Андрей Кураев на откровении помыслов у Патриарха Кирилла

Temptator Аноним

Кураев снова то ли кивнул, то ли сделал вид что кивнул и подумал про себя "Да... что ни говори, а Его Святейшество - опытный психолог и потому вполне может быть и опытным духовником. По крайней мере, пудрить мозги на соответствующие темы собеседнику он может. Прямо как философ...". Кирилл же задал следующий вопрос, из которого Кураев понял, что тема о раскаленном ломе, по-видимому, исчерпана:

­- Чадо Андрее! Рцы ми, како ты понимаеши глагол сей: "Чему посмеяхомся, тому и поработахом"?

Это для Кураева было совсем просто и он, не задумываясь, ответил:

– Это, Ваше Святейшество, о грехах говорится: когда человек смеется над чужими грехами и уничижает грешника, то, по божьему попущению, Сатана может получить над ним власть ввергнуть его в те же грехи, которые он высмеивал в ближнем и, как правило, такой человек, лишенный помощи божией по божьему же попущению, впадает в грех под действием Сатаны; это человек даже может стать рабом греха вроде того, как пьяница становится рабом алкоголя.

– Верно рассудил ты об этом, чадо Андрее!
– молвил Кирилл.

И старцы говорят: когда кто-то осуждает грешника и насмехается над ним, то сам впадает в такой же грех. Почему? Ну, хотя бы потому, что для такого человека полезно смирение, дабы он, вопреки словам Господа, не судил и не осуждал ближнего, и чтобы этот человек не превозносился над грешником своей праведностью, не имея любви и милосердия к согрешившему; да и любви и милосердия вообще. А без любви и милосердия праведность, да еще сдобренная стремлением к известности и превозношению, может вершить страшные и даже богопротивные дела... Теперь же ответствуй мне: не насмехался ли ты над гомосексуалистами? Не осуждал ли ты их? Впрочем, ты сам уже сказал раньше, что осуждал их: ты приговаривал их и к аду - и к варке в котлах, и к жарению на сковородах, и к тыканию в бок вилами; а в этой жизни ты приговаривал их к мучительным казням вроде посадки на кол и засовывания раскаленного лома в задницу; ты приговаривал их и к мучительной смерти от злых болезней вроде рака, сифилиса и проказы - и этого ты отрицать не можешь. Ты даже назначал себя их палачом. Но скажи - может быть ты, чадо, еще и насмехался над ними? Как, например, ты насмехался надо мною и над покойным митрополитом Никодимом?!

Андрей Вячеславович насупил брови, словно что-то вспоминая, а затем молвил:

– Я называл, Ваше Святейшество, вас, Никодима и ваших последователей пидорами, пидарасами, говномесами, педиками, заднеприводными, э... э... членососами... то есть, не членососами, а другим, более грубым, нецензурным словом - ну, вы понимаете... э... э... членососами и другими позорящими вас словами - словами насмешки, прерзрения и ненависти... Я это делал и наедине, Ваше Святейшество, и прилюдно, в компании друзей и близких... И все мы смеялись... Очень я любил говорить и смеяться над тем, что гомосексуалисты путают рот и зад с влагалищем и по этому поводу любил задавать вопрос: если они сношаются ртом и задом, то чем же они едят и срут?! И все мы очень смеялись, что вы, Ваше Святейшество, и митрополит Никодим, а также ваши сподвижники, окончив семинарии и академии, а также светские институты, став кандидатами и докторами как по светской линии, так и по церковной, так и не могут отличить влагалище от жопы или рта. Помню, Ваше Святейшество, я говорил близким друзьям по вашему поводу: "Вот, говорят, митрополит Никодим заприметил талантливого паренька Гундяева, тот с блеском окончил семинарию и академию и к 28 годам стал ректором духовной академии... Но что же это за талантливый паренек такой, который к 28 годам, окончив академию, не может отличить влагалище ото рта и жопы? Это просто гений-говномес какой-то! Такой паренек может быть признан талантливым только другим талантом - говномесом, который не может сделать этого и к 50 годам, даже став членом Синода...".

