Анатомия страха
Шрифт:
Олег смотрел на не, словно увидел привидение. Гончарова покачала головой и, подрулив к кромке тротуара, затормозила.
— Олег Михайлович, раз уж мы с вами так случайно встретились, давайте поговорим, всего минутку. Видите, я даже мотор не глушу.
— О чем? — удивился Олег.
— О вас.
— Обо мне?
— А о ком же? Не поверите, но мы буквально пару ней назад говорили о вас с Отари Георгиевичем. Он даже хотел справиться о вас у вашего… рекомендателя. Олег Михайлович, вы серьезно больны и нуждаетесь в лечении. Ухудшение может наступить в любой момент.
— Он говорил мне, что время терпит.
— Терпение кончается даже у верблюда.
— А что мне даст лечение? — с сарказмом
— Ох уж эти мне ипохондрики! — вздохнула Гончарова. — Читали бы вы лучше «Мурзилку».
— Что?!
— Извините за резкость, — она чуть понизила тон. — Просто считается, что самые жуткие пациенты — это врачи. А на самом деле никого нет хуже, чем читатели медицинской литературы. Нахватаются по верхам и сочиняют себе диагнозы. К сожалению, вы в чем-то правы. Болезнь ваша неизлечима. Но мы можем увеличить время ремиссии, смягчить приступ, проследить, чтобы вы не нанесли вреда себе и окружающим. У вас ведь, кажется, есть дочь?
— Откуда вы… Ах да, Ляшенко… Да, у меня действительно есть дочь. Именно поэтому я и не могу сейчас лечь в клинику.
— То есть?
— Моя жена собирается подавать на развод. Сейчас она на юге. С любовником… — Олег смотрел на Гончарову в упор, испытующе.
— Психиатр — как священник. Не стесняйтесь. Все останется между нами. Чем больше я буду знать о вас, тем больше вероятность, что смогу вам помочь.
— Вы? — переспросил Олег. — Именно вы? Хотите сказать, что, если я приду в клинику, моим лечащим врачом будете именно вы?
Она, похоже, уловила в его вопросе колючий диез:
— Видите ли, уважаемый Олег Михайлович… Если мое имя вызывает у вас нежелательные ассоциации и вы предпочитаете другого врача — воля ваша. Но всевозможные фобии — именно моя специализация. В частности, немотивированные страхи.
Олег молчал, насупившись, как двоечник у доски. В этой женщине было что-то успокаивающее — и одновременно странное, настораживающее. Она закурила, откинувшись на спинку сиденья. Олег вздрогнул, не в силах оторвать взгляд от ее пальцев, сжимающих сигарету. Точно так же, почти самыми кончиками, держал сигарету он сам! Левую руку Гончарова положила себе на колено, обхватив его всеми пальцами. Он ошарашено опустил глаза: да, его рука лежала на колене именно так. Теперь он сообразил, кто говорит с такой же знакомо ленивой растяжкой ударных гласных: он!
Гончарова то ли проследила его взгляд, то ли снова прочитала его мысли:
— «Зеркалить» — это профессиональная привычка тех, кто общается с человеком тет-а-тет и должен расположить его к себе. Я совершенно автоматически повторяю ваши жесты и интонации. Но вот то, что вы заметили… Не хочу пугать, но это плохой признак. Вы ищете подвох во всем.
Что-то лопнуло внутри, какой-то созревший нарыв, и Олег, захлебываясь, начал говорить. Перебивая себя, перескакивая с одного на другое, он рассказывал о ночных приступах смертельного ужаса, о снах и галлюцинациях. Он задыхался от ненависти — к другу детства Димке Сиверцеву, к жене, к прошлому, настоящему и будущему. Ко всему.
