Андрей Рублев

Северный Павел

– Не прогонишь? Может, и поглядеть дозволишь?

– Ежели охота, гляди.

– Соломонией крестили. А это Мелитина, сестрой мне доводится. Ты нашим людям Андреем обозначился? Мелитина, подойди. Видишь, дозволяет человек.

С удивлением Соломония рассматривала икону в руке Андрея.

– Очи у Матери Божьей по-живому глядят. Прохор, старец, не зря утрось сказывал нам про тебя, будто ты отмечен на сотворение икон. Прости Христа ради, что свиделись с тобой без твоего на то согласия. Прости, что не осилили бабьего любопытства. Пойдем, Мелитина!

Вновь обе в пояс поклонились Андрею и потерялись за еловыми ветвями, и только их покачивание напоминало о приходе молодиц…

2

Поздним вечером в лесной чащобности оживали шорохи, звериные и птичьи голоса, непохожие

на дневные.

Темень непроглядная. Только во многих местах огни в кострах напоминают о людской жизни. Огни выхватывают из мглы то очертания лесин, то шалашей и землянок, но чаще всего причуды муравьиных куч.

Возле часовни тоже вспыхивало и притухало пламя в костре, высветляя в темноте очертания крыльца, украшенного кружевной резьбой. На свету сидят старец Прохор и Андрей Рублев. Лицо Прохора иссечено глубокими морщинами и похоже на кору сосны. Густо, как паутиной, оно оплетено седым волосом. Прохор донельзя худой, хотя в молодые годы был в хорошей силе, а теперь с первого раза и понять нельзя, как человек в таком теле жизнь носит. Прохор стар, но не одряхлел, хотя счет годам не ведет. Разум его светел и память крепка. Старость не торопится уложить Прохора на вечный покой, и живет старец с постным мясом на неломких костях. Прохор у лесных людей поводырь. Мудрость его, скупая на слова, неоспорима. Иной раз только взглянет на виновного, а у того язык во рту сухой. Андрей пришелся по душе Прохору. По его наказу Андрей украшает иконами бревенчатую убогость лесной часовни. Старец и молодой мужчина редкий день не палят костер и не ведут беседы. Говорит больше Прохор, а Андрей сохраняет в памяти все, что слышит про мудрость жизни. Старец любит вспоминать прожитое, вот и сегодня начал беседу с былого:

– Сам понимаешь, человече, бытье-то мое давненько мозолистыми пятками дорожную пыль приминает. Помню, как отроком слыхал про то, что князь Михайло Святой, [8] дав с Руси хану Узбеку добрый выход, получил из татарских рук ярлык на великокняжение в Тверском уделе. Многонько всякого содеялось при моей жизни. Всякие в уделах князья властвовали, и терпела Русь их скоморошьи погудки и выплясы. И с каждым новым князем, верь на слово, черным людям жить становилось все худее и худее. Будто и вовсе недавно сидел в Москве Калита Иван, сквалыга и склочник. А уж нынче его внук правит. Нонешний московский князь Митрий был бы всем хорош для Руси, ежели бы боярские загривки не жалел кулаком стукать да по наговорам бояр да монахов на черных людей не косился. Позабывал, что дважды черные люди, ратной силой одолев татар, его славой увенчали, особливо на Куликовом поле. Я то ведаю, какой кровью они ту победу добыли. Великой кровью! А бояре с монахами живо за это одоление супостата князя величать «Донским» стали. А князю надобно было сие одарение из уст черных людей принять. Заслугу его в том вижу, что в разброд людского разумения вселил сознание о слитности. Признаю, что многих князей уму разуму обучил для благости Руси.

8

Михайло Святой – Михаил Ярославич (1271–1318) – великий князь тверской (с 1285 г.), великий князь владимирский (1305–1317). Казнен в Орде. Канонизирован Православной церковью.

– Ты, старче, и на Воже за Русь супротив татар стоял? – спросил Андрей.

– Нету! В ту осень зверем пораненный в лесу отлеживался. А на Куликовом помыл стариковские руки во вражьей крови. На Куликовом нельзя было не быть. За осиление над Мамаем Господь всем православным скостил самые тяжкие житейские грехи. Куликово поле! – Прохор, задумавшись, замолчал, а Андрей понял, что старик утонул в памяти.

Молчал Прохор долго, отмахиваясь рукой от комаров, и, не выдержав атаки насекомых, попросил:

– Подкинь, человече, на огонь лапника. Гнус жечь по-сильному зачинает.

Андрей выполнил просьбу старика. Огонь в костре, прикрытый свеженаломанными еловыми ветками, попритух, и поползли из него пряди седого дыма, пахнущие горячей смолой. В наступившей временной темноте старик и Андрей не видели друг друга. Прохор закашлялся.

– Давно ли, старче, лесом, как кольчугой, оборонился?

