Ангел из авоськи
Шрифт:
Старик разбудил меня рано, но сам был уже одет в черный костюм, белую рубашку и черный галстук, как и вчера. Мы быстренько сели с… моим хозяином? Шиш ему! На завтрак — чай с сушками и кусок колбасы.
Позавтракав, старик, никак он не назывался у меня Степаном Семеновичем, закурил длинную коричневую сигарету с золотым обрезом, и я подумала, что не так он и беден, как подумалось мне сначала. Притворяется бедным… Для чего? Мои мысли прервал его вопрос:
— Ну-с, Ангелица, откуда ты и, главное, зачем? Кстати, — перебил он сам себя, — а паспорт ты уже получила?
Вот уж этого вопроса я не боялась!
Из потайного кармана вытащила паспорт и гордо подала старику…
Дура! Из дур — дура! Говорил же мне Леонид Матвеич, чтобы я никогда никаких документов, бумаг, денег никому в руки не давала, пока не удостоверюсь, что это человек порядочный и достойный.
Старик оказался недостойным.
Он схватил мой паспорт, просмотрел его по всем позициям и засунул себе куда-то в пиджак.
Я, не успев даже ничего сообразить, кинулась к нему, но…
Но у него моментально в руке оказался маленький пистолетик и он с отвратительной улыбкой прикрикнул, хотя я уже и сама, глядя на пистолет, стояла столбом.
— Тихо, крошка моя, не шебуршись. Паспорт твой полежит здесь, пока ты у меня будешь жить. Сбежишь — пеняй на себя.
Он хлопнул меня по ноге ручкой пистолетика:
— Садись, не расстраивайся, ничего плохого я тебе не сделаю. Просто задам несколько вопросиков. Ты ответишь, и я объясню, что тебе надо будет делать. А после иди на все четыре стороны, куда хочешь. Значит, ты из славного города Славинска. И зачем же сюда явилась?
Я не имела права говорить ему о рукописи Леонид Матвеича и потому, пометавшись, сказала:
— Хочу поступать в институт…
Старик приподнял свои огромные брови, блеснули маленькие глазки.
— Значит, учиться? Умница! А то, что вступительные экзамены уже закончились, а платный вуз ты не потянешь, это как? Не ври.
Он встал и подошел ко мне.
Его кривопалая ручища схватила меня за шкирку, приподняла со стула, и он, повторив: «Не ври мне никогда!», крепко усадил меня на стул так, что у меня заболел копчик, — старик-то оказался еще и сильным!
И вообще он не выглядел сейчас тем добреньким дедушкой, который брел вчера за мной по бульварам…
— Что за листочки у тебя в рюкзаке? — спросил он, и я поняла, насколько во всем прокололась! Во всем.
Я сдержалась, чтобы не заплакать. Ведь не была же я ревой! Старик вроде бы сжалился надо мной и сказал:
— Ладно, можешь не говорить! Я все и так понял, я ведь, глупышка ты моя, умный. Умный, в отличие от того дурня, который понаписал ту дребедень, которую ты конечно же привезла, чтобы показать в Москве. Как там? Михаил Чекан… Псевдоним, конечно, дохленький, но для такого сойдет. Теперь мне надо знать, почему ты скрываешься под видом мальчишки? Натворила что-то там у себя?
Я похолодела, неужели он догадался и о том, что я обокрала свою семью?.. Конечно, мой злобный и в пьяни жутко агрессивный папаша уже сбегал в милицию и меня вовсю ищут! Но я ответила довольно беззаботно, так мне казалось!
— Потому что меня прозвали Ангелом из авоськи, а я не хочу…
— Из авоськи? Это еще что такое?
Я объяснила:
— Когда я родилась, мама очень скоро вышла на работу и оставляла меня на папу. А он ходил играть в домино, он тогда не работал. Засовывал меня в авоську и вывешивал за окно, чтоб я гуляла… Соседки нажаловались маме, я перестала так «гулять», но с тех пор…
— Я-асно… —
Я все-таки заревела, а старик назидательно долбил:
— Это еще хорошо, что ты ревешь, совесть не совсем потеряла. Но такая мне и нужна. Знай — тебя ищут и найдут, если я тебе не помогу и ты сбежишь от меня. Да куда тебе бежать? В тюрьму разве?.. Паспорт твой у меня. Рукопись твоего друга я сейчас могу бросить в печку, у меня на кухне печечка есть… Вот так, Ангел из авоськи!
Внезапно наступила тьма — я ничего не видела, не слышала и не чувствовала.
Потеряла сознание и свалилась со стула.
2.
Тимофей Казиев и Родя, а точнее — Родерик (не как-нибудь!) Онисимов, сидели в Ницце у самого синего моря на пляжных лежаках.
Казиев и Родя пили пиво. Но не из бутылок или бокалов, а хлебали по-простецки сей напиток из возимых Казиевым с собой граненых стаканов!
Казиеву так нравилось, ибо он давно и прочно считал себя великим кинорежиссером, получившим столько различного рода призов, что ему обрыдли светские приемы, фуршеты, пати… Здесь надо показать этим малахольным европианам, что такое русский мужик, к тому же великий режиссер! Он хотел, чтобы выглядело все именно так. А на самом-то деле награды и статуэточки киношные — исключительно российские, да и не первой статьи. А здесь… Кажется, протяни руку и… Канны, и треклятая Boulevard de la Croisette, и Дворец Фестивалей, и чертова красная дорожка! Ох, пройдется по ней Казиев, обязательно пройдется, этаким винтажным красавцем, перед талантом которого склонилась неоправданно загордившаяся в последнее время Золотая пальмовая ветвь. Только бы найти материальчик, у самого-то Казиева уже давно из-под пера сплошной трэш выходит, себе-то можно признаться. Но ничего, еще не вечер, еще потопчет Тим красную дорожку!
А вот Родя, преуспевающий адвокат, не так давно выскочивший по «чьему-то велению, чьему-то хотению» в продюсеры с добротным количеством хороших акций в придачу, виллочку здесь арендует. И Казиеву даже кажется, что прикупить ее намеревается. С чего это Родька так всплыл в последнее время, ведь, как говорится «ни рожи, ни кожи»… Как ни старался, не смог ничего узнать Казиев. Вокруг будто стена молчания, словно заговор какой-то…
День был жарчайший, Казиев закатал парусиновые штаны до колен (шорты он не носил принципиально, потому что их носили ВСЕ) и своими сизо-карими глазами, щурясь, вглядывался в морскую невыносимо синюю даль, а Родя нет-нет да и посматривал на него.
Он знал, точнее, слышал, что Тим задумал новый фильм, с каким-то чудовищно убойным сюжетом. И как будто хочет, чтобы Родя стал продюсером. И у Роди были все основания так думать.
Вроде бы и сценарий у Казика есть, только загвоздка с главной героиней… Никак не найдет нечто нечеловечески прекрасное! Так Родя слышал.
Но что «старуху», свою бывшую теперь жену Улиту Ильину, Тим не возьмет, говорил весь киношный люд.
И тут, как показалось Роде, который изнемогал от дышащего жаром полдня и еще пива, каковое просто ненавидел, Казиев как-то подобрался, сильно сощурились его жуткие (так считал Родя) глаза, и он спросил, как бы просто так, от нечего делать: