. Началась вторая стадия травматического шока, когда реакция на боль исчезает, а возбуждение сменяется безучастностью. Ему действительно хотелось лечь на пол и не шевелиться. Все силы ушли на борьбу, а на последний рывок их уже не оставалось.
Нет, не сдамся!
Цепляясь за стену, за трубу, Геннадий поднялся на ноги. Кровь пропитала пиджак и рубашку, но он уже не обращал на это внимания. Отшвырнув носком ботинка скрюченную кисть, последним усилием Геннадий бросился к двери.
Но дверь оказалась запертой.
Этого не может быть! Она не может быть закрытой. В ней же нет замка!
Геннадий снова и снова всем телом бился о дверь, припертую чем-то со сторону котельной. Брызги крови летели во все стороны.
Напрасно! Все было напрасно!
Цепляясь на реальность меркнущим сознанием, Геннадий хрипло каркнул:
— Кто?!
В ответ сквозь шум мотора раздался смех, и женский голос сказал:
— Локи.
Геннадий закричал — и кричал долго и страшно, по-звериному, пока тусклый свет не погас, пока не навалилась тяжелая, как могильная плита, зловонная темнота…
Глава 11
Проснувшись в отвратительном настроении и полюбовавшись на струйки дождя, которые змеились по стеклу, Дима решил взять отгул. Он обратился к себе с просьбой и, получив положительный вердикт, позвонил в «Аргус», чтобы сообщить об этом не вполне проснувшемуся охраннику.
Все-таки быть начальником не всегда скверно. Обычно люди мечтают взобраться повыше, но когда их мечта осуществляется, все равно остаются неудовлетворенными. Тогда одни начинают карабкаться еще выше, а другие, которых меньшинство, ностальгически вздыхают о тех временах, когда не надо было отдуваться за всех и каждого. Дима в своей должности ценил зарплату, кабинет и возможность не отчитываться про мелочам — как сейчас.
Поеживаясь от холода, он вышел на кухню, сварил побольше кофе с пенкой, пожарил омлет с сыром и гренками и утащил все это обратно в постель, где провалялся до обеда, бесцельно таращась в зеленый натяжной потолок и в тысячный раз пережевывая надоевшие мысли. «Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу…»