Кураев повернул голову к Кириллу; он, как и прежде, думал, что увидит в глазах Кирилла гнев; но лицо Кирилла сияло добродушием и безмятежностью, а в глазах его все поблескивала та самая лукавая епископская искорка...

– Продолжай, продолжай сын мой...
– ободряюще сказал Кирилл Кураеву и тот продолжил...

– Однажды, помню, Ваше Святейшество, будучи среди веселой компании в подпитии, я предложил по вашей смерти перезахоронить вас вместе с вашим аввой - митрополитом Никодимом - в одной могиле в позиции "69". А в другой раз, тоже в подпитии среди веселой компании, я предложил на официальных портретах изображать вас сидящим на коленях митрополита Никодима, причем вместо брюк на вас, на ваших тщательно выбритых ногах, должны были быть соблазнительные женские чулки на подтяжках. И еще много подобных слов презрения, насмешки и ненависти говорил я - всех уже не упомню. А что касается осуждения - то вы совершенно правы, Ваше Святейшество. Многократно судил и осуждал вас вопреки словам и завету Христа. Присуждал и к смерти, к казни, да не простой, а к мучительной; еще в этой жизни; присуждал вас и ваших приближенных к различным тяжелым болезням; решал также и вашу с Никодимом посмертную участь, присуждая вам наказания в самых глубинах ада и тем самым восхищал суд над вами, принадлежащий единственно Богу. Не подобало мне так делать. Не насмехаться над грешниками и презрительно относится к ним, ни судить их, восхищая суд Бога и пренебрегая теми сроками суда и смерти, которые для них положил Сам Бог! Сердечно каюсь в этом, отче, перед Господом Иисусом Христом и порошу прощения в прахе и в пепле...
– то ли лицемерно и в шутку, разыгрывая спектакль под названием "Возвращение блудного сына", то ли всерьез произнес Кураев.

– Вот видишь, чадо! Сказано ведь Богом, Христом: "Не судите, да не судимы будете" (Матф.7:1). Не восхищай суд Божий и не переступай предел времени жизни и суда, положенный Богом для грешника! И какая тебе польза - судить? Только тот вред, что сам осужден будешь. При сем прибавлено: "ибо каким судом судите, таким будете судимы" (Матф.7:2). А чужих мы судим строже, чем себя; посему и нет для нас надежды, что будем судимы тем легчайшим судом, который устраиваем для себя сами, но будем судимы тем судом, который мы устраиваем для ближних. Суди грех, а не грешника. Если бы, ты, отец Андрей сказал: "Никодим и Кирилл - мужеложцы и грешники", то ты бы просто

констатировал факт - если бы мы были таковыми, конечно. Если бы ты говорил, что грех исказил наши души - то это тоже была бы констатация факта. Но когда ты начинаешь судить о том, насколько исказил грех наши души, как глубоко, даже не зная при этом всех обстоятельств дела, которые ведомы лишь Богу, когда ты начинаешь, не ведая того же и не ведая внутреннего устроения человека, из-за совершенного им греха, приговаривать его к наказаниям и даже определять его посмертную участь - то ты поступаешь вопреки заповеди Христа, поступаешь не так, как достоит поступать христианину, а, тем более, диакону. А когда ты начинаешь смеяться над грешником и начинаешь презирать его, вместо того, чтобы плакать по нем и молиться о нем как о ближнем своем, дабы Бог просветил его - то сам подумай: хорошо ли и по-христиански поступаешь ты? И если ты смеешься над тем, кто влагалище путает с устами или с афедроном, то сам подумай: хорошо ли это? Ведь хорошо ли смеяться над слепцом, который вообще ничего не видит? Не подобает ли плакать над слепцом и молиться о нем? Не подобает ли если не исцелить его от слепоты, то, по крайней мере, облегчить ему жизнь, дабы он хоть отчасти мог жить как здоровый? Понял ли ты сие, чадо мое? Вспомни, к тому же, о чем мы говорили выше: "чему посмеяхомся, тому и поработахом". Вспомни также и о своих мечтаниях - мечтаниях засунуть в задницу ближнему раскаленный лом и мечтах о том, чтобы ближний засунул этот лом тебе! Не есть ли эти мечтания началом того, о чем говорит пословица "чему посмеяхомся, тому и поработахом"? Подумай, чадо диаконе Андрее, крепко подумай...

