Анатомия страха
Шрифт:
Победно пискнув, принтер выплюнул листок. Наталья аккуратно взяла его ладонями за ребра и положила в папочку. И наткнулась на любопытный взгляд парнишки, сидевшего за соседним компьютером. Вот на таких досадных мелочах и попадаются! Не хватало только, чтобы он ее запомнил! Она и так сделала уже слишком много ошибок. Остается только удивляться, почему ее до сих пор не вычислили. Может, потому что миссия еще не выполнена?
А вот с этим, Наталья Николаевна, надо быть поосторожней. Подобных «миссионеров» среди наших пациентов ой как много. Надо говорить прямо: хочу отомстить. Ужасно отомстить. Насколько нормально само это желание — другой вопрос. Насколько его осуществлению
Она никак не могла забыть голос, который сказал ей: «Смирись!». Чьи крылья прошумели, когда она отказалась — ангела или демона?
Нет, надо оставить всю эту мистику на потом. Иначе… Она рисковала оказаться в мягкой палате для буйных. Впрочем, где они, эти мягкие палаты? Разве что в очень дорогих клиниках. А так — шприц и смирительная рубашка.
Переулками и проходными дворами Наталья вышла на Садовую. Торопиться было некуда. Олег вполне удачно пугает себя сам. А вот завтра утром… Что-то он запоет, найдя в почтовом ящике очередную весточку? Потом — самое сложное. Конечно, господин и так исправно марширует стройными рядами в розовый домик-пряник, где, между прочим, мягкая палата имеется. Но процесс должен быть управляемым. Место лечащего врача ее ждет уже несколько месяцев. Подождет еще немного. Олег Михайлович должен окончательно дозреть, чтобы стать ее любимым пациентом. А уж она-то ему поможет… понять, по чьей милости и почему его крыша уехала в далекие края. Вот тогда-то он и вынесет себе приговор. Сам. Главное — не пережать, чтобы не превратился в законченного слюнявого идиота.
Наталья медленно шла по направлению к Сенной. С хмурого неба изредка срывались крупные холодные капли, неприятно обжигающие разгоряченную кожу.
Шуршат в листве царапины дождя.
Такой же день, как много лет назад…
Когда-то она писала стихи — убогие по форме и банальные по содержанию, «розы» в них рифмовались с «морозами», а «любовь», разумеется, — с «кровью». Тем не менее они помогали выплеснуть накипевшее на душе, как пар из предохранительного клапана. Теперь мысли и эмоции бурлили, не находя выхода. Если бы она могла — как раньше — посидеть пару ночных тихих часов за письменным столом, грызя ручку и шевеля перепачканными губами, чтобы исчеркать несколько листов и наконец, родив нескладный «шедевр», уснуть успокоенной и почти счастливой. Если бы она могла уткнуться в чье-то теплое сильное плечо и говорить, говорить, смывая потоком слов все страшное и безобразное, свалившееся на нее. Если бы она могла хотя бы плакать — долго, навзрыд, как обиженный ребенок…
Но слез не было…
Быстро темнело. Вспыхнувшие фонари превратили сумерки в вечер. Привлеченный яркой неоновой вывеской, Дима припарковался у кромки тротуара и зашел в небольшой подвальчик перекусить. С утра он только выпил кофе, а потом просто забыл о том, что надо поесть — столько всего навалилось. И вот теперь желудок жалобно ворчал и поскуливал, как бы намекая, что до крайности доводить не стоит, а то ведь можно и рассердиться. В данном случае голос желудка совпадал с голосом разума, и Дима счел за благо послушаться.
Посетителей было немного, и скучающий официант чуть ли ни под руку, как дорого гостя, провел Диму к столику в углу, рядом с аквариумом. Пока Дима пристраивал на вешалку плащ, он стоял рядом и золотозубо улыбался. Записав заказ, официант удалился, постоянно оглядываясь и продолжая улыбаться. Диме показалось, что его приняли за ревизора.
