Ангел Бездны
Шрифт:
Он вздрогнул, крепко и жадно обнял ее взглядом, схватил за руки и повернул их ладонями вверх. С полминуты он смотрел на них — смотрел так, будто на каждой из Машиных ладошек лежали пригоршни бриллиантов, изумрудов, рубинов, видимых ему одному. Затем снова посмотрел ей в лицо — потрясенно, озаренно.
— Вы умеете воскрешать умерших? — вымолвил он полушепотом, и его сморщенное болью, похожее на пожухший осенний листок лицо разгладилось, засветилось утраченной верой в совершенство и бесконечность этого мира. — Вы, верно, ангел?
— Нет, — сказала она. — Но разве к вам ходят лишь ангелы?
— Нет, — улыбнулся он светло и сладко, будто заранее радуясь приходу новых
— Я обещаю вам, слышите, обещаю, — сказала она, — ваша Ася будет жива. Идемте к ней…
Не отпуская Машиных рук, Котарбинский взглянул вдруг назад, через плечо. Ковалева не увидела там ничего, никого, но он продолжал глядеть, приоткрыв рот, то кивая, то неуверенно улыбаясь.
— Я благодарю вас, — сказал он ей наконец, — но не нужно… Я был слеп. Совершенно слеп… Я не видел. Не желал виде ть. Боль сделала мое сердце слепым. Она ведь здесь, Асенька здесь! — Его возглас был радостным. — Она говорит: теперь ни мой глупый брак, ни ее болезнь не помешают нам быть вместе… Говорит, что ее смерть была неизбежна, так сказал доктор. Она старалась прожить подольше лишь ради меня. Но теперь, когда она знает, что может остаться со мной навсегда, она не желает возвращаться обратно. Возможно, вам покажется странной идея жить с призраком…
— Возможно, кому-то, — сказала Маша. — Но точно не мне.
Она вновь посмотрела туда, где еще недавно стоял Мир Красавицкий, и, помедлив, переместила взгляд на кажущийся совершенно пустым угол, улыбнулась в никуда, в неизвестность — туда, где стояла не видимая ей 18-летняя девушка. Маша не могла видеть ее, но знала, как скоро увидит, как часто теперь ее лицо будет появляться на новых сепионах Вильгельма Котарбинского. Знала, что вскоре в ином ХХІ веке снова найдут невиданные раньше картины… И странный, невозможный, казалось бы, хеппи-энд их истории помог ей решиться:
— Простите, я хочу задать вам вопрос… Вы ведь знаете Михаила Александровича Врубеля? Мне известно: его давно нет в Киеве. Но если вы все же встретитесь с ним, передайте ему, пожалуйста, что у него есть сын…
Светлое лицо Котарбинского потемнело, угасло. Он с видимой жалостью посмотрел на нее.
— Вы, видно, не знали, — покачал он головой. — Мне жаль, что я должен сообщить вам об этом. Взгляните, — среди лежащих в беспорядке эскизов и книг он нашел старую газету «Новое время», открыл заложенную статью и дал ее Маше.
«Декадент, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлер, недавно спятил с ума…» — прочла она. И вздрогнула.
Киев снова привел ее не в то время, не в то место. Город не желал этой встречи — известного отца и неизвестного сына.
— Увы, подобные вещи случались давно, — сказал Котарбинский. — Я помню, когда Михаил Александрович еще обитал в Киеве, однажды он пришел на обед к профессору Прахову и сказал нам, что его отец внезапно скончался. Я тоже был там… Мы все пришли в ужас. В спешке собрали ему деньги на дорогу домой. Он уехал… А на следующий день его отец, живой и здоровый, прибыл в Киев узнать, где его сын. Никто не решился сказать ему правду… А позже к Праховым пришел в гости их друг, профессор психиатрии Сикорский. Он первый предсказал нам беду. Он сразу узнал печальные признаки надвигающегося безумия… Он сказал, чтоб мы не бередили Михаила Александровича зряшными расспросами: он вряд ли вспомнит историю с отцом. Так и вышло. Он совершенно забыл о ней. А теперь он не помнит уже никого, не узнает даже близких. Даже если бы я передал ему ваше послание…
— Тогда последний вопрос, — голос младшей из Киевиц был сухим и жестким — она не подпустила к глазам закипающих слез. — Вы сказали, что здесь находится призрак убийцы.
