Андрей Белый: между мифом и судьбой
Шрифт:
Как говорил Штейнер в курсе лекций 1923 года «Современная духовная жизнь и воспитание», «новое посвящение», уже доступное современному человеку, приобщившемуся к антропософии, «внесет с ясным светом в человеческое сердце то, что ведет к пробуждению духа в человеческом сердце и душе, к религиозности познания» 312 . Этот процесс потребует от антропософов создания нового средства общения – «сердечного»:
Язык для связи между людьми нуждается в посредстве воздушной, чувственной среды. Если же мы умеем понимать друг друга через более глубокие элементы души, через мысли, несущие с собой чувство и сердечную теплоту, то мы находим средство общения помимо языка. Но для этого международного средства взаимного понимания нужно иметь сердце 313 .
312
Штайнер Р. Современная духовная жизнь и воспитание / Пер. Д. Виноградова. М.: Парсифаль, 1996; также на портале «Библиотека духовной науки»: http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ga_Book&Id=307&Bid=1.
313
Там
Речь в данном случае идет, как кажется, о языке посвященных, который «будет функционировать <…> в чистом элементе света, идущего от души к душе, от сердца к сердцу» 314 .
Символично, что именно эти слова Штейнера о языке, к которому стремится антропософия, Белый поставил в «Воспоминаниях…» эпиграфом к главе «Рудольф Штейнер в теме „Христос“» (ВШ. С. 493). Тем самым, очевидно, объясняется смысл и «сердечного языка», которым Штейнер говорил о Христе, и слов апостола Павла, использованных в данном контексте:
314
Там же.
<…> не при этих дверях стоял он – при других <…>, – сознание мутилось. Была иная дверь – сердце! Он звал к этой двери… <…>. Вне сердечного языка («вы – письмо наше, написанное в сердцах» – говорит нам апостол) – молчание (ВШ. С. 496).
Антропософский эзотерический праксис, описанный применительно к Штейнеру и «апостолу самосознания» Павлу, был хорошо знаком и самому Белому, принятому еще в 1913 году в эзотерическую школу («Esoterische Stunde»), ученики которой обучались специальным техникам медитации (МБ. С. 137).
В письме П. А. Флоренскому из Дорнаха от 17 февраля 1914 года Белый сравнивает «школу опыта» в православии с «опытом соврем<енного> Тайноведения», то есть антропософии, отмечая, что «обе школы, признавая сердце – духовным Солнцем и жизненным центром, разнятся в способе „погружения ума в сердце“» 315 . Естественно, Белый доказывает преимущество антропософского пути как в методике:
<…> не тренировка ума противополагается здесь сердцу, а свободное погружение себя сознающего ума в сердце, не потопление в сердце, а свободная жизнь в сердце: и сердце думает, и ум чувствует; вот правило той школы, которая стала близка моему существу; у ума развиваются сперва лебединые крылья, и не ввергается он в сердце, а свободно слетает в сердце 316 ;
315
Переписка <П. А. Флоренского> с Андреем Белым // Павел Флоренский и символисты: Опыты литературные. Статьи. Переписка / Сост., подгот. текстов и коммент. Е. В. Ивановой. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 479.
316
Переписка <П. А. Флоренского> с Андреем Белым. С. 479.
так и в целеполагающих установках:
Сердце – Солнце; <…> внутри сердца познаешь блеск солнца; оно становится Христовым сердцем. Но Христос пришел не для земли только, <…> для всего Космоса: Церковь не указала на космический смысл Христа <…>. Надо развить ему крылья: провести звездность сквозь солнце в земное наше сердце 317 .
В мемуарной прозе Белый эмоционально описывает «чувство Христа» в сердце, сначала, в эпоху символизма, – интуитивное («<…> я постигаю не иконописный Лик Христов, а Лик, встающий в средине своего собственного сердца» – МБ. С. 77), а после курса Штейнера в Христиании о «Пятом Евангелии» – более осознанное. В «Материале к биографии» отмечено, что именно с лекций о «Пятом Евангелии», прочитанных в столице Норвегии, Белому «стал ведом» «Христов импульс» (МБ. С. 140), в «Воспоминаниях о Штейнере» – что «в Христиании был показан момент Сошествия Духа» (ВШ. С. 529). Тогда же, как следует из признаний писателя, родилось убеждение, что в скором времени «голос Божий зазвучит» из него (МБ. С. 141). Слова Штейнера о мистической роли Пятидесятницы и «Христовом импульсе», пронзившем апостолов, Белый воспринял как руководство если не к действию, то к мироощущению и даже причислению себя к кругу апостолов, к отождествлению себя с Павлом:
317
Там же. С. 481.
<…> в «Пятом Евангелии» я сам – «апостол» среди «апостолов», как муж, достигающий зрелости: тринадцатый среди двенадцати <…> «Основа любви» входила в меня <…> (ВШ. С. 514).
