Анатомия страха
Шрифт:
Из его воплей Дима понял, что Птицыному ангелу-хранителю срочно понадобился собственный бандитский инкубатор и он повелел в авральном порядке открыть охранное предприятие. Птица решил посадить ЧОП под крыло Диме. Дима заявил, что он и так каждой дырке чоп, то есть затычка, и наотрез отказался. Они сцепились чуть ли ни до драки, Птица вопил, что на это место найдется миллион безработных ментов, но потом подостыл, зыркнул налитым кровью глазом и отправился искать для своего кукушонка другое гнездо.
Ехать к Лисицыну было уже поздно, пришлось отложить визит
Когда-то Дима часто бывал в этом районе. Приезжал с бабушкой на Пискаревское кладбище и в гости к ее сестре, бабе Даше, которая жила на проспекте Руставели около железнодорожной станции Ручьи. Проезжая Ручьи по дороге на дачу, он каждый раз высматривал в окно электрички ее дом-башню. Но за последние двадцать лет он был здесь всего несколько раз. Многое изменилось. Пустыри ощетинились новыми, откровенно уродливыми домами, рядом с которым бывшие небоскребы — двенадцатиэтажные «свечки» — выглядели пришибленными неряшливыми старичками.
Наконец кривыми проездами он попал в необъятный двор. Прежние поколения жильцов постарались на славу и озеленили его так, то со временем получили под окна настоящие джунгли. Мощные тополя уже переросли пятиэтажки, но подрезать их никто не торопился. Если только это не тополя-мальчики, подумал Дима, то здешним аллергикам приходится туго.
Покрутившись по двору минут пять, Дима наконец-то нашел опорный пункт. Из углового окошка сквозь мохнатые лапы какого-то хвойного куста неизвестной породы пробивался мягкий свет. Обитая жестью дверь была сплошь оклеена всевозможными объявлениями о часах приема. Дима вошел и увидел сидящего за столом капитана. Участковый увлеченно изучал раскрытую папку с какими-то таблицами, как будто это был захватывающий детектив.
Лисицын оказался эдаким крепеньким мужичком-боровичком с седыми висками и хитроватым прищуром. Нос картошкой, чисто выбритые щеки, лучики морщинок около глаз. Мундир сидел на нем так ладно, будто родился вместе с хозяином и вместе с ним рос.
Темноватая комната сияла прямо таки хирургической чистотой, во всем была видна забота по-деревенски рачительного хозяина.
— Дмитрий? — прогудел Лисицын и привстал, чтобы пожать гостю руку. — Садись, рассказывай, — он кивнул на древний тонконогий стул, обивку которого, видимо, менял сам: края сравнительно нового куска портьерной ткани в горошек были аккуратно приколочены мелкими гвоздиками.
Внимательно оглядев Диму в целом и его костюм в частности, особо задержавшись на стоившем дороже костюма галстуке, он удовлетворенно кивнул:
— Излагай!
— Дело такое, Павел…
Лисицын махнул рукой:
— Просто Павел. Без церемоний. Мы, вроде, ровесники. Ты, кстати, в каком звании ушел на вольный выпас?
— Майор.
— А я вот отстал, подзадержался в капитанах. Ну, это ничего, догоню. Так что там у тебя?
Подумав, Дима вытащил коньяк и шоколадку.
— Это дело! — потер руки Лисицын.
Тут в дверь поскреблись. Подмигнув Диме, как заговорщик, капитан мгновенно убрал бутылку.
— Да, войдите! — крикнул он.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась благообразная бабуля в детской панамке. Павел застонал:
— Ну, Васильевна, миленькая моя, ну что же ты от меня хочешь еще? Я уж и так из-под себя выпрыгнул. Ну напиши ты на него заяву, что он тебя бьет и вещи тащит.
— Не надо заяву, Павел Григорьевич, — старушка смахнула слезинку и улыбнулась дрожащими губами. — Он ушел. Совсем ушел. Записку оставил, чтобы не искали. Знаете, я решила себе по такому случаю в магазине пирожное купить. Самое маленькое.
— Васильевна, купи себе самое большое. Заслужила. Главное, чтобы не передумал.
Бабулька исчезла, и коньяк, как по волшебству, снова оказался на столе.
— Ужас, — сказал Павел, доставая из шкафа стаканы. — Жила себе бабка, не тужила, вдруг появился племянничек-сирота спид Полтавы, нарконавт. И поехало. Что я с ним только не делал, даже на принудиловку устраивал. А бабка его все жалела — родная кровь, не выгонишь ведь, как собаку. Слушай, Митрий, тут нам все равно выпить не дадут, так и будут до ночи ходить, пока окно светится. Пойдем ко мне, я тут рядом живу, у леска.
— А не боишься домой незнакомого человека приглашать? — усмехнулся Дима.
— Да какой ты там незнакомый! Если уж Стоцкий по твоему поводу колотится!
«Надо же, какой Валька оказывается важный персона!» — подумал Дима и согласился.
«Лесок» оказался худосочными елками, за которыми, как сообразил Дима, должна была скрываться Пискаревка. Павел забежал в приземистый магазинчик и через пять минут вернулся с буханкой хлеба и пакетом сока.
Они вошли в темный вонючий подъезд «свечки». Вниз по лестнице, ко второму входу, порскнули какие-то тени.
— Пацанва, — вздохнул Лисицын. — Гоняю без конца, а что толку, куда им деваться-то? На улице холодно.
Участковый жил в цокольном этаже, или, как он выразился, в бельэтаже.
— Проходи, — сказал он, открывая обитую черной клеенкой дверь. — У меня бардак, не пугайся. Жена уехала на неделю, дочь в академии балетной учится, в интернате, только на выходные приходит. Ты, кстати, как к пельменям относишься?
— К нормальным — нормально.
— Тогда сейчас сварганим.
Насчет бардака хозяин явно кокетничал. Кухонька была крохотная, но опрятная. На узком подоконнике выстроились горшки с кактусами, один из зеленых шариков, похоже, собирался цвести.
— Видал уродов? — кивнул Павел. — Ни одного цветка приличного, одни колючки. Эта Лиза моя собирает, дочка. А у тебя дети есть?
— Нет.
— А жена?
— Развелся. Давно уже.
— И не грустно одному? — спросил Павел, вытаскивая из шкафа необъятную белую кастрюлю. — Я вот в восемнадцать женился и теперь даже не представляю, как можно холостым жить. Иной раз так Рая достанет, думаешь: хоть бы ты уехала куда, пила электрическая! А уедет — места себе не нахожу, скучаю. Дим, ты не обидишься, если я коньячок заначу? К пельменям-то лучше водочки. У меня «Синопская» есть. Ты как?