Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
Как-то утром после приезда Павел пошел к конторе промысла, чтобы с попутной машиной отправиться в Яблоновый овраг.
На крыльце конторы сидел пожилой, в засаленном ватнике и грязных сапогах усатый мужчина. Внимательно оглядев из-под густых лохматых бровей Павла, он негромко кашлянул в увесистый кулак и спросил:
— Случайно, не на промысел пришел устраиваться?
Павел покосился на усача, сказал:
— Не собирался пока.
— А стоит! — оживляясь, продолжал незнакомец. — К чему интерес имеешь?
— Могу в ремонтную мастерскую, могу на движок. Я в армии танкистом был, — сухо ответил Павел.
— Танкистом? Молодчина! — взяв Павла за руку, усач взглянул ему в лицо: — А на буровую, к примеру, не хочешь? А? Мне как раз человека нужно.
— А вы кто сами будете?
— Мастер. Фамилия моя Хохлов.
К зданию конторы подкатил запыленный грузовик. Из кабинки высунулся шофер и прокричал, обращаясь к усачу:
— Прошу, Авдей Никанорыч!
Мастер потянул Павла за рукав:
— Поедем, на месте и потолкуем.
Машину нещадно трясло, бросало из стороны в сторону. Извиваясь и петляя, дорога тянулась по берегу Волги мимо гор.
Река была прозрачного синего цвета — кроткая и задумчивая. Такой ее можно видеть только в сентябре.
И в эту безмятежную водную гладь смотрелись Жигули. Горы уже оделись в осенний пестрый наряд. По склонам багрово-малиновыми кострами полыхали клены. Густым частоколом стояли у зубчатых вершин неприступные молчаливо угрюмые сосны. В оврагах среди иссиня-зеленых дубков красовались молоденькие березки, щедро увешанные круглыми, похожими на золотые монеты листьями.
Павел смотрел то налево — на Жигули, то направо — на их четкое отражение в воде, и ему казалось, что машина несется по горному ущелью.
Широко расставив ноги и навалившись грудью на кабину, Хохлов громко говорил:
— Через несколько лет большой промысел, парнище, тут будет! А теперь... самое начало. Ни дорог, ни других условий. Глушь, матушка!
Помолчав, он засмеялся:
— Ничего, мы калачи тертые. И не в таких переплетах бывали!
Мастер сказал это просто, без всякого бахвальства, и Павел сразу понял, что Хохлов — человек, видевший всякое.
Буровая Хохлова стояла на расчищенной от орешника площадке. Выкорчеванные пни еще не были убраны и валялись по краям поляны.
Остановившись вблизи вышки, поднимавшейся к голубеющему небу, мастер сказал Павлу, взмахнув рукой:
— Вот оно, мое хозяйство!
Павел еле расслышал слова Хохлова: от буровой разносился лязгающий грохот станка.
Широким, неторопливым шагом Хохлов направился вперед. Павел вслед за ним поднялся по отлогим мосткам к буровой.
— Две сотни метров пробурили. Третью начали, — крикнул мастер, наклонившись к Павлу. Заметив, что тот смотрит на вращающийся в центре вышки круг, похожий на низенький стол, который, оказалось, и производил такой грохот, Хохлов добавил: — Ротор. Он вращает на забое бурильные трубы с долотом... А у лебедки бурильщик. Всей этой техникой управляет.
Через полчаса, после осмотра буровой, насосного сарая, глиномешалки, котельной, Павел подумал: «Хозяйство и, верно, немалое!»
— Ну, что теперь скажешь? — спросил Хохлов как бы между прочим, свертывая цигарку. — Нефть добывать, чего и говорить, нелегкое дело. Сразу ее за хвост не поймаешь!
— Я, пожалуй, согласен, — сказал Павел. — Только дома надо с отцом поговорить... Старик у меня уж больно такой... — Павел замялся, — не любит он шуму. Бакенщиком всю жизнь работает.
Хохлов перебил Павла:
— Постой. Ты Фомичев?
Павел кивнул головой.
— Тогда я знаю твоего отца. Дмитрием Потапычем его звать? Ну-ну!
Мастер покрутил ус, сощурился.
— Я с ним прошлым летом на рыбалку как-то ездил. Славный старик. Но нас, нефтяников, это верно, недолюбливает.
Вечером, помогая Дмитрию Потапычу выгребать из коровника навоз, Павел сказал:
— Думаю, папанька, на нефтепромысел пойти.
Старик разогнул спину, хмуро посмотрел сыну в лицо.
— В Яблоновый, говоришь? — через силу спросил он и, помолчав, прибавил: — А я-то другое думал...
Неожиданно Дмитрий Потапыч швырнул в угол вилы и торопливым шагом зачастил к двери.
В эту ночь Павел долго не мог заснуть. Он все думал о размолвке с отцом. Но своего решения — наутро отправиться на буровую к Хохлову — он не изменил.
III
Первое время Павлу приходилось трудно на буровой. Здесь для него все было в новинку. Да и сама работа оказалась тяжелой. Он так уставал, что дома, едва переступив порог, тотчас валился с ног.
Но прошла неделя, вторая, наступила третья... И вот Павел стал своим человеком в бригаде. Он уже не терялся, когда бурильщик отдавал приказание: «Подготовить элеваторы!» Он уже не путал один инструмент с другим, он научился с полслова понимать товарищей.
А вечером, старательно умывшись и с аппетитом пообедав, Павел садился за толстую, как библия, книгу «Бурение».
— И что с парнем такое творится? — со вздохом говорила мужу Катерина. — Ему бы с девками гулять, а он в книжку уткнется и сидит себе и сидит, как старик! Этакому молодцу да самую наилучшую невесту...
— Подожди, подцепит еще какую-нибудь. За этим дело не станет, — отмахивался Константин.
Дмитрий Потапыч совсем не разговаривал с сыном. И Павел старался реже попадаться на глаза отцу. Он делал вид, будто не замечает ни косых взглядов старика, ни его молчаливости.
Раз Хохлов — случилось это после смены — спросил Павла:
— Как живет-может Дмитрий Потапыч?
Павел махнул рукой.
— Осерчал на меня старик... Хоть бы вы потолковали с ним, Авдей Никанорыч.
— Отойдет, — ободрил рабочего мастер и, чуть помедлив, добавил: — Может, загляну как-нибудь в выходной.