Ангары

Парщиков Алексей

Псы

Ей приставили к уху склерозный обрез,пусть пеняет она на своих вероломных альфонсов,пусть она просветлится, и выпрыгнет бесиз её оболочки сухой, как январское солнце.Ядовитей бурьяна ворочался мех,брех ночных королей на морозе казался кирпичным,и собачий чехол опускался на снегв этом мире двоичном.В этом мире двоичном чудесен собачий набег!Шевелись, кореша, побежим разгружать гастрономы!И витрина трещит, и кричит человек,и кидается стая в проломы.И скорей, чем в воде бы намок рафинад,расширяется тьма, и ватагимежду безднами ветер мостят и скрипят,разгибая крыла для отваги.Размотается кровь, и у крови на злом поводумчатся бурные тени вдоль складов,в этом райском

саду без суда и к стыдублещут голые рыбы прикладов.После залпа она распахнулась, как чёрный подвал.Её мышцы мигали, как вспышки бензиновых мышек.И за рёбра крючок поддевал,и тащил её в кучу таких же блаженных и рыжих.Будет в масть тебе, сука, завидный исход!И в звезду её ярость вживили.Пусть пугает и ловит она небосвод,одичавший от боли и пыли.Пусть дурачась, грызёт эту грубую ось,на которой друг с другом срасталисьи Земля и Луна, как берцовая кость,и, гремя, по вселенной катались!

Багульник

В подземельях стальных, где позируют снам мертвецы,провоцируя гибель, боясь разминуться при встрече,я купил у цветочницы ветку маньчжурской красы —в ней печётся гобой, замурованный в сизые печи.В воскресенье зрачок твой шатровый казался ветвист,и багульник благой на сознание сыпал квасцами.Как увечная гайка, соскальзывал свод с Близнецами,и бежал василиск от зеркал, и являлся на свист.

Волосы

Впотьмах ты постриглась под новобранца,а говоришь, что тебя обманули,напоминая всем царедворца,с хлебом и флагом сидишь на стулеи предлагаешь мне обменятьсяна скипетр с яблоком. Нет приказакосам возникнуть – смешна угроза,но жжём твои кудри, чтоб не смеяться.Всех слепящих ночами по автострадеобогнали сплетённые, как параграф,две развинченных, чёрных летучих пряди,тюленям подобны они, обмякнув,велосипедам – твердея в прыти,протерев на развилке зеркальный глобус,уменьшались они, погружаясь в корпусчасов, завивающихся в зените.

Угольная элегия

Под этим небом, над этим углемциклон выдувает с сахарным гуломяблоню, тыкву, крыжовник, улей,зубчатыми стайками гули-гулиразлетятся и сцепятся на крыльце,стряхивая с лапки буковку Цэ.В антраците, как этажерка в туче,на солнце покалывает в чёрном чудебарабанчик надежд моих лотерейных —что тащит со дна своего уголь?Шахтёры стоят над ним на коленяхс лицами деревенских кукол.Горняки. Их наружности. Сны. Их смерти.Их тела, захороненные повторномежду эхом обвалов. Бригады в клетяхедут ниже обычного, где отторгнуткамень от имени, в тех забояхкаракатичных их не видать за мглою.Кладбища, где подростки в Пасхугоняют на мотоциклетах в касках,а под касками – уголь, уголь…Их подруги на лавках сидят в обновках,и кузнечик метит сверкнувший уголобратной коленкой. На остановкеобъятая транспортным светом дева,с двумя сердцами – когда на сносях,опирается на природу верой,может ходить по спине лососьей,чернота под стопой её в антрацитах,как скомканная копирка в цитатах,нежит проглоченное в Вавилонезеркало – ловишь его на сломе!Подземелье висит на фонарном лучике,отцентрованном, как сигнал в наушнике.В рассекаемых глыбах роятся звери,подключённые шерстью к начальной вере.И углем по углю на стенке штольния вывел в потёмках клубок узора —что получилось, и это что-то,не разбуженное долбежом отбора,убежало вспыхнувшей паутинкойк выходу, выше и… вспомни: к стадудитя приближается, и в новинкупуть и движение ока к небу.