Белый сообщает, что работал над данной Штейнером медитацией о Христе и опускал «Слово» в «сердце», следуя советам опытных оккультистов (то есть делал именно то, что потом описал в письме Флоренскому):
<…> надо уметь произносить вам известные слова, не двигая ни губами, ни языком, ни гортанью; тогда слова опускаются в сердце; и приобретают огромную силу! (МБ. С. 144).
Результатом экспериментов стали видения, в которых происходящее казалось путем посвящения 318 . Вскоре, впрочем, на пути посвящения возникли непреодолимые препятствия. Упорные медитации не только перестали давать желаемый результат, но привели, напротив того, к тяжелому недугу: «Сердечный невроз – имя дикой болезни» (ВШ. С. 363). Белому пришлось искать иной смысл и обосновывать иной путь в антропософии – не оккультный 319 . Однако полученного мистического опыта оказалось достаточно, чтобы помнить эзотерический и антропософский смысл апостольских слов о «сердечном письме», обыгранных в «Кризисе сознания», «Истории становления самосознающей души» и «Воспоминаниях о Штейнере».
318
О Белом на путях посвящения см.: Глухова Е. В. Фауст в автобиографической мифологии Андрея Белого // Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики. С. 230–250; Obole'nska D. Путь к посвящению: антропософские мотивы в романах Андрея Белого. Гданьск, 2009; Спивак М. Андрей Белый – мистик и советский писатель.
319
См. об этом в «Материале к биографии»: «<…> я как бы переживаю упадок в себе „оккультного“ пути, т. е. антропософии, как пути жизни; и одновременно: переживаю ренессанс в себе антропософской философии; и часто спрашиваю: „Если я мировоззрительно окреп, то – какою ценою? Ценою падения своего…“» (МБ. С. 195); или в письме Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.: «<…> если семилетие „09–15“ озаглавливаемо: от тем „Символизм, как культура“ (тема „Мусагета“, или период 09–12) к теме „антропософия, как эсотерический путь“ (тема периода 912–915), то семилетие „16–22“ выявляет тему: „от антропософии“ к „культуре“ (в частности, „культуре России“); и мотто семилетия: „антропософия, как культура“: сознания, искусства, общественности <…>. В линии общественности: работа в московской группе, участие с Вами в „Вольфиле“ и т. д. Но все это внутри меня собирается в слово девизное: „Антропософия, как культура“: в следующем семилетии (16–22) антропософия, бывшая в периоде 12–15<-го> годов „эсотерическим путем моей жизни“, впервые всходит в моих литературно-общественных выявлениях» (Белый – Иванов-Разумник. С. 503).
Следует отметить, что полюбившуюся цитату из Второго послания к Коринфянам Белый употреблял и в ином контексте – как эпистолярную формулу. Например, в письме Иванову-Разумнику от 18 марта 1926 года:
Всегда, дорогой Разумник Васильевич, <…> переписка меж нами всегда, т. е. я всегда Вам пишу, в сердце, – по выражению апостола Павла: «Вы – письмо, написанное в сердцах». (Может, цитирую не так, – на «память»); я хожу всегда как бы с письмом в сердце к Вам; и всегда, при всех жизненных ситуациях встает: «Что подумал бы о том-то и том-то Разумник Васильевич». <…> огромная есть потребность превратить сердечную переписку в сердечный разговор <…> (Белый – Иванов-Разумник. С. 346).
Или – в письме Федору Гладкову от 17 июня 1933 года:
Дорогой Федор Васильевич, я был радостно взволнован Вашим письмом; но эта радость, радость отклика (со-вестия: «сердце сердцу весть подает», «вы – письмо, написанное в сердцах», ап<остол> Павел 320 ) тут же стала переходить в горечь от мысли, что волнение отклика, мгновенно вспыхнувшее, ищет слов, взывает к бумаге; покатится по железной дороге и т. д.; пройдут дни… Желание тотчас правдиво ответить Вам есть единственная причина, почему ответ этот опаздывает. Я по природе косноязычен 321 .
320
См. трактовку этой цитаты из письма Гладкову в контексте теории слова у Белого: Торшилов Д. О. «Письмо, написанное в сердцах» в теории слова Андрея Белого и в стихах О. Мандельштама на его смерть // Живое слово: Логос – голос – движение – жест / Сост. и отв. ред. В. В. Фещенко. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 128–136.
321
Переписка Андрея Белого и Федора Гладкова / Предисл., публ. и прим. С. В. Гладковой // Андрей Белый: Проблемы творчества. М.: Советский писатель, 1988. С. 753–772.
В обоих случаях слова апостола Павла не имеют эзотерического «измерения». Они психологизированы: выражают теплое расположение к корреспонденту, далекому от антропософского дискурса и потому не способного его распознать. Другое дело – использование той же цитаты в автобиографическом эссе «Почему я стал символистом…». Эссе адресовалось прежде всего антропософам и содержало резкую критику самого института Антропософского общества. Понимая полемический запал своего сочинения и, очевидно, предупреждая возможную негативную реакцию со стороны «своих», Белый закончил его демонстративным выпадом против тех, кто не захочет принять его «сердечное письмо»: