Мне непонятен твой выбор.Кого?Ревнителя науки,что отличает звон дерева от мухиза счёт того, что выпалснег?Нет, здесь, я бы сказал, какая-нибудь тундра ада,и блёклые провидцы с бесноватойпричёской, как у пьющих балетоманов,тебя поймают в круг протянутых стаканов.Здесь нет разницы в паденье самолёта, спички,есть пустота, где люди не болят,и тысячи сияльных умываний твой профиль по привычкезадерживает на себе, как слайд.Ты можешь дуть в любую сторону и – в обе.А время – только по нарошке.Учебником ты чертишь пантеру на сугробе.Такая же – спит на обложке.
Удоды и актрисы
В саду оказались удоды,как в лампе торчат электроды,и сразу ответила ты:– Их два, но условно удобноих равными принять пяти.Два видят себя и другого,их четверо для птицелова,но слева садится ещё,и кроме плюмажа и клюваон воздухом весь замещён.Как строится самолёт,с учётом фигурки пилота,так строится небосводс учётом фигурки удода,и это наш пятый удод.И в нос говоря бесподобно:– Нас трое, что, в общем, угодно,ты – Гамлет, и Я и Оно.Быть или… потом – как угодно…Я вспомнил иное кино.Экспресс. В коридоре актрисаглядится в немое окно,вся трейнинг она и аскеза,а
мне это всё равно,а ей это до зарезу.За окнами ныло болото,бурея, как злая банкнота,златых испарение стрел,сновало подобье удода,пульсировал дальний предел.Трясина – провисшая сетка.Был виден, как через ракетку,удода летящий волан,нацеленный на соседкуи отражённый в туман.Туда и сюда. И оттуда.Пример бадминтона. Финты.По мере летанья удодаактриса меняла черты:как будто в трёх разных кабинках,кобета в трёх разных ботинках —неостановимый портрет —босая, в ботфортах, с бутылкойи без, существует и – нет,гола и с хвостом на заколку,«под нуль» и в овце наизнанку,лицо, как лассо на мираж,навстречу летит и вдогонку.Совпала и вышла в тираж.Так множился облик актрисини был во весь дух независим,как от телескопа – звезда,удод, он сказал мне тогда:Так схожи и ваши порывы,как эти актрисы, когда выпытаетесь правильно счестьудодов, срывающих сливы.– Их пятеро или..? – Бог весть!
Паук
Лавируя на роликах впотьмах, я понимаю:вокруг – вибрирующая страна.Паука паутина немаяотражает равностороннюю дрёму. И сатанаи кобра были б робеющей парой возле.Заоконный паук тише, чем телефон мой в Базеле.Начнём с середины: разлетелась шобла, а он ещё как-то ползал.Эхо Москвы и затворник моей головы.Вечный юбиляр, он секторный зал снял,чем показал, что идёт на «вы».Водоворот безнаказанных запятыхи – крюком под дых.Его отказ совершенству, как лезвием по стеклу.Пионер, отведи окуляры!Паук не напрашивался к столу.Перепуган, как если бы к горлу поднесли циркулярку…Он прибег к прозрачности, кошмары воспроизведя.Ловит сон.Паутинка сработает погодя.Тень от графина ребристого на скатерти с мухами —снова – он, меняющий муз на мух.Обеспеченный слухамисухопарый дух,он заперся между строк,паук.Начнём с середины. С самостоятельной тишины.Паук изнутри сграбастан нервной системой.Шаровая молния и разрывы воли его сведеныв вечный стоп, содрогающий стеныпанциря инсекта.поцарапанный ноль, мой паук, ваш – некто.Поцарапанный ноль – иллюминатор падающего боинга,когда человеки грызли стёкла и не достигали.Решётчатый бег однобокий, дающий бога, —ты. Ах, время, как цепочка на шее балаболки,переминается…Совпалисилы твоих расторопных касаний.Паук, спи,Везувий.Начнём с середины. Ты дорос до ядра Селены,плетя небытия алгебраические корзины,«любовь моя, цвет зелёный».Царь середины,замотавший муху в тусклую слюну,возвращая изваяние – сну.Паук мой, пастух смертей.Слюнтяй, разбросанный по вселенной.Тебе – вертетьсамоё себя, набычась обыкновеннойзлобой и решительностью, мой бывший друг,натасканный на «вдруг».
Тип. Октябрь
Шёл он кверху, однако, впотьмах поломался бесшумно.Помятый, как полотенце шахтёра и бессильный, как сброшенный ремень.Он не нашёл ничего, а предназначения не предполагалось.Самообман, как дырка для гвоздика в календаре,на обложке которого – город (план сверху), поэтомуотверстие похоже на рекламный дирижабль, но его дважды нет.