Реальная стена

Мы – добыча взаимная вдали от условного города.Любим поговорить и о святынях чуть-чуть.Со скул твоих добывается напылённое золото,дынное, я уточнил бы, но не в справедливости суть.Нас пересилит в будущем кирпичная эта руина —стена, чья кладка похожа на дальнее стадо коров.Именно стена останется, а взаимностьразбредётся по свету, не найдя постоянных углов.

Лесенка

В югендстиле

мансарда. Я здесь новичок.Слышал я, как растёт подколпачный цветок.Ты сидела на лесенке – признанный перл,замер я, ощущая пределов замер.Ты была накопленьем всего, что в путиприближала к себе, чтоб верней обойти.Пастырь женщин сидел здесь и их земледел.Страх собой одержим был, как шёлковый мел.Все себе потакали. Смеялся Фома.Потакая себе, удлинялась тюрьма.Дух формует среду. И формует – дугой.Распрямится – узнаешь, кто был ты такой!Например, если вынуть дугу из быка,соскользнёт он в линейную мглу червяка.Вопрошающий, ищущий нас произволтой дугою сжимал это время и стол.Был затребован весь мой запас нутряной,я в стоячей воде жил стоячей волной.Но ушёл восвояси накормленный хорвместе с Глорией, позеленевшей, как хлор,с деловыми девицами на колесеспать немедленно на осевой полосе.Тут костёлы проткнули мой череп насквозь.Нёс я храмы во лбу, был я важен, как лось.А из телеэкранов полезла земля.Эволюция вновь начиналась с нуля.Выряжался диктатор в доспехи трибун,но успехов природы он был атрибут.Думал я о тебе, что минуту назаднашу шатию тихо вводила в азарт.Я б пошил тебе пару жасминных сапог,чтоб запомнили пальцы длину твоих ног.А на лесенке – тьма, закадычная тьма.Я тебя подожду. Не взберёшься сама.

Тикает бритва в свирепой ванной…

Тикает бритва в свирепой ванной,а ты одна,как ферзь, точёный в пене вариантов,запутана,и раскалённый лен сушильных полотенец,когда слетает с плеч,ты мнишь себя подругой тех изменниц,которым некого развлечь.На холоду, где коробчатый наст,и где толпа разнообразней, чемпадающий с лестницы, там насединый заручает час и глаз.

Львы

М. б., ты и рисуешь что-тосерьёзное, но не сейчас, увы.Решёткаи за нею – львы.Львы. Их жизнь – дипломата,их лапы – левы, у них две головы.Со скоростью шахматного автоматавсеми клетками клетки овладевают львы.Глядят – в упор, но никогда – с укором,и растягиваются, словно капрон.Они привязаны к корму, но и к колокольнямдальним, колеблющимся за Днепром.Львы делают: ам! – озирая закаты.Для них нету капусты или травы.Вспененные ванны, где уснули Мараты, —о, львы!Мы в городе спрячемся, словно в капусте.В выпуклом зеркале он рос без углов,и по Андреевскому спускумы улизнём от львов.Львы нарисованные сельв и чащоб!Их гривы можно грифелем заштриховать.Я же хочу с тобой пить, пить, а ещёя хочу с тобой спать, спать, спать.

Еж

Еж извлекает из неба корень – тёмный пророк.Тело Себастиана на себя взволок.Еж прошёл через сито – так разобщенаего множественная спина.Шикни на него – погаснет, будто проколот.Из-под ног укатится – ожидай: за ворот.Еж – слесарная штука, твистующий недотёп.Урны на остановке, которые скрыл сугроб.К женщинам иглы его тихи, как в коробке,а мужчинам сонным вытаптывает подбородки.Исчезновение ежа – сухой выхлоп.Кто воскрес – отряхнись! – ты весь в иглах!

Из наблюдений за твоей семейной жизнью

Ты – мангуст в поединке с мужчинами, нервный мангуст.И твоя феодальная ярость – взлохмаченный ток.Смольным ядом твой глаз окрылённый густ.Отдышись и сделай ещё глоток.Игра не спасает, но смывает позор.Ты любишь побоища и обморок обществ.Там, где кровь популярна, зло таить не резон,не сплетать же в психушке без зеркальца косы наощупь!Твой адамоподобный, прости, обезьян, убежал на море,говорят, оно может рассасывать желчь однолюбого мира.Бульки в волнах, словно банки на сельском заборе, —это девицы на шпильках рванули в гаремы Каира.