– Я не собирался. Ябедничать. Но это нехорошо, Мендл. Нехорошо. Черная, потому что черная.
– Может, ты мне еще что-нибудь расскажешь, о том, что нехорошо? ТЫ – МНЕ!!! А? Похищать, например, людей, против их воли, очень нехорошо, а, Стоукер? У меня-то воля есть!
– Я не… хотел… извини. Ты, значит, в палестру не пойдешь? Не пойдешь. Потому что, Мак-Шонесси. Она ведьма. Бывает иногда. Вообще она ничего.
– Ничего. Вот именно.
Ладно, ты жди Эви, вместе попотеете на беговой дорожке. Романтика! Черт возьми. А я пойду. Своей дорогой. Ты, Стоукер, постарайся. Не болтать глупостей. В другой раз.
– Ну, да. Иди. Удачи тебе… Я это, кажется, уже говорил…
Отстал, аллах его пришиби! Или в кого он там верит. В Рона Хаббарда? Или в Хари-Кришну? Бритый наголо дурак, с «закольной» чи-ди-татушкой на сине-стальном затылке – свастика, вписанная в шестиконечную звезду, сияет неоновым золоченым отливом, будто сползший с макушки нимб у византийского святого. Он, Стоукер, даже не понимает! Смысл клейма, что на свою особу награвировал. Свободный секс без «энтомологических» ограничений, это Стоукер так говорит, путая науку о насекомых с этнологией. Но ничего, разницы все одно никто не видит. А весь его свободный «насекомый» секс только лишь праздная болтовня для девочек из контрольной биолаборатории. В этой подражательной словесной каше без души весь Стоукер. Дурак. Все они дураки. А я еще большая дура… черт, убавить звук! И не заметила, я все это вслух произношу, не в мысленном плавании… ладно… Сколько раз себя уговаривала – не связывайся! Или – связывайся с Бао Сы, с многомудрой малышкой Бо, а с прочими не надо. Не стоит. Впрочем… Они не виноваты!… Как же… Чушь собачья. Виноваты. Все. Все до одного!!! В том виноваты, что всегда… Всегда! Опускают глаза и молчат, когда я с ними так. А я так тоже всегда. Завожу. А они мнутся, опускают глаза и потом молчат. Пока я не уберусь прочь, долой, чтобы глаза, наконец, можно было поднять. Не дразнить собак. Что делать, если очень хочется? Да и собаки-то, мопсы, болонки и тощие левретки, тявкать и дрожать, дрожать и тявкать, еще подачку клянчить. Не все, конечно. Есть и волкодавы, и ротвейлеры-охотники, на рабов и беглых каторжников, они тоже есть. И Люцифериха, адский Цербер. Ее здесь дрожат. А мне противно. Так противно, что не хочу идти… чип-чип-та-ра-ра-ра… стануцем… па-па… старинный кейкуок, прогулка с пирогом…уа-уа-чип-чип-ра-ра…смешно…
К Люциферихе. Могу не пойти. Я, правда, могу. Раньше не ходила. И что? И ничего. Но сегодня пойду.
Знаю, да. Настроение будет начисто испорчено, на двое земных суток минимум. Однако, пойду все равно. Из-за гнусавого пастора Шулля… Если пойду к Люциферихе, то божий угодник облизнется на сегодняшнее утро, а после обеда он уж не успеет подсолить мне бытие, у него закрытая проповедь для «средненаучников», коих на «Гайавате» аж целых семь человек. Усраться!… Ой, ай-джи-пи, мунечка, этого не надо, фиксировать не надо… сорвалось… Так вот, все действо пасторское называется «Продвинутые (двинутые, двинутые! Эхо-о!) технологии, как эманация божественной благодати Христа», в общем, импровизация на тему «всякий болван, найди свой рай». Лучше бы проповедовал Стоукеру, чтоб тот еще и крест вырезал у себя на лбу. Но Стоукера воспитывать не интересно, Стоукер и так жужелицей нудит возле пастора, который, вдумайтесь – по совместительству! инвариантный станционный диетолог. И Стоукер ему нудит. Добросовестно. Нудит о калориях и потливости ног после сытного обеда, нудит о нагрузке на трехглавую мышцу, нудит о цвете мочи в тест-приемнике, хочет жить по возможности вечно, на том и на этом свете, потому диетологу-пастору нет никакого дела до нагрузки на его, Стоукера, мозги, Стоукер не опасен, он болонка… Кстати, магистр Олафсен тоже отменяется, нынче он в цикле семидесятичасовой медитации! Знаю я эти циклы, ученая степень за тонкую душевную организацию, плюс баронская привилегия подрыхнуть без дела и подрочить на голую грамму Салли Ге в полицейской «синтетике». И пускай его…Так везет, по статистике больших чисел, раз в сто лет, – я всего-то здесь года полтора, – потому, лучше уж Люцифериха, чем пастор Шулль, (видишь, ай-джи-пи, мой родненький, чего ты мне стоишь, иначе послала бы я в лес за елкой и пастора и Олафсена). В общем, на повестке дня Люцифериха, а после… после, я свободна, как солнечный ветер. В пределах «Гайаваты», разумеется. Что интересно, мифический краснокожий вождь всех индейских народов Гайавата победил грозного осетра Мише-Наму – победил, когда гигантская рыбина заглотила его, на манер библейского Иова. Доконал изнутри, раздавив сердце монстра одной рукой. Но он, черт побери, знал, где это сердце находится… Ладно, пусть Люцифериха… только не заводиться наперед… не стоит слишком. Все же, признайся, а? Тебе самой хоть чуть-чуть, но интересно, в какую з…, то есть, какого зеленого ореха она хочет?