Ангары

Парщиков Алексей

6. Бумажный змей

Горячий ветер, ноющая корда,распатланный сигнальный змейплывёт оконницей Иерихона.Червлёная верёвка вслед за ней.Дыхательный, его перегородкискрывают слабоумных и слепых,что склеивают робкие коробкии щёки ветра впихивают в них.Тяну за тихую гипотенузу,то растаращен змей, то уплощён,просачиваясь вверх от шлюза к шлюзу,парсек проныривая и эон.Ютится в целом небе и томится,гребя лопатками к себе и от себя.Квадрат миллиметровки в единицыобъёма ощупью переведя.Артачится, когда навстречу с тучик нему спускается иная рать.И время набирается на зубчик,когда ты знаешь: первым не стрелять.С хвостом окольным вдоль всего Китая,он прост мучительно: бумага, рейки, клей.Он в перспективе – дама с горностаем,Прямясь от неги маленьких когтей.Вперед себя выстраивая ширмы,он пробирался через тайный лазв прибежища убивших по ошибке,поверх охранников и мимо нас.

Румфиус 1

Мы живём в дни, когда вспоминается мрачная игрушка, – ослик, выпускающий из суставов оси и хорды,нежные стебли, их можно сжевать, перекусывая узелки.У него образуются две челюсти на вращающейся морде.Постамент, на котором он держится, – не шприц, но снизу надавишь, и он валится, как бруски в городки.Мы читали о хлябях, но не подозревали, что горизонт настолько расшатан.Земля бугрится, давит снизу на постаменты, словно ожили бурлаки подземных дюн.В школе направишь лупу на инсекта, и он улетал, не приходя к прежним масштабам.Над угольной кучей таращилась пара молекул, и мы узнавали ноздрями: юг.Кто-то из нас положил фотокамеру на ночь навзничь, объективом в небо, стеречь планеты.И воздушный шар застрял в сужающемся кверху колодце каменного двора.Этот снимок сделала земля, теснящая постаменты.…Когда пуговицу на тебе пришивают, закуси нитку, чтобы в памяти не осталась дыра.И стали являться посланники в кинотеатрах, гимнастических залах и офисах.Бестелесные, ощупью, шепотом они обещали связать ли, соединить…Так ослепший классификатор Румфиус на индонезийском островегладил сухих чудовищ и нанизывал их на нить.Постепенно все чада пучины предстали ему исполином из канувшего завета(в акватории этой же рухнул – вниз подбородком и руки по швам — Люцифер),заполняющимся стадионом, где на входе обшаривают у турникета.Рыбы пунцовые, как на ветру в мармеладных сутанах. Размытые старты Натуры. Сечения сфер.

1

Георг Румфиус, немецкий натуралист, ум. в 1702 г. на острове Амбон Индонезийского архипелага. (Здесь и далее примечания автора).

