Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
Дмитрию Потапычу стало жарко, и он сбросил с себя полушубок. Он пытался ни о чем не думать, заставлял себя слушать однотонную музыку сверчка, но на полатях громко, на всю кухню храпел Егор, мешая старику забыться. Дмитрий Потапыч опустил на пол ноги, достал из горнушки трубку и кисет с табаком.
— Зря я, пожалуй, плеснул себе на каменку, — тихо сказал он, набивая табаком трубку, — зря огневался.
А на душе все же не светлело.
Рано утром старик вышел во двор. Хотя и стоял январь, но было тепло. Ночью выпал снежок, он лежал ровным мягким слоем, и во дворе стало чисто и просторно. Около коровника жеманно прогуливалась сорока. Завидев старика, она с неохотой взмахнула крыльями и медленно полетела.
Дмитрий Потапыч разыскал деревянную лопату и принялся расчищать тропинки.
За горой всходило солнце. Блеклое, бесцветное небо, на котором томились редкие, еще не угасшие звездочки, озарили первые лучи, и оно запунцевело.
Скоро на крыльце появился Павел. Он взглянул вверх и вдруг зажмурился. На лице появилась кроткая улыбка.
Дмитрию Потапычу сын в это время показался подростком, каким он его больше всего любил, и неожиданно тяжесть, всю ночь давившая на сердце, пропала, старику сделалось легко.
— А ведь солнышко будет, — сказал Павел, застегивая ватник.
— Обойдется денек, — ответил старик и оперся о лопату.
Сыну показалось, что отец хочет что-то сказать, и он нарочно медленно стал спускаться по ступенькам вниз.
— Сейчас на зайца хорошо бы пойти, — снова сказал Павел.
— Это ты верно. На зайца сейчас в самую пору, — согласился старик, и когда сын проходил мимо, направляясь к калитке, добавил, как бы между прочим: — Ты, Павел, повремени с перевозкой ее барахлишка. Негоже так сразу. Надо свадьбу сыграть, как положено в таких случаях.
— А я думал, без этого обойдемся, — усмехнулся тот.
— Нет, это ты оставь. Нельзя, чтоб люди потом говорили про нас всякое... И вам было бы что вспомнить.
— А я не против, папанька, можно и так, — согласился сын.
— Так и сделаем, — облегченно вздохнул Дмитрий Потапыч и, взглядом проводив сына до калитки, покачал головой.
— Уж такая теперь пошла молодежь! — сказал он себе и снова взялся за лопату.
Свадьбу сыграли веселую и богатую. Было много гостей, много всяких закусок, пирогов и вина. Бурильщик с промысла, молодой татарин Саберкязев, играл на баяне, парни с девушками танцевали, а посаженый отец невесты — колхозный пчеловод Максимыч пустился в пляс и так развеселил всех, что уж другие гости, степенные и солидные, не могли удержаться и тоже пошли вприсядку.
Разошлись по домам под утро, многие еле стояли на ногах, а баянист Саберкязев и друг Дмитрия Потапыча Евсеич не могли идти, их уложили на полу в горнице возле комнаты молодых, и они тут же заснули.
Бодрее других выглядела Катерина; она советовала всем пить огуречный рассол, проворно бегала из кухни в чулан и обратно, мыла посуду, и в одиннадцать часов у нее был готов завтрак.
Во время завтрака опохмелялись. И только молодушка не хотела пить и все прижимала к вискам носовой платок.
— А ты выпей, ангелочек наш бесценный, и с тебя всю дурноту как рукой снимет, — приставала к Маше захмелевшая Катерина. — Выпей, Мареюшка!
— Выпей, — сказал Павел жене и, проколов вилкой соленый груздочек, подал ей на закуску.
Маша поднесла к губам рюмку и зажмурила глаза.
— Одним духом, Мареюшка! — закричал старик.
Она выпила. Дмитрию Потапычу понравилась сговорчивость молодушки.
В доме Фомичевых к Маше скоро привыкли. Она как-то сразу к себе расположила. В один из первых дней ее замужества, когда немалая теперь семья села обедать и Катерина поставила посреди стола большую эмалированную миску, до краев наполненную рыбными щами, Маша с искренним удивлением сказала:
— Ой, да тут целое ведро будет!
Константин негромко засмеялся и тут же покраснел. А Дмитрий Потапыч ласково сказал, поглаживая мягкую волнистую бороду:
— Ешь, сношенька, на здоровье да поправляйся!
И та стесненность, которая всегда появляется за столом при новом человеке, неожиданно пропала, и все стали вести себя непринужденно.
Возвратившись однажды под вечер из леса, куда они ездили с Константином за дровами, старик вошел в избу, обирая с усов сосульки, да так и замер у порога.
Маша мыла полы. Она была в красной коротенькой юбке и полинялой синей косынке. Косынка вот-вот могла развязаться, и тогда тяжелые косы, сложенные на затылке кольцами, развернулись бы и упали на плечи. Маша проворно возила влажной тряпкой по желтым как воск половицам, и так увлеклась своей работой, что не заметила свекра.
Дмитрий Потапыч почесал переносицу и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
— Мареюшка, неужто нынче суббота?
Сноха выпрямилась, поправила мокрыми тонкими пальчиками косынку и улыбнулась.
— Нет, папаша, среда.
— А чего же ты уборкой занялась? — недоумевал старик. — Может, завтра праздник какой?
— Просто так, чтобы грязи не было.
И она снова легко и весело принялась за работу. И хотя у старика болела поясница и он собирался перед обедом полежать на печке, он отворил дверь и вышел. В сенях старик столкнулся с Константином.
— Обожди, — сказал Дмитрий Потапыч, — там Мареюшка пол моет.
Соседям Дмитрий Потапыч после говорил:
— Мне, слава богу, в снохах везет. Что старшая, что младшая — цены нет. Жалко — старуха не дожила. Покойнице на том свете, должно быть, и во сне не снится, что ее старик из тарелки ест... Мареюшка каждому по тарелке да по ложке алюминиевой купила, даже внукам — Егору и Алеше. Надо, говорит, по-культурному жить. Слышали? Что значит городской человек! Ну, с тарелкой я еще туда-сюда свыкся, а уж с ложкой — нет. Так деревянной и ем. Гневайся, говорю, Мареюшка, али еще что делай, — не могу.
V
Зимой у старика было много свободного времени, и на досуге он любил рассказывать внукам про старые времена и своего деда — волжского бурлака Мартьяна.
Примнет пальцем табак в окованной медью трубке, не спеша возьмет из подтопка уголек, прикурит и заговорит:
— Сам дед Мартьян был из-под Вологды, а поселился у Волги, в Отрадном. По ту пору, сказывал, тут дворов не больше полста было. И народ все удалой да бедовый...
Как-то раз Дмитрий Потапыч сидел на расстеленной на полу кошме, протянув к подтопку ноги, и сосал трубку. Старший внук Егор играл с неуклюжим большеголовым щенком. Егор валил его на спину, и щенок силился перевернуться, перебирая в воздухе мягкими мохнатыми лапами, но у него ничего не получалось. Щенок начинал сердиться, старался поймать Егора за руку и укусить.