Я жил на поле Полтавской битвы
поэма
Вступление
Беги моя строчка, мой пёс, – лови! – и возвращайся к ногес веткой в сходящихся челюстях, и снова служи дуге, —улетает посылка глазу на радость, а мышцам твоим на работу,море беру и метаю – куда? – и море приспосабливается к полёту,уменьшаясь, как тень от очков в жгучий день, когда их на пробуприближают к лицу, и твердея, как эта же тень, только чтобылечь меж бумагой и шрифтом и волниться во рту языком; наконец,вспышка! – и расширяется прежнее море, но за срезом страниц.Буквы, вы – армия, ослепшая вдруг и бредущая краем времён,мы вас видим вплотную – рис ресниц, и сверху – риски колонн, —брошена техника, люди, как на кукане, связаны температурой тел,но очнутся войска, доберись хоть один до двенадцатислойных стенИдеального Города, и выспись на чистом, и стань – херувим,новым зреньем обводит нас текст и от лиц наших неотделим.Всё, что я вижу, вилку даёт от хрусталика – в сердце и мозг,и, скрестившись на кончиках пальцев, ссыпается в лязгмашинописи; вот машинка – амфитеатр, спиной развёрнутый к хору,лист идёт, как лавина бы – вспять! – вбок – поправка – и в гору.Выиграй, мой инструмент, кинь на пальцах – очко! – а под угломиным – те же буквы летят, словно комья земли, и лепится холм,чуть станина дрожит, и блестят рычажки в капельках масла,а над ними – не раскрытые видом гребешки душистые смысла,сам не лёгок я на подъём, больше сил против лени затрачу,а в машинку заложены кипы полётов и способ движенья прыгучий!Правь на юг, с изворотом, чтоб цокнули мы языком над Стокгольмом,уцепившись за клавишу – Ъ – мы оставим первопрестольныйснег. Я обольщён жарой. Север спокоен, как на ботинке узел, —там глубже он занят собой, чем резче ты дёрнешь морозный усик.Не в благоденствии дело, но чтоб дух прокормить, соберём травы,на хуторах плодоносных петляя в окрестностях тёплой Полтавы,вот я, Господи, весь, вот мой пёс, он бежит моей властьювасильками – Велеса внук – и возвращается – Святой Власий.
1.1. Глава первая, в которой повествуется о происхождении оружия
Где точка опоры? Не по учебнику помню: галактики контур остист,где точка опоры? Ушедший в воронку, чем кончится гаснущий свист?Или перед собой её держит к забору теснящийся пыльный бурунчик,или на донце сознания носит её трясогузка – прыткий стаканчик?Но уронится заверть в расцепе с небесной зубчаткой, а птичкавдоль отмели прыг-скок и ушла… Надо мной ли висит эта точка?В сравнении с ней элементы восьмого периода – пух, дирижабли,так тяжела эта точка и неустойчива – лишь время её окружает,лишь ошмётки вселенной и палочки-души (две-три), прежде чемутратиться вовсе, край иглы озирают, и – нет глубже ям.Словно газета, заглавьем читая концовку, вращаясь и рея,ближе к точке кривляются все, – кто же мог быть смешон перед нею?От неё отделяются гладкие мелкие камушки – их пустота облизала —это души оружия, и сразу становится тесно в штабах и казармах.Обнаружились души оружия, намечаясь в эфире, как тольков лоск притёрлись приклады к ладоням, в идee – обычная галька.Меж людьми побродила винтовка и знает, что такое удар по улыбке,застилая полвоздуха, пуля из-под ног извергает булыжник.Ах, чем палить по мишеням новобранцами ада, лучше пить в одиночку!Хмельное тело затылком нащупывает самовитую точку.Она свободней, чем оборванный трос, чертящий на воздухе лепестки,гуляет – где хочет, и в неё никогда не прицеливаются стрелки.Это точка опоры галактики – не вершина, а низ блаженства,от неё и пушка и нож, их морозное совершенство.