— Да. Второй день убийца приходит ко мне…
— И вы написали с убийцы «Дух Бездны»?
— Так и есть…
— А она представилась вам?
— Ее имя Ирина… Но в данный момент ее нет здесь. Отныне она совершенно в другом месте.
— Где же?
— Видимо, там, где ее портрет. И боюсь, эта картина таит в себе опасность…
— Опасность? Вашей работой опасно владеть?
— Что-то с ее душою не так, — произнес художник.
Вильгельм Котарбинский придвинул к себе зеленую папку и показал Маша пятый, возможно, последний эпизод «Тихой ночи»: вылетающая из тумана дева прижималась к темнокудрому ангелу, оба летели к небу.
— Не могу объяснить, — сказал он. — Но этого уже не случится. Она изменилась. Ее душа больше не сможет найти покоя.
— Екатерина Дображанская? — открывшая дверь рыжеволосая художница застыла на месте и так тщательно прописала взглядом Катерину и Мира Красавицкого, будто решила написать в воздухе их портрет. — Простите, — извинилась за заминку она. — Просто я еще никогда не видала такой красивой пары.
— Мы не пара, — равнодушно прояснила ситуацию Катя. — Вы позволите войти?
— Прошу вас… Не пара? — Взгляд человека мира Виктории Сюрской немедленно вцепился в Красавицкого, как спущенный с поводка питбультерьер. — Вы позволите мне нарисовать ваш портрет? — спросила она Мира, едва они прошли внутрь.
Несмотря на то, что, по утверждению Вадима Вадимовича, известная художница редко бывала в Киеве, она оказалась обладательницей обширной мастерской, переделанной из чердака в старом киевском доме со стеклянной крышей. Других источников света в помещении не было. Да и на квадратных стеклах громадного окна в небо уже улегся непроглядный туман.
— Простите, но нет, — отказался от предложения Мир.
Виктория оправдала свое имя — она и не подумала отступать:
— Не сочтите за дерзость, но я могла б оплатить ваш труд натурщика. Очень щедро. Вы — превосходная модель. У вас невероятные брови. И глаза… и линия рта. А подбородок…
— Простите, я могла бы пока взглянуть на картину? — напомнила о себе Катерина. — Очень хотелось бы…
Она лгала: с того мига, как Катя перешагнула порог мастерской, она не могла думать ни о каком Котарбинском — ее сердце колотилось, дыхание участилось, кожу объял сухой жар, будто она была девчонкой, пришедшей на самое первое в жизни свидание с… алмазными серьгами огненноволосой художницы, встреченными ею на аукционе.
Сейчас уши Виктории были лишены украшений. Сияние исходило от руки и груди, на которой покоился красный бриллиант, относительно небольшой в сравнении с уже знакомым Катерине перстнем с алмазом цвета зари.
— Прошу вас, — художница рассеянно взмахнула рукой куда-то вправо. Викторию Сюрскую Котарбинский интересовал столь же мало — она смотрела только на Мира.
Подавив в себе жгучее желание немедля заговорить о серьгах, Дображанская подошла к небольшому сепиону «Тайна».
«Магическая, ирреальная вещь», — описал третью картину Вадим Вадимович. В ней поистине было нечто притягательное или, скорее, затягивающее, заставляющее пристально всматриваться в полотно, вдумываться в каждую мелочь. Ночь. Озеро или река. В воде на высоких сваях стояла небольшая избушка-часовенка с крестом на крыше и деревянной лестницей, уходящей прямо в воду. Из часовни лился умиротворяющий тихий свет. А из вечерней воды выступало почти неразличимое в темной ряби чистое и прекрасное лицо утопленницы… Лицо Ирины Ипатиной.