Андрей Кураев на откровении помыслов у Патриарха Кирилла

Temptator Аноним

Андрей Кураев задумывался. Он конструировал в голове то ругательство, которое будет более-менее похоже на те ругательства, которые он обычно произносил, высказываясь в узком кругу о Кирилле, Никодиме и прочей их собратии; разумеется, то, что собирался сказать Кураев, не включало в себя матерных слов. Наконец, Андрей собрался с духом, снова вытер проступивший на лбу пот, и, немного краснея, произнес:

– Примерно так, Ваше Святейшество: "Гундяев - сраный обнаглевший пидор; они там все в своем ОВЦС охренели - только и знай, что сосутся да лижутся, да доносы в ГБ строчат; эти гнойные говномесы, черт их побери, это долбаное отродье совсем церковь погубят! А когда Кирилл Патриархом стал - так вообще, пидарас, обнаглел и охренел! Только знай себе деньги за хиротонии таких же как он пидарасов заднеприводных собирает, да козлов вроде них повсюду на руководящие должности ставит, чтобы они

ему деньги заносили! Воры и тупые неграмотные ничтожества, которых ГБ держит за яйца! Паскуды! Мразь пальцем деланая! Сволочи! А все это Никодим, любовник Кирилла! Развел в церкви пидерастический заповедник! Знай себе мальчиков трахают да по своим келиям их водят! Развратники! Пидоры! Всех бы их на виселецу или на кол! Или лом им раскаленный да прямо в задницу! Понастроили себе, бляди, дорогущих резиденций на ворованные деньги, понакупили золота и брильянтов на "черный день"! А рядом - нищие. Нищие старушки и нищий народ вообще. А Гундяев, паскуда и пидор гнойный, еще себе кучу здоровенных собак завел и на каждую из них в месяц больше денег уходит, чем иной пенсионер пенсии получает! Собакой Гундяева лучше быть на Руси Святой, чем пенсионером! Чтоб этот Гундяев околел, как собака, вместе со своим выводком псов и со своим Содомом!".

Кураев закончил говорить, перевел дыхание и вытер у себя рукой под носом. Гундяев же лишь загадочно улыбнулся и кротко рек:

– Раб божий Андрей! Скажи - ты ведь знаешь, что у митрополита Никона Екатеринбуржского были специальные люди, которые поставляли ему мальчиков. Наверняка ты считаешь, что у многих епископов есть свои гаремы и свои службы поставки мальчиков. Ведь я знаю, не скрывай - именно так, ты, скорее всего и считаешь. Так скажи - ведь ты наверняка думаешь, что и у меня есть такая служба и такие гаремы, и что я обратил в такие гаремы целые монастыри, в которых живут одни геи? И что мои службы и мои гаремы намного обширнее и шикарнее, чем аналогичные у провинциальных архиереев? Ведь противное думать попросту нелепо! Ведь нелепо думать, что полковники милиции с помощью темных махинаций обогащаются на миллиарды рублей и, в то же время, думать, что Президент России - бессеребреник, отдающий чужим свое! Кстати. Ведь не можешь же ты думать, что Патриарх беднее какого-то полковника полиции - правда?

Кураев приподнял голову, вздохнул и честно произнес:

– Да, вы правы, Ваше Святейшество. Я думаю, что вы - вор и разбойник. И в прямом, светском, и в переносном, духовном, смысле.

– Я рад за вас, Андрей Вячеславович, - сказал Гундяев, - Вы - честный человек и говорите то, что думаете, не скрывая своих помышлений. И только что поразили в главу до смерти еще одного вавилонянина-младенца. Кстати. Вы не задумывались о том, что достойному божественного просвещения человеку Господь может подать просвещение и совет даже через недостойного человека - в том числе и через недостойного пастыря - раз уж если Богу больше не через кого этот совет и это просвещение передать тому, кто взыскует Бога. Поэтому, прошу вас, Андрей Вячеславович, не пренебрегайте в том числе и мной, грешным и недостойным пастырем, каковым, несомненно, вы меня и почитаете. Как сказано: "по вере вашей да будет вам" (Матф. 9:29). И по вере вашей Господь может открыть вам через меня нечто пречудное, предивное и премудрое и даже сотворить для вас через меня настоящее чудо. Как говорится, хоть трубы и грязны, но вода, текущая через них - чиста. Посему, прошу вас, не пренебрегайте мной, ходите ко мне на откровение помыслов и на исповедь - и верьте, что через меня Господь подаст вам потребное, исцелит и умудрит вас. И если вера ваша будет по-детски чистой и непорочной, если ваш ангел-хранитель всегда будет предстоять пред престолом Господа и зреть Его и воспевать Ему хвалебную песнь среди огненных серафимов и пламенеющих херувимов, то, несомненно, вы не потерпите от меня никакой напасти и никакого убытка, но наоборот, получите прибыль, получите исцеление, наставление и умудрение, а также разрешение встающих в вашей жизни вопросов.

Гундяев на мгновенье умолк и задумался, а затем, вспомнив заинтересовавшее его прежде, снова спросил Кураева:

– Да... Андрей Вячеславович. Вот, вы сказали о том, как именно хулили и ругали. Но что-то я не заприметил в ваших словах мата. Неужели вы всегда - даже ругая меня и митрополита Никодима - обходитесь без матерных слов? Если это так - то вы настоящий подвижник!