1.2. Первая пушка
Первая пушка была рассчитана на любопытство врагаи число частей её – по числу врагов.На левом берегу Ворсклы возвели водяные меха,а между ними – колонну со скобкой для рычагов,по краям которых подцеплены широкие платформы.В ботфортах, заказанных для данного офорта,люди вереницей шли с платформы на платформу и обратно,такие весы поочерёдно давили на меха,получался массовый насос, выталкивающий два зарядаи дающий общее распределение греха.Меха и колонна покоились на шестиколёсном помосте,а вдоль реки пробегала кожаная кишка,надуваясь от насоса, она гнала колёса и вместевсех артиллеристов, удивлённых слегка. 4Копиисты писали машину на облаке, палящую лагом,в
этом был урок мореходного и авиа-духа,и косила врага, как вертлюг, разболтанная костомаха,колёса за её спиной напоминали два уха.Пушка могла быть разобрана на мельчайшие частичкии разнесена по свету в нагрудных карманах армий,спрятана за щеками или вплетена в косичкии т. п., что ещё не перенято нами.Представим, что враг стоит напротив ствола.Выстрел! – стрела соединяет грудь и спину,тело руками обхватывает бесконечную машину,тщится, становясь меньшим узлом большего узла.И немедленно выравниваются весовые качели,а тот солдат, что составил перевес,взлетает, как завитушка мадонны Ботичелли,и уходит за Малобудищанский лес.И спалили конструкцию, в дыму не увидев ни зги.Кто знал, что паровоз эту тьму растревожит?«У него, – писал Маркс, – было в сущности две ноги,которые он попеременно поднимал, как лошадь.» 5
4
См. памятник Шевченко в Полтаве, автор – Кавалеридзе. Он похож на гору летящих друг с дружки тележек, чей суммарный вектор упирается в нуль, и скатиться, поборов мёртвую точку, тележка не может. Смыслы пересекаются и в том, что пушка вводит, а памятник – выводит целые нации из мёртвой точки, – я её называю мушкой, или – во втором случае – чистой гравитацией.
5
Маркс К. Капитал. Партиздат, 1936, т. 1, с. 311.
1.3. Ягнёнок рассказывает о распре двух братьев, которые пытались поймать его для жертвоприношения, и о том, как родился нож
Казалось, неба поперёкшли ординарные скоты,крутя ухмылками хвосты,и чаяли уснуть. Пастухмеж них похож на поплавок,нанизанный на чистый дух.Варилась тонна комарьяи каждая из единицмир обегала вдоль границ,их сумма жгла пружиной шерсть,мне было больно. Думал я:есть ангел и контрангел есть,чьи чёрно-белые ряды,как в упаковке для яиц,и, с точки зрения овец,они выносливее всехи неделимы. Завитыгалактики – их яркий мех.Я убегал от них, родных,в скачке мой пыл – угольник сил,в скачке я сахаром застыл,растаял и возник, паря,я знал, что изо всех моихног не получится ружья.Бег, из чего была земля?как два рельефа на однойстене, они гнались стенойза мной, о, их синхронный рёвпроснувшихся в крапиве. Ярасслабился в тени врагов.За степью пролегал каньон:скала, обрыв, скала, обрыв.На скалах жил десяток трав,висел на бурых корешкахтравинок в пропастях озонв каких-то призрачных мешках.Из-за луны и мимо наскатился весь в слезах клубокпростых колючек. Я залёг.Они – искать! От сих до сих.Но друг на друге взгляд увязпреследователей моих.Открылся чудный разворотземных осей, я заскользилвдоль смерти, словно вдоль перилв зоосаду вокруг оград,где спал сверхслива-бегемоти сливу ел под смех солдат.Масштаб менялся наугад.Мой Боже, ты не есть часы.Я есмь не для колбасы,история – не след во мглу.Зачем вцепился в брата брат,дай им двуручную пилу!Сближаются. Взаимен слух.И шаг. Мерцают кулаки.Как проволочные мотки,концы друг в друге ищут. Вящудар был брата брату в пах,вспых! – над вознёй взлетела вещь.Та вещь была разделенав пропорции, примерно, пятьк двум, что поменьше – рукоять,побольше – лезвие; соврёшь,сказав: длина, ещё длина…Спина подсказывает: нож,ножа, ножу, ножом, ноже.В проёме занавеса клинтак разбегается в экран,как нож обнял бы небеса.Он здесь, и – нет его уже.Но это принцип колеса.Вслед за блуждающим ножомуходит человек-магнит.Нож! оглянись!Моих копытраздвоенных печать в кружкеЗемли. Ночь. Воздух пережжён.Душа на подкидной доске.
