Ангел из авоськи

Васильева Ксения

Макс присел у стены на корточки, он так привык с рокерами.

— Я пришел выяснить, ты совсем свихнулась или только наполовину?

— Что?! — закричала Наталья. — Ты слышишь, отец, что он несет?

Отец что-то забормотал.

— Тише, — поморщился Макс, — тише. Не надо таких всплесков.

Наталья Ашотовна была в состоянии шока, или еще чего-то такого же. А папаша вообще плохо понимал, в чем дело.

Макс знал, что сейчас уйдет, он не мог здесь находиться. Только одну фразу, последнюю.

— Ни я к вам, ни вы ко мне. Где

я буду жить, вас не должно касаться. Да, — он достал из кармана доллары и незаполненный договор. — Улита просила передать, что никаких книг она писать не будет.

Тут Наталья обрела дар речи:

— Макс! Это все не так! Все не так! Я все расскажу… — и вдруг завопила истерично, — она тебя погубит!

— Да, да, — спохватившись, наконец поддержал ее муж, — она погубит тебя.

— Ну и отлично, пусть губит, — нарочито бесшабашно заявил Макс.

— Макс! — Наталья не могла подняться с кресла, у нее как будто отнялись ноги. — Ма-акс! Я ничего не делала, поверь мне! Я все поняла, сын! Это…

Но Макс ничего уже не слушал и не слышал, он мчался по лестнице, скорее! Чтобы не натворить чего-нибудь, о чем потом пожалеешь.

14.

Старик встретил Казиева с Тинкой на пороге свой хибары. На нем был все тот же засаленный черный костюм, перекрутившийся черный галстук, но сверкающая белая рубашка, хотя и с обтрепанными манжетами.

— Прошу, — сказал он достойно и наклонил голову, как бы в знак уважения к гостям, одежда которых делала их похожими на пестроту южноафриканских попугаев. На Казиеве была голубовато-серая тонкая рубашка и блестящий синий шейный платок, а Тинка нарядилась в лимонно-желтый костюм и черные лаковые туфли на шпильке. Старик ввел их в комнату, которая нисколько не изменилась с тех пор, как здесь проживала Ангел.

— Присаживайтесь, — пригласил старик, — я поставлю чайник, он, знаете ли, долго греется…

Казиев мигнул Тинке, и та выставила на стол корзинку, которую держала в руках.

— Ничего не нужно! — самым своим красивым и обольстительным голосом воскликнул Казиев, потому что старик уже плелся на кухню. — У нас все с собой!

— А-а, — равнодушно протянул старик, — хорошо, но чай-то все равно?

— Потом! Сначала мы будем пить шампанское, да не какое нибудь, а саму «Вдовушку Клико»!

Старик усмехнулся:

— Вот не ожидал, что когда-нибудь в такой клетухе буду пить «Клико»… Ну что ж, давайте.

Тинка расстаралась. На столе появилось чуть ли не все, чем богаты магазины. Старик выхлебал, за так, без слов и пожеланий, бокал шампанского, кинул в пасть четыре оливки и с интересом уставился на гостей, которые ни слова не успели сказать, ни тост предложить.

— Ну, — сказал старик, изредка ловко кидая себе в рот оливку, — за чем пожаловали?

Казиев — даже Казиев! — был смущен и ошарашен. Он ожидал всего, но не такого вот достаточно грязного, нищего, препротивного старикана, в такой вот хибаре и с таким

чувством превосходства! И, честно говоря, не знал, как начать разговор.

Он-то думал, что крутиться станет старик, и они довольно быстро перейдут к торгам… Старик, конечно, будет требовать колоссальную сумму, но вряд ли он что-нибудь понимает в кинороманах, и его можно будет уболтать и на гораздо меньшее. А тут сидит этакий фон-барон и смотрит насмешливо и с легким презрением, будто заранее зная, что они пришли торговаться, жульничать и врать. Но начинать было надо.

— Видите ли, Степан Сергеевич (Казиев подзабыл стариково отчество), так, кажется?..

— Как хотите, так и называйте, соглашаюсь на любое имя, — усмехнулся старик, как добрый волк, который только что отобедал козленком и потому других козлят любит платонически. До поры.

Казиев терпеливо шел дальше:

— Видите ли, мне посчастливилось прочесть часть вашей рукописи (Казиев на ходу перестраивался. Идя сюда, он представлял себя этаким важным инвестором, а старика — просто стариком, не более…), мне она показалась забавной. Но…

Тут старик невежливо перебил его, еще кинув в рот пару оливок:

— Если только — «забавной», как вы заметили, то незачем было вам семь верст киселя хлебать, да еще брать с собой этакого розанчика!

Старик вовсе без ласки посмотрел на «розанчика» и еще добавил:

— Я, мне помнится, видел вас, мадемуазель, вместе с моим неудавшимся клиентом, Родионом, кажется? Бедолага! Кто его кокнул? Какой-то нашенский завистник? А чему там было завидовать? Непонятно…

Тинка покраснела и опустила голову: «Вот сволочной старик, говорила же про него Ангел, взял и полил Тинку перед Тимошей, хотя он и знает. Но зачем лишний раз напоминать?»

Казиев собрал себя, как говорят, в кучку и с достоинством ответил:

— Родерик был моим другом, и потому мне бы хотелось продолжить его дело.

Тут он заткнулся, так как не знал, это ли, другое какое дело было у старика с Родькой. Но что было — точно, сам старик признался.

— Давайте по-деловому, Степан Сергеевич…

— Абрам Исмаилович… — хихикнул старик.

«Сумасшедший? — пронеслось в голове у Казиева. — Тогда — руки в ноги…»

Но старик по-прежнему бодро и осмысленно смотрел на Казиева.

— Сколько вы хотите за весь материал? — жестко, как мог, спросил Казиев.

И, только теперь вспомнив о Тинке, обернувшись к ней нежно попросил:

— Тиночка, девочка, выйди, пожалуйста…

Старик засмеялся как бы заинтересованно, а на самом деле — издеваясь. Тинка встала и, глотая слезы, вышла. Прогнал как собачонку. А потому, что разговор пойдет о деньгах и Тим не хочет, чтобы Тинка что-то узнала. Никогда он на ней не женится!

Старик меж тем сообщил, как бы по доброте душевной:

— Дорогой мой, Тимофей Михайлович, эта рукопись — бесценна. У нее нет цены, понимаете? Я могу подарить ее, просто отдать, завещать, но не продавать!