— Понимаете? — кричал он, брызгая слюной. — Я не могу отдать ей Вику! Я заберу ее, даже если для этого мне придется убить сто человек. Тысячу! Заберу, увезу, спрячу! А потом уже можно лечиться. Я знаю, я схожу с ума. Я уже сошел с ума…
Он схватил Гончарову за запястье и, приблизив лицо к ее лицу, быстро заговорил:
— Я считал, что должен быть сильным. Считал, что сила дает мне право распоряжаться жизнями тех, кто слабее. Но я ошибся… Я по-прежнему слабый и ничтожный. Карлик… Лилипут, недомерок. Это она меня так называла — недомерок! Я занял чужое место и теперь плачу за это. Я не верил ни во что, кроме силы и власти. Кто наверху — тот и прав. И что теперь? Мне страшно! Я не хочу умирать. Я не хочу! Не хочу! — он так сильно сжал ее руку, что она поморщилась. — Я должен жить хотя бы ради моей девочки, — голос Олега то поднимался до крика, то гас до едва слышного шепота. — Я знаю, кто хочет свести меня с ума. И убить. Но даже когда… — тут он запнулся, и взгляд его, напоминающий затянутое мыльной пленкой окно, немного прояснился. — Даже если этого человека не станет, ничего не изменится. Это те, кого я подчинил себе, чтобы не дать им подчинить себе… мне… меня, — Олег глухо застонал, все сильнее сжимая запястье Гончаровой. — Я не понимаю, что говорю… Нет, я понимаю! Я понимаю: это они мстят мне. Они приходят из прошлого, они шепчутся, смеются надо мной. Иногда… Иногда я вижу их. Во сне. И наяву. Их тени. Их лица…
Гончарова смотрела прямо перед собой, закусив губу. Когда Олег растеряно замолчал, она осторожно высвободила руку.
— Поедем, Олег Михайлович. Уже поздно. Вам надо выспаться. У вас есть что-нибудь успокоительное?
— Целая аптека, — его усмешка превратилась в судорожную гримасу.
— Примите обычную дозу, как вам назначили, и еще… половинку. Вам надо завтра на работу?
— Нет. Я могу туда вообще не ходить. Все равно!
— Тогда спите до упора. Пока спится.
— Я приду к вам, — словно в воду нырнул Олег. — Но не раньше, чем все кончится и Вика будет со мной.
— Желаю удачи!
Всю оставшуюся дорогу ни один из них не проронил ни слова. Олег уже жалел о том, что так разоткровенничался. Жалел о своих жалких словах. Он искоса посматривал на лицо Гончаровой, казавшееся в свете фонарей то мягким, растерянным, то жестким, ледяным. В ней совершенно необъяснимо сочетались мощная, неуправляемая сила — и слабость. Совсем как в нем самом. Звериным инстинктом он чувствовал эту слабость, и какая-то его жадная безумная часть стремилась напасть, растерзать, привычно насладиться властью — как горячей кровью из разорванного горла. Но тот же самый инстинкт чуял силу, чуял более страшного хищника, готового броситься первым при малейшей опасности. Олег должен был бы возненавидеть ее, но знал, что не может. Не может, потому что именно она способна ему помочь. Она нужна ему! А там… Там будет видно!
Глава 17
На этот раз «малый совнарком» заседал в урезанном составе: Логунов, Зотов, Малинин и примкнувший к ним из соседнего кабинета Саша Кондратов. Все началось банальным чаепитием, во время которого Зотов в лицах изображал, как он в поисках Гончаровой обзванивал всевозможные медицинские заведения. Малинин и Кондратов в свою очередь поведали, какой цирк-шапито на колхозном поле — то есть на пустыре — приключился вчера вечером. Замученный семейными проблемами Логунов молча смотрел в окно, спрятавшись за огромной кружкой с мерзкой лиловой рожей по одну сторону от ручки и надписью «Ванька — БАРМАГЛОТ!» по другую.
— Что это с ним? — улучив момент, шепотом спросил Костю Кондратов.
— Точно не знаю, — дипломатично уклонился тот. — Ушел из дома, живет у меня пока. Кризис.
На самом деле и Костя, и Алексей прекрасно знали, в чем дело. Еще весной Иван до полного умопомрачения увлекся девушкой, проходившей свидетельницей по делу об убийстве нескольких молодых женщин. Ничего из этого сумасшествия не вышло, он расстался с Женей, из дома ушел и скитался от одного приятеля к другому. А самым ужасным было то, что скоро выяснилось: Женя и была тем самым маньяком-убийцей. При задержании она покончила с собой. Пережив все это, Иван оказался на распутье. Он очень любил семилетнюю дочку, скучал по ней, да и к жене не прочь был вернуться, но не знал, как это сделать.