Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
И то волнение, которое не покидало Машу во время сборов к Валентине, снова нахлынуло на нее с прежней силой.
«А со мной... ну, что это такое делается со мной?» — опять спрашивала она себя и опять не находила ответа.
— Вот и кавалеры наши пришли. Должна была еще Каверина... да она под вечер выехала в Сосновку — срочно в райком вызвали. Теперь все в сборе, и можно садиться за стол. — Валентина вышла на середину комнаты и развела руками. — Надеюсь, и Федю Трошина, и Кирема Саберкязева все знают?
— Маленько подожди, Валя, — сказал Саберкязев, и черные, горячие глаза его весело заблестели. — Скажи наперед: ты нас женить надумала-придумала?
Все засмеялись.
— А ты что же, Кирем, разве больше не собираешься жениться? — спросила Саберкязева толстушка-чертежница из геологического отдела.
Саберкязев глянул в сторону бойкой на язык девушки и погрозил ей пальцем.
— Зачем мне, сдобнушка, жениться, когда вон сколько вас!.. Холостому куда свободнее!
Снова поднялся хохот. Стали усаживаться за стол.
— Угощений сколько всяких... Ну, прямо как в довоенное время, — толкая Машу локтем в бок, зашептала чертежница, любившая поесть. — Даже колбасу вижу. Ужасно люблю колбасу!
Опустившись на стул возле не отстававшей от нее толстушки, Маша поправила волосы и огляделась вокруг. Прямо перед ней, по другую сторону стола, сидел Трошин.
— Вы что-то, Мария Григорьевна, совсем перестали ходить на буровую в мою вахту, — сказал бурильщик, устремив на Машу внезапно просиявшие глаза. И щеки его тотчас заалели, как у конфузливой девушки.
— Нет. Почему же? — ответила Маша и тоже покраснела.
— Валька, у тебя вино настоящее? — спросила чертежница молодую хозяйку, разливавшую из графина по рюмкам какую-то жидкость рубинового цвета. — Настоящий портвейн?
— А как ты думаешь? — сощурилась Валентина и расхохоталась. — Портвейн собственного завода. Это мы с мамулькой... из сушеной ежевики!
— Есть предложение, — сказал Саберкязев и, подождав, когда наступит тишина, продолжал: — Мое предложение такое: выпить сначала маленько-маленько беленькой.
И он поставил на стол бутылку с водкой.
— Присоединяемся, — тотчас вслед за мастером проговорил только что появившийся тракторист, ухажер чертежницы, и тоже поставил на стол бутылку.
— Боже мой! И что теперь с нами будет? — с преувеличенным испугом вскричала Валентина. — Это тут... все водка?
— Нет, — с серьезным видом сказал Трошин. — Тут, девушки, просто-напросто святая вода из церковного алтаря.
Чертежница засмеялась и, прижимаясь к Маше, тихо сказала:
— Этот Федор такой весельчак... Вот увидишь, скоро всех уморит со смеху!
А Трошин в это время чувствовал себя страшно неловко. Ему подумалось, что Маша даже поморщилась, услышав его глупый каламбур. Пока сидели за столом, бурильщик не произнес больше ни слова. Он выпил рюмки три, но ничем не закусывал и все только украдкой поглядывал на Машу.
Маше казалось, что она сидит на раскаленных угольях — так смущали ее эти взгляды.
Но вот наконец Саберкязев заиграл на баяне, и первые пары закружились в вальсе. Маша тоже встала, намереваясь поскорее уйти домой никем не замеченной, но ее кто-то окликнул. Она оглянулась и увидела Трошина.
— Выпьем, Мария Григорьевна, — сказал бурильщик. останавливаясь рядом с Машей и протягивая ей рюмку.
— Да вы... что с вами? — смутилась Маша и слабо улыбнулась. — Я и так... не знаю даже, сколько выпила! Голова кружится.
— Не хитрите, — усмехнулся Федор. — Я же все видел. Видел, как вы в чашку сливали... Не подумайте, что я пьян. Просто, когда я вижу вас... Но с вами мне хочется выпить. За ваши успехи на новом месте.
Маша взяла рюмку.
— У меня нет еще никаких успехов. А вот за ваши...
Они чокнулись и выпили. Бурильщик поспешил подать Маше ломтик соленого огурца, но она замотала головой, морщась и прижимая к губам носовой платок.
— Мария Григорьевна... Мария Григорьевна, — растерянно, скороговоркой произнес Трошин, не зная, что ему теперь делать.
— Ой... ой, какая горькая-прегорькая, — с трудом переводя дыхание, выговорила Маша и, взглянув Трошину в лицо, вдруг рассмеялась.
В это время музыка смолкла, и к Маше, расталкивая гостей, подбежала с гитарой в руках запыхавшаяся Валентина.
— Мария, пожалуйста... все просят, все присутствующие! — закричала подруга, веселая и радостная, все еще возбужденная танцами.
— Ну что ты выдумала? — еле слышно промолвила Маша, умоляюще взглянув на Валентину. — Перестань. Перестань, пожалуйста!
— Нет, не перестану! Девушки, все идите сюда! Просите! У Марии такой голос!
Валентина схватила за рукав тракториста и подтолкнула его к Маше:
— Проси, Саша!
— Я, право... Я и гитару не помню, когда брала в руки, — сказала Маша, прижимая к пылающим щекам ладони.
— На гитаре не играете, пожалуйста — на баяне можно. Любую песню играть могу, — заулыбался захмелевший Саберкязев. — А зачем отказываться? Нехорошо отказываться! Народ просит!
— Послушайте, варвары рода человеческого! — со смехом проговорил Трошин. — Ну что вы привязались к Марии Григорьевне? Возможно, она и на самом деле сейчас не может... Давайте-ка что-нибудь вместе споем, а?
— Все, все будем петь! — закричала чертежница.
— Споем по любимой песне каждого, — продолжал бурильщик, стараясь отвлечь от Маши всеобщее внимание. — Согласны? Тогда назовите кто-нибудь свою самую любимую... Или начнем лучше с хозяйки.