Минут через пять парень вернулся с бульонной чашкой крепчайшего ароматного кофе.
— Ваш аперитив!
— Я разве заказывал кофе? — удивился Дима.
— Вы меня не узнали? Я Автандил. Сердюченко.
Дима расхохотался:
— Здравствуй, Вадик. Извини, не узнал. Ты изменился.
Этого парня он лет пять назад буквально вытащил из тюрьмы, куда тот чуть было не попал по глупости. После смерти родителей на его попечении оказались две маленькие сестренки и полуслепая бабушка. Поддавшись на уговоры приятелей, Вадик согласился постоять «на стреме», пока те будут грабить обменник. Завидев наряд милиции, он струсил и убежал, но всего через час был задержан. Дима сам нашел ему хорошего адвоката, который, войдя в бедственное положение мальчишки, не взял ни копейки и добился условного срока. Какое-то время Вадик звонил, поздравлял с праздниками, потом потерялся. Дима считал это нормальным, тем более благодарность в больших дозах обычно утомительна.
— Я помню, что вы любите хороший кофе. Сам сварил, а то бармен наш… того… Я не обижаюсь, что вы меня не узнали, внешность-то у меня неприметная, а вот как имя-фамилию скажешь — сразу вспоминают. Спасибо папе с мамой.
Вскоре прибыл бифштекс, и Дима принялся за еду, пережевывая вместе с волокнистым мясом малоприятные события дня.
С утра ему пришлось изрядно потрепать нервы, объясняясь с разгневанным клиентом, жена которого заметила слежку и устроила супругу форменный разгром шведов под Полтавой. С треском уволив одного «топтуна» и от души построив остальных, Дима позвонил Стоцкому и попросил побольше разузнать о родственных и прочих связях покойной Гончаровой. Валентин, хоть и без энтузиазма, но пообещал.
Созвонившись со следователем, Дима поехал в городскую прокуратуру. Андрей Ильич Калистратов, о котором рассказывали разное, был предельно сух и официален. Разговор он начал с того, что, глядя Диме прямо в глаза, заявил:
— Следователь, который вел дело до меня, уверял, что знает вас давным-давно и что вы — ангел во плоти. Я не говорю уже о профессиональной этике, но знаете ли, Дмитрий Иванович, абсолютно уверенным нельзя быть ни в ком, даже в самом себе. У меня тоже был друг, за которого я готов был поручиться. И где он теперь? — Калистратов фальшиво засвистел: «Владимирский централ, ветер северный…»
Дима молча пожал плечами. Следователь втянул в себя и без того тонкие губы, от чего стал похож на старого инопланетянина.
— Как мы будем строить нашу беседу? — спросил он. — Вопрос — ответ или сами напишете все, что нужно?
— Если бы я знал, что вам нужно, — проворчал Дима.
— Гражданин Сиверцев! — вскипел Калистратов, но тут же взял себя в руки. — Как вам будет угодно. Начнем по порядку. Фамилия, имя, отчество, год и место работы.
Сладко улыбаясь, Дима ответил. Он прекрасно понимал, что злить следователя не в его интересах, но ничего не мог с собой поделать. С кислой миной Калистратов занес данные в протокол, полистал паспорт.
— Вы, конечно, будете утверждать, что вы ни при чем, что вас подставили, — то ли спросил, то ли констатировал он.
— Отнюдь, — возразил Дима. — Если бы меня кто-то хотел подставить, у вас были бы веские улики против меня, а не только мотив и возможность.
— Один — ноль в вашу пользу, — Калистратов изобразил подобие улыбки. — По правде сказать, у нас есть одинаковые основания подозревать как вас, так и вашего друга детства Свирина. Пока мы рассматриваем эти две версии.
«Молодец, — усмехнулся про себя Дима. — Идешь по нашим с Валькой следам. Только у меня, гражданин товарищ барин, солидная фора, поскольку я знаю, что Сиверцев здесь совершенно ни при чем, а Свирин скорее всего ни при чем».