– То, человече, сбылось, когда седина зачала бороду белить. С меня подле омута людское житье началось. Я его изначалье.

Из-за боярина я в лесу схоронился. Не загони меня сюда жгучая обида, я бы дельным человеком в народе был – до лесу-то кольчуги ковал. Большой грех у боярина передо мной. От его злой воли жизнь моя сгинула. Годами мне душу обида каленым железом жгла, обучая не прощать обидчика. Обучила. Не ходит больше боярин по Руси. Во весь рост лег в землю. Помог я кончить ему житье. Только не ведаю вот, простил ли меня Господь за содеянное. Но ведаю, что сам себя я простил, замолив грех волчьей жизнью. Утихомирил горестную совесть, и не напоминает она мне, что я душегуб. Мыслю, что бояре во всех бедах Руси повинны, – помолчав, сказал он. – По их разумению, по их лживой изворотливости татары нас оседлали. Не водится в боярстве единства для благости Руси, но у всякого из них водится только гольная забота о своем сытом житье да благе князей, коих из своей родовитости над народом в уделах сажают. Я, человече, от долгой житухи пристал малость. Всяких по благодетели князей перевидал и вдосталь нагляделся, как они с боярами, перед татарами изогнувшись в три погибели в поясном поклоне, живут. На карачках бы ползали, ежели бы черные люди их своей грудью, смелостью и кровью от татарских хваток не вызволяли. Я на монахов за одно с боярами в сердитости пребываю. Бог он Бог и не знаток для нас на небесах, а монахи на земле знатки, шибко знатки, ежели за веру Господню с нас мзду изымают.

Помолчав, Прохор продолжал:

– Ты, человече, слова мои слушай, а запоминай только дельное. Потому сердитость не всегда верностью оборачивается. О боярах с монахами сам не торопясь разберешься и сам, может быть, в лес схоронишься. На слово верь, что в лесу со зверьем легче тропинку житья затаптывать. Ты о Воже меня вопросил. Неужли был в той сече?

– Сподобился за Русь постоять.

– На Воже, человече, Русь первое чудо осиления над врагами явила, а на Куликовом поле его утвердила. Придет время, еще в каком месте вовсе врагов пришибет и скинет с шеи ненавистное ярмо. Вспомнишь меня. Поди, и ты немало слыхивал от людей про Куликово чудо?

– Я, старче, его с зачина до конца повидал. Был на поле. После в Андрониевом монастыре павших богатырей погребал. На том поле я со всей Русью Страшный суд видел наяву. Но вспоминать про него – господи упаси. Святой крови напилось Куликово поле при одолении супостата.

– Стало быть, оба на Куликовом поле выжили!

– Кровью судьба окрестила нас на дожитие.

– А все оттого, человече, что душу Руси не погубишь, потому она во всяком из нас.

Пламя в костре сожгло накиданный лапник и вновь высветлило ступени крыльца часовни. Прохор увидел за спиной Андрея подошедшую Соломонию.

– Ох и тихо ходишь, молодица. Понадобился тебе?

– Рябка принесла, испеченного в золе. Отведайте.

Соломония положила на пенек рябчика.

– Заботишься обо мне, ласковая.

– Дозволь Андрея спросить!

– Спрашивай.

Соломония, выйдя под огонь, прищурившись, спросила:

– Ты вепрей видал, Андрей?

– Доводилось.

– Тут недалече я доброго зверя выглядела. Может, пособишь осилить его?

– Пособник я в таком деле не бывалый.

– Обучу тебя. Пригодится. Дело нехитрое, ежели смекалка водится. Может, пойдешь?

– Пойду.

– Так я разбужу. Доброго тебе сна, дедушка.

Поклонившись, Соломония потерялась в темноте.

– Смелая молодица, – проговорил старик. – Слыхал, поди, пошто с сестрой осередь нас очутилась?

– Не слыхал.

– Тоже боярская воля зло содеяла. Татары у боярина дочь выглядели да и забрали, а он ее выменял на пригожесть девственных Соломонию и Мелитину.

– А кто ж их из неволи выкупил?

– Бежали из Орды да осередь нас схоронились.

– А зачем в мир из лесу ходят?

– Обида тоже обучает их не прощать обидчика. А на вепря сходи. Только сторожись. Зверь он, зверь…

Глава вторая

1

Нарождалось новое утро.

Шустрая белка прыгнула на ветку ели, под которой спал Андрей, метелкой пушистого хвоста сшибла с нее шишку, а та, упав, стукнула по груди спящего и оборвала сон. Открыв глаза, Андрей прежде всего увидел зеленый лоскуток неба, отразившего в себе цвет земли лесной Руси. Расставаясь с истомой сна, Андрей долго смотрел на зелень утреннего неба, на которую уже начинала наплывать позолота восходившего солнца.