Землетрясение в бухте Цэ

Евгению Дыбскому

Утром обрушилась палаткана меня, и я ощутил: ландшафтпередернулся, как хохлаткинаголова.Под ногой пресмыкался песок,таз с водой перелетел меня наискосок,переступил меня мой сапог,другой – примеряла степь,тошнило меня, так что я ослеп,где витала та мысленная опора,вокруг которой меня мотало?Из-за горизонта блеснул неизвестный городи его не стало.Я увидел – двое лежат в лощинена рыхлой тине в тени,лопатки сильные у мужчины,у нее – коралловые ступни, с кузнечиком схожи они сообща,который сидит в золотистой яме,он в ней времена заблуждал, трепеща,энергия расходилась кругами.Кузнечик с женскими ногами.Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.Ржавели расцепленные товарняки.Облака крутились, как желваки,шла чистая сила в прибрежной зоне,и снова рвала себя на кускимантия Европы – м.б., Полонийза ней укрылся? – шарах! – укол!Где я? А на месте лощины – холм.Земля – конусообразнаи оставлена на острие,острие скользит по змее,надежда напрасна.Товарняки, словно скорость набирая,на месте приплясывали в тупике,а две молекулярных двойных спиралив людей играли невдалеке.Пошёл я в сторону отсамозабвенной четы,но через несколько сотметров поймал я трепет,достигший моей пяты,и вспомнилось слово rabbit.И от чарующего трепетаниялучилась, будто кино,утраченная среда обитания,звенело утерянное звеномежду нами и низшими:трепетал Грозный,примиряя Ламарка с ящерами,трепетал воздух,примиряя нас с вакуумом,Аввакума с Никоном,валуны, словно клапаны,трепетали. Как монокинопроламывается в стерео,в трепете аппаратановая координатанашаривала утерянное.Открылись дороги зрениязапутанные, как грибницы,я достиг изменения,насколько мог измениться.Я мог бы слямзить Америку —бык с головой овальной —а мог бы стать искрой беленькоймеж молотом и наковальней.Открылись такие ножницымеж временам и пространством,что я превзошел возможностивсякого самозванства —смыкая собой предметы,я стал средой обитаниязрения всей планеты.Трепетание, трепетание…На бледных холмах азовьялучились мои кумиры,трепетали в зазоремира и антимира.Подруги и педагоги,они псалмы бормотали,тренеры буги-вуги,гортани их трепетали:«Распадутся печати,вспыхнут наши кровати,птица окликнет трижды,останемся неподвижны,как под новокаиномна хрупкой игле.Господи, помоги намустоять на земле».Моречко – паутинка,ходящая на иголках, —немножечко поутихло,капельку поумолкло.И хорда зрения мне протянулавновь ту трепещущую чету,уже совпадающую с тенью стула,качающегося на светулампы, заборматывающейся от ветра…А когда рассеялись чары,толчки улеглись, и циклон утих,я снова увидел их —бредущую немолодую пару,то ли боги неканонические,то ли таблицы анатомические…Ветер выгнул весла из их брезентовых брюки отплыл на юг.

Лиман

По колено в грязи мы веками бредем без оглядки,и сосёт эта хлябь, и живут её мёртвые хватки.Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,словно трубы Господни, размножены жижей воронки.Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест,как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,по утрам – золотым, по ночам – как свирель, деревянным.Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,на земле и на небе – не путь, a одно перепутье,в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,не найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.Только камень, похожий на тучку, и оба похожина любую из точек вселенной, известной до дрожи,только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,только яма в земле или просто – отсутствие ямы.

Манёвры

Керосиновая сталь кораблей под солнышком курносым.В воздухе – энциклопедия морских узлов.Тот вышел из петли, кто знал заветный способ.В остатке – отсебятина зацикленных голов.Паниковали стада, пригибаясь под тянущимся самолётом,на дерматоглифику пальца похож их пунктиром бегущий свиль.Вот извлеклись шасси – две ноты, как по нотам.Вот – взрыв на полосе. Цел штурман. В небе – штиль.Когда ураган магнитный по сусекам преисподней пошарил,радары береговой охраны зашли в заунывный пат,по белым контурным картам стеклянными карандашамитварь немая елозила по контурам белых карт.Солдаты шлёпают по воде, скажем попросту – голубой,по рябой и почти неподвижной, подкованной на лету.Тюль канкана креветок муаровых разрывается, как припой,сорвавшись с паяльника, плёнкой ячеистой плющится о плиту.Умирай на рассвете, когда близкие на измоте.Тварь месмерическая, помедля, войдет в госпитальный металл.Иглы в чашку звонко летят, по одной вынимаемые из плоти.Язык твой будет в песок зарыт, чтоб его прилив и отлив трепал.