Тут с Андреем Вячеславовичем вообще стало твориться что-то невообразимое: он начал плакать и рвать на себе волосы, лобызать евангелие и крест, лежавшие на аналое и говорить:

– Господи, прости меня, великого грешника! Над слепыми, немощными и больными и дьяволу подпавшими и над подобными сим людьми издевахся и насмехахся! Судих и осуждах грехи ближнего моего без числа! Господи, прости меня! Все понял, честный отче! Ваше Святейшество, не лишите меня святых своих молитв и своего пастырского благословения и поучения! Помолитесь обо мне, дабы не впал я в злосмрадный грех мужеложества и не стал подобен тем, которых дерзнул осуждать и над грехами которых смеялся!

Было это в шутку или всерьез - один Бог знает. Кирилл же, выслушав Кураева, продолжил вопрошение:

– Отче диаконе! Из того, что ты сказал выше, следует, что ты, как кажется, не только насмехался над грешниками и издевался над ними и уничижал их, маргинализровал и дискриминировал их, не только судил и осуждал их, но еще и ругал их в прямом смысле - ругал всяческой бранью самыми непотребными словами. Каким же именно образом, сын мой? Поведай мне о сем, размозжи и заколи, как говорится, вавилонских младенцев, еще при самом выходе из чрева!

Кураев спросил:

– Ваше Святейшество! Неужели вам интересно слушать площадную брань? Да, признаюсь, что я так поступал и каюсь в этом - ибо апостол Павел сказал: "Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим." (Еф.4:29); также и Христос сказал: "Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака", подлежит синедриону; а кто скажет: "безумный", подлежит геенне огненной. (Матф.5:22). Во всем этом я каюсь - но разве надо при этом рассказывать о грехах столь подробно?

Гундяев же ласково улыбнулся и молвил:

– Чадо! Разумеется, я не хочу слушать площадную брань саму по себе и мне противно ее слушать. Но я должен и обязан выслушивать грехи; и если этот грех - брань различными хульными и непотребными словами, то я должен и обязан выслушать грешника, подробно исповедающего свои грехи; а подробное исповедание и подразумевает точное проговаривание того, чем человек согрешал. То есть, человек на исповеди должен говорить не просто: "грешен убийством", а: "тогда-то, при таких-то обстоятельствах, убил старуху-процентщицу топором и похитил у нее имущества и денег на общую сумму в столько-то рублей". И если духовник, если сочтет это нужным, поинтересуется о том, что именно кричала эта старушка при смерти и как именно отвечал ей убийца, то кающийся должен обо всем этом рассказать - насколько сможет припомнить. Ведь смысл исповеди - осветить до конца, до самого дна, все скрытые и потаенные темные углы, закоулки и тупики души, в которых может гнездиться хоть наималейшая частица греха, дабы покончить с этой частицей. Ведь, например, убийца старушки-процентщицы может оказаться грешен не только самим убийством, но и тем, что при нем словесно оскорблял эту старушку; но и тем, что наделал много шума и разбудил среди ночи добропорядочных обывателей соседних квартир; но и тем, что перехватил чего-то мясного на кухне у старушки в то время, как был постный день. А, может быть, он мысленно осудил эту процентщицу за стяжательство? Во все подобные вопросы должен входить духовник и тщательно все исследовать, заботясь о душевном здравии исповедающегося, дабы точно обнаружилась его вина и дабы наложить епитимию соответственно этой вине. Ведь, например, подросток, занимающийся онанизмом, и воображающий, что он пребывает с женщиной, естественным образом, не столь грешит как подросток, занимающийся онанизмом и воображающий, что он пребывает с женщиной, взлезшей на него... И рукоблудствующий "по памяти" менее виновен, чем рукоблудствующий, используя порнографические картинки. Равно, и тот, кто рукоблудствует долго и долго распаляет свое воображение, более виновен, чем тот, кто рукоблудствует быстро. Все это должен учитывать духовник и обо всем этом вопрошать. Посему, отче диаконе, ответствуй мне: как именно ты хулил и ругал?