Ангел-наблюдатель
Шрифт:
— Чуждого элемента? — холодно закончил за него я.
— Ты знаешь, — задумчиво ответил мне Тоша, — когда ребенка с тормозов срывает, наверно, действительно проще списать это на чье-то влияние, чем поверить, что он лично тебя ненавидит.
Я вспомнил сверкающие яростью глаза Дары и ее бьющие наотмашь слова в мой адрес, словно скопированные с Тошиных, и поморщился.
— Они, между прочим, из-за тебя разругались, — говорил он тем временем, — из-за Дариных поисков. Она ему про восстановление справедливости, он ей — про недостойность мести. А потом, я так
— Попробую, — решил я на этот раз обойтись без каких-либо обещаний.
Честно говоря, никакой срочности в передачи Даре моих навыков я не видел. Если Анатолий не удосужился вовремя пресечь склонность сына к срыванию зла на окружающих и теперь поступает точно также в отношении ближайшего собрата и соратника — это их собственные хранительские дела. Хотел бы я посмотреть, как он попробует обвинить в настраивании Дары против его светлейшего наследника меня! До конца школьного года времени оставалось совсем немного, и Дара даже на уроках перестала рядом с Игорем сидеть и после них мгновенно выскакивала на улицу — это я каждый день отслеживал. А летом, как я надеялся, они и вовсе не будут видеться.
Кроме того, еще не подошло время обучать Дару моему мастерству. В целом она мне поверила, но, как и положено моей дочери, предпочла укрепить свою веру неопровержимыми фактами. Мы снова начали встречаться — не так регулярно, как раньше, но уж куда чаще, чем в последние три недели — и всякий раз она исподволь, словно между прочим, задавала мне вопросы о подробностях моего так называемого романа с ее матерью. Безупречная память всегда являлась одним из важнейших профессиональных требований в нашем подразделении, и кастрации после каждого задания, как принято у светлых, никогда не подлежала. Поэтому мне не составило труда рассказать Даре, где мы с ее матерью провели тот или иной день, что там делали и о чем говорили. И однажды, уже где-то в июне, она наконец-то окончательно признала меня отцом.
После чего характер наших встреч радикально изменился. Мы говорили просто обо всем — от вкусов в еде и одежде до глобальных вопросов жизни во вселенной и взаимосвязи духа и материи. Поначалу она больше слушала меня, словно пробуя на вкус мои суждения и сравнивая их со своими. Затем она начала их высказывать и все больше спорить со мной. Особенно в отношении нашей давнишней темы о наказании пороков и восстановлении справедливости, к которой — в свете моей, все еще находящейся под запретом обсуждения, работы — мы снова все чаще возвращались.
— Я не задаю никаких вопросов, — обычно начинала она. — Но, насколько я понимаю, в твою задачу входит разыскивать правонарушителей и пресекать их деятельность?
— Да, — не видел я никакой опасности в подтверждении ее предположений общего плана. — В частности, если речь идет о нарушениях моральных прав или потенциальной склонности к ним.
— Что значит — потенциальной? — нахмурилась Дара. — Как можно наказывать человека за то, что он еще не совершил?
— Почему не совершил? — спокойно возразил ей я. — Я провоцирую его правонарушение в отношении меня. Или лучше ждать, пока он принесет зло неподготовленному и ничего не подозревающему?
— Значит, нужно бросить человека в прорубь, — вскинула она бровь, — а потом лечить его от воспаления легких?
— Я скорее вижу свою работу в том, — объяснил я, старательно избегая слова «человек», — чтобы, обнаружив источник угрожающей жизни инфекции, прицельно и точечно ударить по нему, не позволяя ей распространиться.
— А не лучше ли профилактическими мерами действовать? — спросила Дара. — Поощрять в нем лучшее — оно во всех есть — чтобы у него даже желания совершить преступление не возникло.
— Моя задача как раз и заключается в определении, — вспомнил я убедивший однажды Марину аргумент, — является ли это лучшее основой человека или маской, которой он сознательно и умело нечто совсем иное прикрывает.
В другой раз она заговорила о совершенно неожиданной стороне моей жизни.
— И ты вот так постоянно перемещаешься с места на место? — спросила она, вдруг сморщившись. — Нигде не оседая? Не заводя ни друзей, ни семьи? Все время следя за своими словами и держа всех на расстоянии?
— Меня это никогда не беспокоило, — пожал я плечами, и она надулась. — Раньше.
Дара расплылась в довольной улыбке, но через мгновенье уголки ее губ снова обиженно опустились.
— Значит, однажды ты снова исчезнешь? — медленно проговорила она, чуть откинув голову назад, словно заранее отстраняясь от меня.
— Ну, как ты заметила, — осторожно начал я, — я уже давно никуда не деваюсь и пока не имею ни малейшего намерения это делать. За большими достижениями я уже не гонюсь, а обычной, рутинной работы и здесь на мой век хватит.
— А правда, что тебе Марина нравится? — хитро прищурилась она.
— Возможно, — усмехнулся я в ответ. — Но ее больше интересует деловое сотрудничество. Пока. И давить на нее, как ты знаешь — не самая лучшая идея. У нас с ней очень много общего, и однажды она все-таки это признает. А мне спешить некуда.
— Вот видишь, — задумчиво протянула она, — значит, человеку все же недостаточно даже очень большого дела, даже блестящих успехов, даже признания его способностей и удовлетворения от их реализации. Ему нужно еще и ощущение своей необходимости кому-то другому.
Я вспомнил, что пару дней назад вся… чуть было не сказал, наша компания ездила на пляж. После дня рождения Светы я перестал сопровождать Марину на таких встречах — войдя во вкус тесного общения с Дарой, мне не хотелось возвращаться к прежнему наблюдению за ней издалека. И хотя осмотрительность была у нее явно в крови — даже летом она встречалась со мной исключительно в рабочие дни и в рабочее время — я опасался, что она просто подсядет ко мне, а я не решусь оттолкнуть ее. Привлекать к себе внимание готовых вцепиться в кого угодно хранителей было вовсе ни к чему.