Минус-корабль

От мрака я отделился, словно квакнула пакля,сзади город истериков чернел в меловом спазме,было жидкое солнце, пологое море пахло,и, возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.Я помнил стычку на площади, свист и общие страсти,торчал я нейтрально у игрального автомата,где женщина на дисплее реальной была отчасти,границу этой реальности сдвигала Шахерезада.Я был рассеян, но помню тех, кто выпал из драки:Словно, летя сквозь яблоню и коснуться пытаясьяблок, – не удавалось им выбрать одно, однако…Плечеуглых грифонов формировалась стая.А здесь – тишайшее море, как будто от анашиглазные мышцы замедлились, – передай сигаретугоризонту спокойному, погоди, не спеши……от моллюска – корове, от идеи – предмету…В горах шевелились изюмины дальних стад,я брёл побережьем, а память толкалась с тыла,но в ритме исчезли рефлексия и надсад,по временным промежуткам распределялась сила.Всё становилось тем, чем должно быть исконно:маки в холмы цвета хаки врывались, как телепомехи,ослик с очами мушиными воображал Платона,море казалось отъявленным, а не призрачным – неким!Точное море! в колечках миллиона мензурок.Скала – неотъемлема от. Вода – обязательна для.Через пылинку случайную намертво их связуя,надобность их пылала, но… не было корабля.Я видел стрелочки связей и все сугубые скрапы,на заднем плане изъян – он силу в себя вбирал —вплоть до запаха нефти, до характерного скрипа,бeлee укола камфaры зиял минус-корaбль.Он насаждал – отсутствием, он диктовал – видывидам, а если б кто глянул в него разок,сразу бы зацепился, словно за фильтр из ваты,и спросонок вошёл бы в растянутый диапазон.Минус-корабль, цветом вакуума блуждая,на деле тёрся на месте, пришвартован к нулю.В растянутом диапазоне на боку запятая…И я подкрался поближе к властительному кораблю.Таял минус-корабль. Я слышал восточный звук.Вдали на дутаре вёл мелодию скрытый гений,лекально скользя, она умножалась и вдруг,нацеленная в абсолют, сворачивала в апогее.Ко дну шёл минус-корабль, как на столе арак.Новый центр пустоты плёл предо мной дутар.На хариусе весёлом к нему я подплыл – пора! —сосредоточился и перешагнул туда…

1971 год

Ты – прилежный дятел, пружинка, скула,или тот, что справа – буравчик, шкода,или эта – в центре – глотнуть не дура,осеняются: кончен концерт и школа:чемпион, подтягивающийся, как ледник,студень штанги, красный воротник шеренги.Удлинялась ртуть, и катался дым,и рефлектор во сне завился рожком, сейфы вспухли и вывернулись песком,на котором, ругаясь, мы загорим,в луна-парках чёрных и тирах сладких,умываясь в молочных своих догадках.В глухоте, кормящей кристаллы, какна реках вавилонских наследный сброд,мы считали затменья скрещённых яхт,под патрульной фарой сцепляя рот,и внушали телам города и дебри —нас хватали обломки, держались, крепли.Ты – в рулонах, в мостах, а пята – снегирь,но не тот, что кладбища розовит,кости таза, рёбер, висков, ногив тьме замесят цирки и алфавит,чтоб слизняк прозрел и ослеп, устыдись,пейте, партнёры, за эту обратную связь!Как зеркальная бабочка между шпаг,воспроизводится наша речь,но самим нам противен спортивный шаг,фехтовальные маски, токарность плеч,под колпаком блаженства дрожит модель,валясь на разобранную постель.

Дорога

Возможно, что в Роттердаме я вела себя слишком вольно:носила юбку с чулками и пальцы облизывала, чем и дала ему повод.С тех пор он стал зазывать к себе. И вот, я наделадорогой деловой костюм и прикатила в его квартирку. Всю ночьон трещал о возмужании духа, метафорах, бывших жёнах.Как ошпаренная я вылетела на воздух.Почему он, такой ни на кого не похожий и непонятный,говорил об искусстве, с которым и так всё ясно?На обратном пути я бы вырвала руль от злости,но какая-то глупость идти на каблуках с рулём по дороге.

Я выпустил тебя слепящим волком…

Я выпустил тебя слепящим волкомс ажурным бегом, а теперь мне стыдно:тебе ботинки расшнуровывает водка,как ветер, что сквозит под пляжной ширмой.Гляжу, как ты переставляешь ноги.Как все. Как все, ты в этом безупречен.Застенчивый на солнечной дороге,взъерошенный, как вырванная печень.Собака-водка плавает в нигде,и на тебя никто её науськивает.Ты вверх ногами ходишь по водеи в волосах твоих гремят моллюски.

Две гримёрши

мертвый лежал я под cыктывкаромтяжёлые вороны меня протыкалилежал я на рельсах станции орша из двух перспектив приближались гримёршис расчёсками заткнутыми за поясдве гримёрши нашли на луне мой корпусодна загримировала меня в скалудругая меня подала к столуклетка грудная разрезанная на кускинапоминала висячие замкиа когда над пиром труба протрубилапервая взяла проторубилосветило галечной культурымою скульптуру тесала любя натуруощутив раздвоение я ослабот меня отдалился нагретый столбчерного света и пошёл наклоннословно отшельница-колонна