Андриеш
Шрифт:
Войско мое превратил он в траву.
Наших несчастий преступный виновник,
Он превратил меня в этот шиповник,
Зорилор-Джану волшебник проклятый
В замке поставил средь каменных статуй.
Там отвердело, похолодело,
Сделалось камнем прекрасное тело.
Только глаза ее, вечно живые,
Светятся, будто огни зоревые.
И,
Льют ослепительный блеск неизменный…
Знаю, ты смелый — но этого мало!
Добрый, умелый — но этого мало!
Мало, что ты справедлив и силен,
Мало, что в странствиях ты закален!
Будь осторожен с врагом вероломным,
Будь в испытаниях твердым и скромным.
Малым успехом по-детски не хвастай
И не робей пред опасностью частой!
Только тогда ты врага уничтожишь,
С правом победу отпраздновать сможешь.
Помни, лукав чернокнижник в бою!
Два лепестка тебе в помощь даю.
Первый — к румяным губам приложи,
И прилетит через все рубежи
Меч мой, подобный отточенной бритве,
С ним победишь ты в решающей битве.
Можешь его в супостата метать,—
В руки твои он вернется опять.
Скрыто в другом лепестке волшебство,
Знай, как использовать силу его:
Где бы твой враг не скрывался трусливо
И превращался в различные дива,
Сыщешь противника наверняка
С помощью маленького лепестка.
Ты приложи его к правому глазу —
Хитрость врага разгадаешь ты сразу!
Слушай меня, чабаненок отважный,
Помни совет мой особенно важный:
Ты не убьешь чародея, не ранишь,
Если проклятого спящим застанешь.
Знай, что когда он без просыпу спит,
Он превращается в твердый гранит.
День да ночь — сутки прочь,
Пастушку шагать невмочь,
Ну а все же поутру
Разогнал пастух хандру
И побрел опять чуть свет
На сверкающий хребет,
Что долине был защитой, —
А за ним, в лощине скрытой,
Видит хлопец — облака,
Словно лужи молока,
Лишь колеблются слегка
Там, внизу, от ветерка.
Полно, облака ли это
Столь пленительного цвета?
То не облака, а пух —
Понимает вдруг пастух,
Это склон горы прикрыл
Плат из аистовых крыл,—
Приглядевшись, видит многих
Птиц, высоких, красноногих,—
Не взлетает ни одна,—
Словно чем-нибудь больна
И взлететь никак не может,
А тоска больную гложет
По небесному простору,—
И она, слетев на гору,
Медлит, опустив крыла:
«Полетела б, коль могла…»
Так стоят они, грустя
И крылами шелестя,—
Не взлететь им никогда —
Видно, тут стряслась беда.
Вот одна идет навстречу,
И, ему в глаза взглянув,
Открывает острый клюв,
Речь заводит человечью:
«Кто таков ты, странник, ныне
Здесь бродящий по чужбине?»
Только аист произнес.
Как вопросом на вопрос
Отвечал пастух ему:
«Птица-птица, не пойму,
Что стоите вы все вместе
В этом неприятном месте,
Где любому станет худо,—
Не летите что отсюда?»
И на тот вопрос пастуший
Аист произнес: «Послушай,
Этот край для нас — чужой,
Мы от века за межой
Этих гор высоких жили,
Наши гнезда сторожили.
Страшный Черный Вихрь сюда
В этот край песка и льда
Нас пригнал, — как ни боролась
Наша стая, — все равно
Погибаем, заодно
Песню потеряв и голос.
Нам без голоса, без песен
Небосвод широкий тесен,
Мы не сможем никогда
До родимого гнезда
Долететь, и наши крылья
Зарасти успели пылью,
Словно их окутал дым:
Мы подобны остальным
Белым аистиным стаям:
Мы без песен не летаем!
Мы хиреем, гибнем — ныне
Нас уж мало здесь, в долине…»
Так поведал речью грустной,
Тихой-тихой, безыскусной
Белый аист свой рассказ,—
С пастушка не сводит глаз.
Ясно: здесь стряслась беда.
Вопросил пастух тогда:
«Отчего в родимых гнездах
Вы не спрятались в тот миг,
Как губитель вас настиг?
Отчего взлетели в воздух?
И в ответ на тот вопрос
Старый аист произнес:
«Ты дослушай мой рассказ.
Сердце доброе у нас.
В смерче темноты и хлада
Гнал злодей овечье стадо:
Громко блеяли барашки,
Белорунные бедняжки.
В тот же миг взлетели мы,
И среди кромешной тьмы,
Друг на друга налетая,
Заблудилась наша стая…»
Грусть у мальчика в сердечке:
Это ведь его овечки,
Это ведь его барашки:
Жребий горький, жребий тяжкий
Горько слышать эту весть,