Андрейка
Шрифт:
– Давай, Андрей, спичку.
Чиркает.
– Да не так, - прикрываю ладонями огонь и подношу к растопке. Вспыхивает пламя и тут же синеет, тухнет, и сразу прихлынула темнота.
– Ну вот и умерла...
– вздыхает Андрей.
– Это мы еще посмотрим.
Припадаю к самой растопке, спичка уже догорает, но и веточки накаляются. Вдруг огонек подпрыгивает, перестрелив веточку пополам, образуются два огонька, от двух - четыре, и уже ручеек бежит по хворосту.
– Оживает!
– кричит Андрей.
Тьма не выдерживает - прячется за спину.
Снимаю шапку и накрываю огонь, и сразу - хоть глаза выколи - темно.
– Попробуй сам, - отдаю Андрею спички и отхожу от костра.
Андрей не дышит, под рукой у него огонек бьется, набирает силу.
– Ожил снова, - радуется он. Поднимается, на коленках чернеют мокрые пятна.
Я отливаю из ведра в котелок воду на суп, в ведре оставляю немного будем варить кашу собакам. Подвешиваю на треногу. Подбрасываю веток в костер, весело плещет огонь. Тепло.
Только Голец не радуется - отходит подальше и садится.
Андрей сушит штаны, от них валит пар.
Вода в ведре закипает, приготовить овсянку ничего не стоит: четыре банки тушенки открыл, две - в кашу собакам, две - в суп с лапшой.
На суп воду подсаливаю, прежде чем засыпать лапшу. На кашу не солю. Ветка не любит соленое. Она не ест и селедку, а Голец, тот все трескает. Только давай. Он и сейчас не может усидеть на месте, везде лезет своим носом. Ветка - та никуда не лезет. Сидит, смотрит и щурит глаза раскосые.
В ведре уже вовсю пыхтит каша. Чайник тоже вскипел, кидаю в него заварку и отставляю в сторонку, чтобы не перепрел.
Режу хлеб, разливаю в чашки суп, оглянулся - Андрей уже клюет носом, сидит на валежинке, как снегирь на гумне.
– Андрюха, чай шарга*! Вот сюда в кресло садись.
– Принес ему торбу.
– Поедим да в баню.
_______________
* Ш а р г а - пить (татарск.).
– В баню?!
– удивляется он.
– А где баня? Строить будем, да? Давай завтра, дед, а? Я же чистый - на, смотри.
Он поднимает испачканную в саже мордашку, только зрачки блестят.
– Леность, Андрюха, старит человека, ох как старит!
– Тогда ты, дед, иди в баню. Обязательно. Ладно?
– Пойдем, вместе, я уже целое ведро воды принес. Жуй веселее. А я постель приготовлю.
– Я же собак кормить буду!
Андрей выливает суп и вылезает из-за стола, то есть из-за "козленка". Тащит ведро с кашей, пробует пальцем - в самый раз, не горячая. Голец сует нос в прогалину, где стояло ведро с кашей, и удивляется - лунка здесь, а каши нету.
Андрей собирает остатки еды со стола и бросает тоже в кашу.
Голец уже знает, взвизгивает и прыгает от нетерпения. Ветка только машет хвостом, но к столу не подходит. Ждет.
Еду собакам Андрей делит поровну, большой ложкой. Гольцу - ложка, Ветке - ложка. Голец глотает, как чайка. Ветка берет осторожно, вначале обязательно попробует языком. Сморщит нос, будто брезгует, оголит зубы, хватанет. Голец уже справился и выпрашивает у Ветки. Ветка показывает ему зубы, но еще немного поест и уступит свою порцию. Она никогда не жадничает. Талип говорит, что она бережет фигуру и оттого легкая, пружинистая, без устали ходит за зверем.
Но Андрей еще не видел, как она ходит за зверем, да и зверей тоже не видел.
Я принес полотенце вафельное, большой кусок хозяйственного, потрескавшегося, как пересохший сыр, мыла.
Подкинул в костер дров, снял ведро - разбавил воду снегом. Наломал веток ерника и бросил у костра. Раздеваюсь.
– Ты че, дед?
– Ты тоже снимай рубашку, снимай, снимай, париться будем. Душ принимать нервы укреплять.
– Смотри, - запрокидывает он голову к звездам, - мороз ударит!
– Снимай рубаху, говорю!
– Я же не злой. Мне зачем нервы укреплять?
– Ну, как хочешь. Помой хоть лицо, раз ты такой слабак.
Андрей стоит, соображает. Я уже раздет до пояса и разут, стою на прутьях.
– Польешь?
– спрашиваю.
Наклоняюсь, Андрей льет на затылок, спину, - обжигает. Растираюсь полотенцем - тепло. Отошла усталость. Мою ноги.
– Прямо красота, - говорю, - сто пудов слетело. Это по-охотничьи. Ну, спасибо, Андрюша, удружил, братец, уважил. Дед мне всегда говорил: закаленный сынок - меткий стрелок.
Андрей снимает шапку, телогрейку.
– Удружи и мне так.
– Не замерзнешь?
– Я же не хлюпик - охотник.
Помогаю стянуть рубашку. Андрей ежится.
– Давай, - подставляет спину.
– Мой вначале руки.
– И лицо? С мылом?
– Храбрый ты парень, Андрюха!
– Ты тоже, дед, отчаянный, - фыркает Андрей. Только брызги во все стороны.
Подбегает Голец, любопытствует. Помогаю Андрею - растираю его полотенцем, надеваем рубашки.
– Сто пудов слетело, - говорит, отдышавшись, пацан, сует ноги в сапоги и бегом в хижину.
– Гольца возьмем?
– спрашивает.
– Замерзнет.
Вталкиваю щенка, завязываю наглухо вход в хижину, и мы с Андреем залезаем в мешок. Холодит спину, ноги. Но мы-то знаем - это только поначалу. Щенок потоптался и стал скулить: просится на улицу. Неохота вставать, а надо. Выпустил.
Андрей жмется ко мне.
– Ну, уважил, дед, хороший ты, братец.
– Чую, куда гнет. И тут же: Расскажешь, а?
– дышит прямо в ухо.
– Что тебе рассказать, не знаю.
– Знаешь, знаешь... А ты видишь, дед, как пахнет?
– Не вижу, а слышу - весной.