Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
Кое-где в овраге затерявшимися островками стояли деревья и даже целые рощицы, на фоне вышек казавшиеся жалкими кустами зачахшего молодняка. Но и рядом с ними уже что-то строили, корчевали пни.
По извилистым неровным дорогам ползли тракторы, волоча за собой нагруженные глиной и трубами сани. Резкий ветер доносил грохочущий гул бурильных станков, ворчливый рокот тракторных моторов.
Маша около двух месяцев не видела этих мест, и сейчас, взглянув на промысел, схватила Каверину за рукав заячьей шубы и еле слышно сказала:
— Ай-яй! Перемены!
Большими, широко открытыми глазами Маша смотрела вниз на расстилавшуюся у ног долину Яблонового оврага и, все еще сжимая руку Кавериной, думала: «Вот этой вышки здесь не было. И этой вон, у тех деревьев...»
— А ведь здорово, подруженьки, а? — раздался за спиной Маши звонкий девичий голос.
— Помнишь, Настенька, как мы сюда бегали за яблоками-кислушками и орехами? — проговорила другая девушка.
— А как же! Однажды парни нас напугали. Вот уж было потом смеху! — ответил все тот же звонкий голос.
— Это только начало, девчата! — сказала Каверина. — Весной в Жигулях начнут поиски новых месторождений нефти. В одном из таких же оврагов застучит бурильный станок. Глядишь, годика через три и там тоже вырастет промысел. — Она помолчала. — А какие появятся города!
Смуглое, по-мальчишески скуластое лицо Кавериной опалил жаркий румянец. Подняв на Каверину глаза, Маша вдруг поймала себя на мысли, что она уже не раз мечтала о красивом городе в Жигулях с асфальтированными улицами, по ночам залитыми электрическим светом, и тихо и радостно засмеялась
На промысле, около подготовляемой к пуску буровой, девушек поджидал бригадир монтажников Устиненко.
— Пришли, трясогузки? — спросил Устиненко, жмуря влажные колючие глаза. — Носики отморозили?
— Тоже выдумали! — засмеялась Валентина Семенова. — Мы ведь невесты! И женихи с нами!
И она попыталась обнять Егора. Но Егор вырвался, отбежал в сторону.
— Вся табачищем провоняла, а еще лезет! — проворчал он себе под нос, диковато сверкая белками.
— Вижу, дивчины бойкие. А с делом справитесь — посватаюсь, — сказал Устиненко и принял картинную позу, молодцевато выпятив грудь и расправив покатые плечи. — Чем не жених? А что усы побелели, так их, пес возьми, в два счета сапожной ваксой намажу!
Перебрасываясь с девушками шутками, Устиненко повел шумную толпу молодежи к траншее, прорытой от водокачки к насосному сараю буровой. На дне траншей уже лежали водопроводные трубы.
— Ваша боевая задача, — сказал мастер, — закончить утепление этой линии. Траншея наполовину уже засыпана землей. Берите лопаты, ломы и начинайте...
Работали девушки дружно и старательно. Ни в чем не уступали им и подростки.
В половине четвертого, во время очередного отдыха, к Маше подошла Каверина. Маша сидела на низеньком пенечке, обхватив руками колени, и весело смеялась.
Она смотрела на высокую Семенову и маленькую, толстенькую девчурку, чертежницу из геологического отдела, с визгом и хохотом бегавших друг за дружкой вокруг большого порожнего ящика с надписью: «Осторожно. Не кантовать!»
— Валька, берегись! — кричала Маша, когда подругу настигала проворная толстушка, и та, размахивая длинными руками и пронзительно взвизгивая, бросалась в сторону.
— А ты какая веселая! — сказала Каверина и посмотрела Маше в лицо.
— Девчонки озорничают, а мне смешно, как маленькой, — улыбнулась Маша и подвинулась, освобождая краешек пенька. — Присаживайся.
— Очень устала? — спросила Ольга.
— Немножко.
Маша посмотрела на буровую. По приемным мосткам рабочие волоком тащили чугунную часть какой-то машины.
Когда, возвращаясь домой, Маша с Егором проходили вблизи вышки, стоявшей в самой середине оврага, мальчишка сказал:
— А это, тетя Маша, девонская... Столько с ней осенью натерпелись! Если бы не Хохлов, наверно, в срок так и не пустили бы!
Маша остановилась.
— А я только собиралась тебя спросить, где буровая Хохлова... Я очень давно не была у Авдея Никанорыча...
— Зайдем? — спросил Егор, которому тоже хотелось заглянуть на буровую, хотя он и был здесь всего лишь два дня назад.
Они свернули на тропинку, ведущую к вышке.
Буровая работала. Лязганье цепей и грохочущий скрежет ротора становились все отчетливее и громче, и Маша уже не слышала, что говорил Егор, оживленный и веселый.
Около приемных мостков, поднимавшихся к воротам вышки, Маша взяла Егора за плечо и прокричала:
— Иди узнай, где Авдей Никанорыч.
На буровой мастера не было. Выйдя из ворот вышки, мальчишка помахал Маше рукой, показывая на культбудку. Но не оказалось Хохлова и в домике.
— На буровой говорят: если нет Авдея Никанорыча в культбудке, значит, на склад ушел, — сказал Егор, переступая вслед за Машей порог домика.
От раскаленной чугунной печки пахло золой и печеной картошкой, и Маше вдруг захотелось есть.
«А нас дома Катюша уже ждет обедать, — подумала она и оглянулась по сторонам. — Но до чего же тут грязно!.. Стены все в копоти, на полу кочки, в углах кучи мусора... У Авдея Никанорыча то же самое... Ну разве так можно? Сюда бурильщики приходят пообедать, согреться, а мастер... он здесь и ночует часто».
Маша остановилась в дверях комнаты Хохлова и прислонилась плечом к некрашеному косяку.
— Тронулись? — спросил Егор. — Теперь Авдей Никанорыч не скоро вернется.
Покрутив между пальцами конец платка, Маша повернулась к племяннику.
— Беги, Егорушка, на буровую за ведром и лопатой, а потом в котельную за горячей водой.
Она толкнула Егора к двери: — Да проворнее, смотри! А спросят — зачем, скажи — уборщица из конторы пришла. Ну, беги!
Племянник ушел, хлопнув разбухшей дверью, а Маша решила до прихода Авдея Никанорыча закончить уборку.