– Ваше Святейшество! Конечно, я ругаюсь по-всякому. В том числе и матом. Но в некоторых обстоятельствах я не считаю себя вправе материться - например, когда присутствуют дамы или, скажем, школьники или мои студенты. Ранее как пример ругани в ваш адрес я привел именно такую

ругань - то есть, ту ругань, которую я говорю, когда считаю себя не вправе употреблять матерные выражения... К тому же у меня есть оправдание: я считаю неуместным повторять матерные выражения здесь, на исповеди, при кресте и евангелии, когда пред нами незримо находится Сам Христос, Бог.

– Я понимаю вас, отче диаконе. Но, все-таки, мой опытный взгляд духовника видит здесь не только это, не только скромность и стыд; он видит также и некое нежелание саморазоблачиться и самопосрамиться, некий стыд, но стыд ложный и некую скромность, но скоромность ложную; некий стыд дойти до самых темных и сокровенных тайников греха в своей душе и явить содержащееся там на яркий свет божественного милосердия и всепрощения. Поэтому, Андрей Вячеславович! Прошу вас - не пренебрегайте моим духовническим советом и обнажите свои язвы, саморазоблачитесь и самопосрамитесь до конца, дабы стяжать еще один венец от Господа - размозжить главу еще одному вавилонскому младенцу при самом его рождении и так, по слову Писания, стать блаженным! Итак, Андрей Вячеславович, откройтесь мне - как именно вы хулили и ругали матерно?

Кураев на мгновенье задумался, набрал в легкие побольше воздуха и на одном дыхании очень громко выпалил:

– Гундяев, старая потасканая блядь! Да ты ... ... ... ... ..., ты, блядь, ... ... ... ... ..., заднеприводный гнойный пидарасический пидор в кубе, ... ..., блядь, ... ... ... ... ... ... ..., ей срут, блядь, а им - едят, а не ... ... ... , и ... ... ... ..., блядь, ... ... ..., сосетесь и лижитесь, гомосеки, ... ... ... ... ..., отличить ... от жопы, ... ... ... кол тебе в жопу, ... ... ... и Никодим твой, ... ... ... ... ..., отсосать, ... ... ..., оторвать яйца, ... ... ... "69", блядь, дегенераты, пальцем деланые, блядь!!!

Андрей Вячеславович закончил речь и перевел дух. Он взглянул на Гундяева, но лицо того выражало кротость, милосердие и любовь даже к самому падшему грешнику. В глазах Гундяева по-прежнему поблескивала лукавая, задорная и веселая епископская искорка. Его Святейшество невозмутимо сказал:

– Андрей Вячеславович! Я выйду попить воды и тотчас же приду. Подождите минутку. А после мы с вами продолжим исповедь и откровение помыслов.

II

Его Святейшество отсутствовал даже менее минуты; он вновь появился в комнате, где проводилась исповедь, держа в руке небольшую открытую бутылку с водой. Кирилл поставил бутылку на стол и подошел к стулу возле аналоя - к стулу, на котором сидел Кураев, и сразу же ошарашил Андрея Вячеславовича вопросом:

– Дрочим?

– Что?
– переспросил Кураев.

– Ты, отец диакон, рукоблудием-то занимаешься? Ведь ты - целибат; и без жены живешь, и любовницу или любовника не завел, и вид у тебя вовсе не постнический, не такой как у йога, а совсем даже наоборот, вид, говорящий о чревоугодии, о гортанобесии и чревобесии - так как же ты можешь хранить целомудрие, если блудный бес на тебе должен сидеть и тобой помыкать?! Ведь не победив беса чревоугодия, нельзя победить блудного беса! Это каждый начальный монах, прочитавший "Лествицу" знает... Другим - что хочешь можешь говорить, но не мне, монаху... К тому же, по-твоему выходит, что я - гомосек - да? А гомосек все эти ненормальности, по идее, должен видеть издалека... Рыбак рыбака, как говорится... Так что - занимаешься, отец диакон, рукоблудием?

– Да - ответил Кураев, и добавил: - С молодости борюсь с плотью, но иногда поборает меня она и я не выдерживаю...

– Иногда...
– задумчиво протянул Кирилл и продолжил: - Так что? Дрочим и каемся или дрочим и не каемся?

Кураев понял, что Кирилл задает подобные вопросы к первому лицу множественного числа, имея в виду второе лицо единственного числа - то есть, его, Кураева, имеет в виду не "мы", а "ты", и ответил:

– Вестимо дело, Ваше Святейшество, каюсь. А как же иначе - грешу и каюсь. Сколько раз падет стремящийся к праведности, столько и восстанет... Как же иначе?
– ответил Кураев, не почувствовав никакого подвоха.

– Как иначе?
– переспросил Гундяев, - А так: на исповеди об этом не говорить, но при этом всю жизнь слезно молить Господа Иисуса Христа и Его Пречистую Матерь наедине, чтобы этот грех простился. А потом, перед самой смертью, все-таки можно и покаяться... Если успеешь, конечно. А если не успеешь - что же, остается надеяться на милосердие Господа и на заступничество Пресвятой Богородицы...

– Что за чушь?
– изумился Кураев, - Утаивать на исповеди рукоблудие, не очень крупный юношеский грех, утаивать человеку, давшему обет безбрачия... Да еще когда ты давно привык в нем исповедоваться... Зачем?