Ангел-наблюдатель
Шрифт:
— Я подумаю, — ответил я, чтобы выиграть время. У меня не было ни малейших сомнений в его реакции на мой рассказ о неудачных или, скорее, неожиданно удачных посевах сомнений в Дариной душе.
Но раздумывать ни над чем мне не пришлось. Ни над тем, как объяснить светлым, что я действительно ни на йоту не нарушил данное им обещание. Ни над тем, как все же убедить Дару в необходимости владения всей информацией, прежде чем делать какие-то выводы. Ни над тем, как вернуть ее отношение ко мне хотя бы как к доверенному другу семьи, которое уже отнюдь не казалось мне несправедливо
— У тебя завтра будет где-то час, чтобы поговорить со мной? — негромко спросила она, склонив голову к плечу и улыбаясь, как обычно при прощании.
Никакой стройности в мыслях у меня и до следующего дня не появилось. Нужно было согласиться с Дарой в ее жаркой ненависти к отцу — чтобы не потерять возможность общаться с ней. Нужно было молчать и слушать, ища в ее мыслях слабые звенья — чтобы отвлечь ее, совместно с Тошей, если придется, от навязчивой идеи. Нужно было упорно стоять на своей точке зрения — чтобы, убедив ее в преимуществах широты взглядов на все и вся, облегчить ей последующие, еще далекие, но неминуемые откровения.
В целом, я, так или иначе, подготовился ко всем сценариям — кроме того, который представила мне Дара.
— Скажи мне, пожалуйста, где находится мой отец, и с какой стати он отправил тебя следить за мной? — с места в карьер оглушила она меня, как только мы отъехали от школы.
Я не исключаю того, что она специально выбрала именно этот момент для начала разговора — когда мое внимание было сосредоточено на дороге, а не на поисках приемлемых ответов. Но вести машину я мог даже в бессознательном состоянии, и скорость набрать еще не успел из-за школьников, вечно норовящих перебежать дорогу у водителя под носом — руки мои сами собой чуть шевельнули руль в сторону тротуара, а нога вжала педаль тормоза. Машина замерла на месте вместе со мной.
— Что? — негромко спросил я, не поворачивая головы.
— Тебе нужно время, чтобы что-то придумать? — хмыкнула она. — Для меня или для Тоши? Или он тоже в курсе?
— Дара, ты соображаешь, что говоришь? — с трудом выдавил я из себя.
— Соображаю! — отрезала она. — Потому что мне все время приходится соображать. Потому что вы все время врете, вы все. Нам долдоните про справедливость и порядочность, друг другу улыбаетесь, чуть зубами не клацая — вы и перед зеркалом, наверно, всякий раз другое представление разыгрываете.
— И в чем же я тебе вру? — повернулся я к ней, наконец, закипая с такой скоростью, что ставшая уже моей второй натурой осторожность перестала вдруг справляться с перегревом.
— Нет-нет, я не спорю, — презрительно искривила губы Дара, — история у тебя получилась трогательная. Мой бедный брошенный папа, для которого душевное спокойствие мамы все еще стоит на первом месте, не решается выйти из тени, чтобы не расстроить ее, и терпеливо ждет, пока я вырасту и смогу оценить все величие его самопожертвования. Конечно, ему нужно знать, когда же наступит этот переломный момент — а значит, следить за мной. Но уж никак не лично, чтобы… как там было, не бередить старые раны?
— Что у тебя, насколько я понимаю, не вызывает ничего, кроме брезгливости, — озвучил я, тяжело дыша, очевидный факт.
— Естественно! — фыркнула она, сверкнув глазами. — Это проще простого — умыть руки и изображать из себя мученика! И свалиться мне на голову с распростертыми объятиями, когда я самостоятельной стану! Когда мне помощь уже не нужна будет. Сидит, небось, вычисляет, когда уже можно будет на мою рассчитывать!
— Дара, ты не имеешь права так говорить! — вырвалось у меня каким-то утробным рычанием.
— Да неужели? — прошипела она, глядя на меня с уже нескрываемой яростью. — Где он был, когда Тоша, как белка в колесе, вертелся, чтобы у нас все нужное было? Где он был, когда мне поговорить не с кем было, потому что все с утра до вечера работали? Да он просто боится нос свой здесь показать, чтобы его — снова — не погнали вон метлой поганой! Я только не понимаю, какой тебе-то прок в этой слежке? Ты его старый и верный друг, да? Отказать не смог, когда тебя послали, как собачонку, вынюхивать, где заботами в старости пахнет?
От таких низких инсинуаций в устах моей собственной дочери у меня помутилось в глазах. В голове молнией мелькнуло воспоминание о том, что в свое время Тоша поприветствовал мое возвращение на землю точно такими же — и помутнение распространилось на рассудок. Только этим я и могу объяснить то, что случилось затем.
— Меня… никто… никуда… не посылал, — медленно, с расстановкой произнес я, с удовольствием представляя себе каждое слово камнем, летящим прямо в голову ее благочестивому наставнику. — Можешь считать меня, кем хочешь, но в трусости и корысти обвинять меня не смей! Я никогда в жизни никого вместо себя…
Она вдруг уставилась на меня с таким выражением, словно я в женское платье вырядился и на лицо пару килограмм косметики нанес. И в мыслях ее я вдруг отчетливо увидел только что произнесенные мной слова — произнесенные, но не расслышанные из-за глухого барабанного боя крови в висках.
— Ты хочешь сказать, что это… ты? — проговорила она, наконец, сморщив нос, как от неожиданно неприятного запаха.
— Мое хочу никого не интересует, — мрачно отозвался я, глядя прямо перед собой — в очень невеселое будущее. — Я больше ничего не могу сказать. Ладно, поехали, у тебя всего час был.
— Я не выйду из этой машины, — заявила Дара, вцепившись в меня обеими руками, — пока ты мне все не расскажешь. И тебя не выпущу. Даже если ты меня к офису отвезешь. Будешь там со мной драться. А потом с Тошей объясняться.
У меня зубы свело. Нужно было срочно придумать какую-то версию, которая не только удовлетворила бы Дарино любопытство, но и свела бы вероятность истерики у ее законопослушного попечителя к максимально возможному минимуму. Светлые в панике непредсказуемы и опасны. Но для начала нужно было отъехать от школы — на нас уже начали озабоченно поглядывать прохожие. Я завел машину и двинулся вперед, высматривая парковку попросторнее. Даже в дневное время такая нашлась не сразу — что дало мне время на раздумья. Но не на искомое решение.