Ангел света
Шрифт:
После смерти Мори мало что имеет значение. Даже кабинет Мори. Даже кресло Мори.
— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы уделили мне время, мистер Мартене, — сказал молодой человек, и голос его дрогнул. — Я понимаю, вы очень заняты, и я… словом, я хочу поблагодарить вас за то, что вы уделили мне время. Надеюсь, вы дадите мне знать…
— Да, — сказал Ник, — не за что, то есть я хочу сказать, пожалуйста.
Она звонит в дверь, и он открывает, и она входит в дом — решительно, смеясь, прямо в его объятия. Оба разгорячены.
— Я боялась, точный ли у меня адрес, — говорит Кирстен, целуя его, и Ник говорит:
— Не глупи, ну как у
Она отступает от него, озирается. Отбрасывает волосы с лица. Запыхалась — точно бежала к нему. Точно ей пришлось к нему пробиваться.
Ник спрашивает, не хочет ли она выпить. Она что-то бормочет в ответ, похоже — да, хорошо, если вы тоже выпьете. Она озирается вокруг, глаза ее быстро перебегают с места на место, взгляд — пустой. Ник боится, что она сейчас спросит: Чей это дом? Почему мы здесь? Что здесь вообще происходит? — но она, конечно, не говорит ничего. Она действительнозапыхалась — маленькие груди ее приподнимаются и опускаются, ничем не стянутые под крестьянской блузой. Какая-то странная широкая сияющая улыбка, влажные зубы, блестящие глаза. Но она не плачет. Он надеется, что она не плачет.
— Да, — говорит Кирстен, — выпить было бы неплохо. Со льдом. Мне так жарко.
И минутой позже, со слегка смущенным смешком:
— Меня всю трясет.
Он спрашивает, почему ее трясет, чего она боится, и она говорит — без всякой причины, без всякой причины, снова отбрасывает волосы, чтоб не лезли в глаза, смотрит на него, улыбается, так что видны бледные десны и крепкие влажные белые зубы. Ник чувствует необыкновенную слабость под коленями, внизу живота, в кишках. Кирстен Хэллек кажется ему не вполне реальной, и, однако, вот она тут стоит — и что же ему с ней делать, как быть?.. Прелестная маленькая шестилетняя плутовка вбежала тогда в гостиную Изабеллы — губы вымазаны малиновой помадой, щеки накрашены, белая ночная рубашечка спадает с плеча… а теперь это тяжело дышащая девушка с крепкой грудью, которая прижалась к нему как-то вечером две-три недели тому назад, заставила его поцеловать себя, впилась поцелуем в его губы.
Она вдруг разражается смехом — смех у нее удивительно хриплый, как вообще у девчонок… она протягивает ему брошюру или памятку и спрашивает, не его ли это — она нашла книжонку на дорожке к дому; Ник берет памятку из ее рук, бросает на нее взгляд — религиозный или политический трактат. «Вестник Революционной армии американских серебристых голубей» — грубая оберточная бумага, черные и красные заголовки: ЭКСПЛУАТАЦИЯ ГАИТЯН НА ВОСТОЧНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ; В ПОДДЕРЖКУ НАШИХ ИРАНСКИХ ТОВАРИЩЕЙ, БРАТЬЕВ И СЕСТЕР ИЗ ЛИВИИ. Ник отбрасывает брошюрку — конечно, она ему не нужна, просто мусор, хлам, какой попадается в почте. Так… приготовить им обоим чего-нибудь выпить?
— Что хотите, — говорит Кирстен. — Со льдом. Пожалуй, еще и с лаймом.
— У меня тут нет лайма, — явно забавляясь, говорит
Ник.
— А лимон? Ломтик лимона?
— Сейчас посмотрю в холодильнике, — говорит он.
Он целует ее, и слабость в коленях, в кишках усиливается. Во рту становится сухо. Кровь приливает к низу живота, он чувствует, как она пульсирует — жарко… нелепо… карикатурно… совершенно восхитительно.
— Вы здесь в самом делеодин? — говорит Кирстен со слабой улыбкой.
Ник смеется.
— Я всегда один, — говорит он.
Ей надо позвонить, говорит она ему: ее тетушка, Хэрриет
Он оставляет дверь в кухню открытой. Слышит, как она набирает номер, говорит:
— Алло, тетя Хэрриет? Да. Конечно. Я в порядке. Да, здесь в доме вечеринка… да, тот самый адрес… Снеси Лэтроп… да… нет, это было в школе мисс Пиккетт… ну, не совсеммоя соседка… конечно… конечно, они рассчитывают, что я… все в порядке… спальные принадлежности у меня с собой… увидимся завтра, может быть, днем?.. Не знаю. Спокойной ночи. И пожалуйста,не волнуйся…
Ник возникает из кухни, держа в каждой руке по стакану. Какое приятное волнение — зубы у него слегка постукивают, но девчонка, конечно, видеть этого не может. Она сама дрожит, пристально глядя на него с этой своей странной широкой испуганной улыбкой.
Они смотрят друг на друга. И вдруг обнаруживают, что смеются — все так удивительно, так чудесно.
— Пошли наверх? — предлагает Ник. — Держи свой стакан.
— О Господи, спасибо большое, — говорит она, берет из его пальцев стакан, отхлебывает с закрытыми глазами. На виске ее трепещет светло-голубая жилка. Прелестная девчонка. Еле уловимо попахивает потом. Наверно, не бреет себе ноги, наверно, не бреет под мышками — он представляет себе влагу на скрученных завитком волосах, рыжеватых, не всем видимых, совершенно прелестных.
— Так пошли наверх, Кирстен, — бездумно произносит он.
— Да, — говорит она, прижимаясь к нему, и он обвивает ее плечи рукой, целует в губы, в шею, в ухо, она вздрагивает, и хихикает, и поеживается, отталкивает его, словно бы против воли; и после легкой паузы поворачивается, говорит: — Я, пожалуй, возьму это с собой, — и, нагнувшись, поднимает с пола плетеную сумку на длинной лямке.
УТОПЛЕННАЯ ВАННА
Прием. На Рёккен, 18, вечно прием.
Оуэн Хэллек в непромокаемой куртке и темных брюках входит через парадную дверь — она не заперта — и смело направляется в гостиную, где горит одна-единственная лампа. Все — на террасе. Стоит теплый сентябрьский вечер, и бассейн освещен, а в деревьях звенят цикады.
Никто его не встречает. Никто не заметил его появления. Оуэн, сын Мори, вернулся домой, и никто этого не заметил.
Он подглядывает за матерью и ее гостями сквозь высокие стеклянные двери. Голоса, смех, силуэты. Вечно какой-нибудь прием. Сухое белое вино, и водка, и красная икра, и паштет с коньяком и зеленым перцем. В приемах — вся жизнь Изабеллы Хэллек, и когда этот прием подойдет к концу, и жизнь ее должна подойти к концу.
Он стоит очень тихо, наблюдает. Его не видно. В темной одежде, с коротко подстриженной бородкой. Цикады в деревьях разражаются таким звоном, точно взвизгивает пила, — при обычных обстоятельствах нервы его не выдержали бы.
Кто-то неподалеку разговаривает — возможно, в столовой. На кухне. Оуэна это не тревожит. Механизм бомбы, которую он принес, поставлен на полночь, и потому Оуэн так спокоен. Ведь сейчас половина десятого, и прием к тому времени непременно закончится. Когда съехались гости? В половине шестого? В шесть? Значит, скоро начнут разъезжаться… если это не вечеринка особого рода… в каковом случае они все умрут и никто не будет в этом виноват.