1.4. Первое деловое отступление, написанное в моём саду, расположенном на поле Полтавской битвы
Ребёнки – зайцеобразны: снизу два зуба, а щёки! Так же и зайцы — детоподобны.Злобны зайцы и непредсказуемы, словно осколки серы чиркнувшей спички.Впереди мотоцикла и сзади – прыг-скок! – живые кавычки!После октябрьских праздников по вечерам они сигают в мой сад,наисмелейший проводку перегрызает и, сам чернея, отключает свет.Я ж защищаю саженец северного синапа от их аппетитав одиночестве полном, где нету иллюзий единства и авторитета,и сколько-то старых привычек не противоречат всякой новой привычке.Я покупаю в хозмаге мешок мышеловок – розовые дощечкис железным креплением, как сандалия Ахиллеса, – где пяткамифологическая, там у меня для приманки насажен колбасный кружок.А на заре обхожу мышеловки – попадаются бабочки и полёвкии неизвестного вида зверьки типа гармошки в роговой окантовке.Всем грызунам я горло перерезаю и вешаю их над ведром головой вниз,чтобы добыть множитель косоухого страха – кровь крыс.Скисшую кровь я известью осветляю и побелочной щёткоймажу остовы и скелетные ветви погуще, так, чтоб стекало с коры.В сумерках заячье стадо вкруг сада лежит, являя сомнений бугры, —да! – ни один из них не пойдёт хоть за билет в новый Ноев ковчегчерез ограду – столь щепетилен и подавлен мой враг.Ножницы-уши подняли и плачут, а я в жизни не видел зайца и крысу в обнимку!Я же падаю в кресло-качалку листать руководство по садоводству,днём тепло ещё и ужи – змеями здесь их не называют —миллионы км проползают под солнцем, не сходя с места,вот они на пригорке царят и, когда я их вижу, внезапно,словно чулок ледяной мне надевают – это хвощёвое чувство.Ух! Книгу читать, думать или вспоминать, а я выбираю – смотреть!Сразу я забываю зайцев осадных и яблоню, я забываю того, кого вижу.Что это в небе трепещет леса повыше и солнца пониже?В этом краю, где женщины до облаков и прозрачны,зрю ли я позвонок, что напротив пупа, и золотое меж них расстояние,линию, нить, на какой раздувается жизнь на хромосомах,как на прищепках – X, Y… Вдруг отстегнётся и по земле волочитсякраем, как пододеяльник пустой, психика чья-то – на то воля Господня.Там образуются души и бегут в дождевиках, как стрекозах —мальчишка-кислород и девочка-глюкоза.
2.1. Глава вторая. Битва
Всё отзывается, хотя бы по третьему правилу Ньютона, пусть неохотно,как Одиссей, увидавший семью свою; в землю входящая плотно,лопата кидает пласт книзу лицом, огороднику это во благо,череп я нахожу, у него в челюстях кляп из чужого флага.Пётр, град его вечный и тусклый – окошко, заклеенное газетой;гетман обеих сторон Днепра запорожского войска Мазепа;его крестница Марфа – ведьмачка с черно-бурым румянцем на скулах;Карл – рано лысеющий юноша, альфа-омега, Швеция, ваших загулов,крепостной гарнизон, воеводы, солдаты обеих держав, пришедших к позору, к победе, —я припомню их всех, через полтавское поле сверкая на велосипеде.Вижу: копьё разбивает солдату лицо, вынимая из-под верхних зубов бездну.Слышу: вой электрички, подруливаю к переезду,миную хозяйство вокзальное, клинику скорби, шоссе – везде долгий путь,наконец, – огород, в нём лопата торчит, землю пробуя перевернуть.Пейзаж перепрятывал время, а время перепрятывало человека: стоп!Тормозима надеждой, сабля сыплется над головой, как верёвочный трап.Кого пополам развалили, душой открывает шоссе, уходящее клином на Гадяч,вот рыцарь помпезный, рогаткой двоясь, меж машинами скачет,неискореним был боец, но увидел в автобусе панну и мчится потрогать —за лошадиную морду он принимает на поручне согнутый локоть,и рухнул долой офицер, драгоценный драгун, и подняться не может, а лошадьноги забрасывает на солнце лямками сумки через плечо.Кто мог погибать по три раза, по три раза погиб, и погиб бы ещё и ещё.Куда же вы, шведы? 6 На месте больничного корпуса с надписью «психиатрия»они умирали, сражаясь с людьми, по чьим лицам мазнула стихия,дрались пациенты – о, скважины вырванной мысли! – трубили и кисли,на огородных работах бордовый бурак бинтовали, целуя. Кто пална складе железнодорожном, тот встал, словно взрыв из-под штабеля шпал.Ты, начавший ещё при Петре, муравей, через поле твоё странствие длится!В гуще боя я б мог продержаться не долее вечности, заголяемой блицем,в гуще боя я на раскладушке лежал бы в наушниках музыки мира под абрикосой.Перепрячет ли время меня? Переправа. Наушники – мостик
6
Слова Карла XII, обращённые к отступающим полкам соотечественников.
