Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
Она заглянула во все углы, под стол. В комнате мастера за железной кроватью Маша обнаружила старый мешок.
«Вот повезло! — обрадовалась она. — Теперь и начинать можно. Сначала мусор весь соберу».
...Маша домывала пол, когда дверь распахнулась и в культбудку вошел, задевая плечом за косяк, Трошин.
«Куда же Егор делся? Ведь я просила его у двери подежурить и никого сюда не пускать?» — подосадовала Маша, одергивая юбку.
— Здравствуйте, Мария Григорьевна, — смущенно проговорил бурильщик, снимая ушанку.
Маша вскинула глаза и тихо ахнула. К ногам упала тяжелая мокрая тряпка, обдавая молочно-белые икры теплыми брызгами.
По скрипучему крылечку поднимался еще кто-то, раскатисто покашливая.
Маша протянула к бурильщику влажную руку с приставшей к запястью зеленой сосновой иголкой и торопливо, чуть не плача сказала:
— Пусть подождут. Я скоро кончу.
А Трошин все стоял, не трогаясь с места, как будто совсем и не слышал, что ему говорят, не спуская глаз с хорошенькой разрумянившейся Маши, стройной и гибкой, которой так шла и эта голубенькая вязаная кофта с разбросанными по всей груди снежинками, и эта черная немного узкая юбка.
— Ну, вы что же? Ведь я вас прошу? — повторила дрогнувшим голосом Маша и посмотрела парню в его серые, повлажневшие глаза.
Трошин виновато улыбнулся и полуоткрыл свежие, прямо-таки по-детски припухшие губы, собираясь что-то сказать, но дверь распахнулась, и он, крепко сжимая в своей сильной руке ушанку, повернулся к Маше широкой спиной, плотно обтянутой брезентовой курткой.
— Тебе чего надо, Иванников? — глухо сказал бурильщик, загораживая кому-то дорогу, и шагнул в дверь, осторожно прикрыл ее за собой.
VIII
Несколько дней подряд Маша только и говорила о прошедшем воскреснике, о промысле.
— Ты знаешь, Катюша, там так хорошо, — рассказывала она. — А сколько вышек новых появилось, построек разных!
Вспоминая, как она мыла пол в культбудке на буровой № 27, Маша весело улыбалась.
Еще в воскресенье, возвращаясь с промысла в Отрадное, Маша попросила племянника никому не рассказывать о посещении буровой Авдея Никанорыча.
— Понимаешь, Егорушка, — ни слова, — сказала она подростку.
— А почему? — удивился Егор.
— А так, ни к чему совсем, — уклончиво ответила Маша. — Ладно, Егорушка?
— Ладно. От меня никто ничего не добьется... Как от камня! — солидно пообещал Егор.
«Побелить бы в домике стены да плакатами украсить, — думала Маша. — Может, поговорить об этом как-нибудь с Кавериной? Чтобы тоже вроде воскресника... Или еще лучше — поход за чистоту всех культбудок объявить! Как вот осенью... Взялись комсомольцы за общежитие и такой порядок навели!»
В этот вечер обедали раньше, чем всегда. Обычно обедать без Дмитрия Потапыча не садились, а он всегда приходил поздно, но сегодня старику что-то нездоровилось, и он явился из леса еще засветло.
Когда все встали из-за стола, Маша убрала посуду и отправилась к себе в комнату кормить сына.
Занятия с сыном всегда доставляли Маше большую радость. Она не замечала, как быстро летит время... Накормив малыша, Маша посадила его на свою кровать, разложила по одеялу игрушки. Некоторые из них были куплены еще Павлом перед самым началом войны, и Маша особенно любила давать их сыну.
— А где у Коленьки утка? — спросила Маша мальчика, вертевшего в руках мяч.
Сын поднял на мать серые, широко расставленные глаза и замер.
— А где же у нас уточка? — снова повторила Маша. — Утя, утя, утя...
Мальчик улыбнулся, бросил мячик и потянулся к желтой гуттаперчевой утке с длинным красным носом. В комнату вошел Алеша.
— Иди скорее на кухню, — сказал он. — Там к тебе тетенька пришла.
— Какая тетенька? — спросила Маша.
— Какая-то... — мальчик посмотрел на Машу. Темно-карие глаза его озорно засияли. — Вся смешная какая-то! В вывернутом шубняке!
— Ну, ты, Алешенька, чего-то выдумываешь.
— Нет, тетя Маша, не выдумываю, — горячо, скороговоркой промолвил Алеша и, нагнувшись, поднял с пола уроненную малышом игрушку. — Я и сам так сумею, только у меня шубняк черный, а у нее белый.
— Поиграй с Коленькой, я сейчас приду.
Маша вышла.
На кухне у порога стояла Каверина.
— Пришла тебя проведать, — сказала она. — Не помешаю?
Радостно суетясь, Маша пригласила Каверину к себе в комнату.
— Проходи сюда, — говорила Маша. — А я, знаешь, о тебе сегодня думала... Как хорошо, что ты зашла!
Грея у голландки руки и со смехом рассказывая о том, как впотьмах она по ошибке зашла в чужой двор, Каверина окинула взглядом комнату, оклеенную сиреневыми обоями, чистенькую, опрятно прибранную. Заметив в простенке над столом портрет молодого мужчины с едва приметными стрелочками белесых бровей над широко расставленными глазами, она подумала, что это наверно, муж Маши, но спросить не решилась.
Маша видела, как гостья смотрела на портрет. Прижимая к себе сына, она сказала:
— Это мой Павлуша...
В дверях появилась Катерина.
— Я за Коленькой, Мареюшка, пришла, — сказала она. — Давай-ка его сюда... А ты, Алеша, игрушки собери.
Невестка взяла на руки ребенка.
— Совсем забыла, — Каверина раскрыла кожаную сумочку и вынула из нее плитку шоколада в красной с золотыми разводами обертке.
— Тебе принесли. Бери скорее, — сказала она, протягивая мальчику шоколад.
Посмотрев на чужую тетю пристально и серьезно, мальчик еще крепче вцепился пальцами в кофту Катерины и засопел, собираясь заплакать.