Ангел из авоськи
Шрифт:
Меня ярость обуяла. Какого я здесь сижу и дрожу как заяц?! Да пошло все тудыть-растудыть, как говаривал мой папаша, сильно захорошевши. Я встала и пошла к гардеробу. Не там ли рукопись моего учителя? А может быть, и еще что-нибудь интересное, что можно прихватить с собой. На всякий случай, для собственной безопасности. Мне кажется, он за каждую свою бумажку задавится. Любой шантаж можно устроить, жаловаться ни в какую милицию не пойдет, — он всех боится! Вон как внешность меняет, когда куда-то бредет, а на самом деле он совсем другой — выше, стройнее, моложе, пару раз парик
Я сняла сапог и подошвой шарахнула по замку на гардеробе. Устоял замок. Тогда я хорошенько его изучила и шарахнула уже с умом, да не раз, а все пять… И гардероб распахнул свое нутро! Давно так надо было действовать! А уйти незаметно и ничего не прихватить — это значит объявить себя полной дурой!
Конверт с тем фото! Ура. Я швырнула его в свой рюкзачок. Папка, которую я видела у старика в гостинице, в Ницце, хотя он старательно прятал ее от моих взоров. Но я углядела: розовая, с кнопочкой. Раскрыла и вытащила несколько листков, — так незаметнее… И в рюкзак! Еще одну, толстенькую, серую, которую он на ночь частенько проглядывал, потрясла. Письма какие-то — и туда же. Больше, пожалуй, не надо. И так заметит, хотя я составила папочки как было, чтоб не сразу хватился.
Рукописи моего учителя не было. Неужели эта старая скотина сжег ее? Паспорта тоже не видно. Деньги, доллары и евро лежали у него в конверте. Вот дурак! Думает, что так запугал меня, что я теперь, как опоенная мышь, буду сидеть на стуле до скончания века? А век-то, вон он, закончился! Я взяла сто долларов, не больше.
Кочергой — смелости во мне прибывало — я стала сбивать на кухне замок с черного хода. Он был, зараза, очень крепкий, но в конце концов поддался! Сбежав по затхлой грязной лестнице, я очутилась на свободе! Чего было столько времени думать?!
Где искать Алену Новожилову? Без нее мне просто-напросто надо сдаваться в милицию или становиться бомжихой, или — по моему виду — бомжем. И потом я ведь еще ничего не сделала для моего учителя! Центральный телеграф! Уж тут-то мне что-то смогут сказать? Предварительно зайдя в платный туалет, достала носовой платок со «сбережениями», пошла к окошечкам и начала нудить, что я из провинции, что здесь живут родственники и что у меня украли кошелек, а я не помню адреса родных — он был в кошельке, — а мою сестру зовут Алена, значит — Елена… Девица в окошке отогнала меня — мол, таких справок не даем.
Я пошла к окошку с другой девицей. Эта оказалась попроще, и я уже поумнее. Я сразу же сунула ей деньги и — о счастье! — она велела подождать. И скоро у меня в руках был и номер телефона Новожиловых, и адрес!
Решила сразу, что звонить не буду, — по телефону погонят, это как дважды два, — а вот из квартиры, пожалуй, все-таки не выпрут…
Дом их оказался недалеко, в переулках, почти на Тверской!
В настроении, прямо скажу, аховом (про Новожиловых ничего не известно. Да и не помнят они меня!) я побрела к их дому.
6.
Улита решила пожить в Родиной квартире. Там центр, все близко, кто-то забежит, с кем-то хоть поговорит, посплетничает, глядишь, и развлечение-отвлечение…
Выйдя на выложенную плиткой дорожку к подъезду, она услышала позади себя «Пардон!», сказанное ломким голосом, и вмиг ее рука стала свободна от этого чудовищного крафтового мешка. Улита повернула голову и встретилась с ореховыми глазами и улыбкой с острыми, как у волчонка, зубами. Она почувствовала такое несказанное облегчение, потому что этот дурацкий мешок заставил бы ее в подъезде — лишь бы не на глазах! — заплакать от унижения и неимоверной тяжести, каковая уже не для нее. Но тут оказался тот юнец!
Она ждала, что он, пропустив ее в лифт, аккуратно поставит рядом мешок и с такой же ничего не значащей улыбкой умчится по своим неотложным юным делам. Нет. Никак Улита не может предугадать движения души человеческой! А ведь актриса…
Они доехали до ее этажа. Он быстро, так же ломко спросил:
— Седьмой?
Она кивнула.
На этаже он легко вынес мешок из лифта, прислонил его к стенке у двери и стоял, беспечно как-то. Ждал, когда она откроет дверь. Улита же возилась с ключами гораздо дольше, чем обычно. «Что же это? Мне надо будет ради вежливости сказать — заходите…» Если бы ему было лет тринадцать, она бы, конечно, зазвала его, включила видик с играми и накормила до отвала мороженым. Но тут?.. Довольно взрослый молодой человек. Тем более, она заметила, как остановилась в изумлении какая-то из здешних бабок, видимо, чья-то домработница, когда увидела, как они идут к подъезду: она налегке и он с ее мешком. Она обязана пригласить его. И ничего страшного тут нет! Он откажется, и вежливость будет соблюдена.
Улита повернулась к юнцу и приторно — ей так показалось — спросила:
— Хотите кофе? Правда, у меня растворимый.
Он серьезно ответил, глядя на нее сверху вниз какими-то ничего вроде бы не выражающими глазами:
— А я и пью только растворимый! — И вошел в квартиру, прислонил несносный мешок опять к стене и стал оглядывать холл, так, будто собрался эту квартиру покупать.
— Идемте, — сказала Улита и рукой повела в сторону столовой, где было красиво и прибрано.
Но он спросил коротко:
— А кухня там?
Она кивнула.
Он прошел туда, оглянувшись на нее и опять улыбнувшись победной волчьей улыбкой:
— Я люблю кухни…
«Капризный мальчишка», — с некоторой досадой подумала Улита.
На кухне у нее с прошлого еще прихода стояла немытая, уже, наверное, заплесневевшая чашка из-под кофе. Она увидела, что гость, задрав широкие рукава своего серого блузона, моет эту сволочную чашку… Улита онемела. Он был для нее слишком подвижен и быстр, и она не понимала, о чем он думает, и вообще не знала даже, как его зовут. С этого и надо было начинать, укорила она себя и представилась: