Ангел тьмы

Карр Калеб

— Нет, сэр. Разве что мальчишку, он тут же скрылся за углом — но это никак не мог быть он. Если хотите знать мое мнение, это работа знатока.

Доктор вернул нож Люциусу:

— Профессионал, посылающий предупреждение, — и он указал на нож. — Однако редкий клинок, детектив-сержант. Узнаете?

Люциус нахмурился:

— Да, хотя радости мне это не доставляет ничуть. Это крис.Оружие манильцев — те верят, что оно наделено мистическими силами.

— Ага, — буркнул доктор. — Стало быть, сеньора была права. Ее муж знает, где она была. Теперь мы можем лишь надеяться, что ему неизвестно, зачем она к нам приходила, а сеньоре удастся сочинить правдоподобное оправдание.

— Постойте, — открыл рот я. — Почему вы так уверены в ее правоте? Что это вообще такое? И кто такие манильцы?

— Пираты и наемники, — отозвался Маркус. — Одни из самых опасных людей Западной Пасифики. Они зовутся так в честь столицы

Филиппинских островов.

— Ну. И что?

Доктор вновь взялся за нож.

— Филиппинские острова, Стиви, — одна из самых ценных испанских колоний. Подлинная жемчужина в короне королевы-регентши. В общем… — Он вышел в центр зала, все еще рассматривая нож. — Похоже, сегодня ночью мы кое-что нашли… а кое-что потеряли. — Он оглядел нас предельно серьезно. — Пора действовать.

Глава 13

Странный филиппинский нож, может, и не причинил никакого вреда мисс Говард и Сайрусу, однако нежеланию мистера Мура приступать к поискам женщины с рисунка нанес смертельный удар. Мистер Мур ведь знал мисс Говард с детства (ее семья владела не только поместьем в долине Гудзона, но и особняком в Грамерси-парке), и хотя она всегда была готова напомнить, что не нуждается в мужской помощи, когда дело доходит до самозащиты — уж что правда, то правда, — мистеру Муру вовсе не понравилось, что ее или кого-либо из нас преследуют спятившие филиппинцы с крисаминаголо. Так что ясным ранним утром пятницы он отправился в № 808, вооружившись внушительным списком всех городских заведений, предлагавших заботу о детях. Начальству в «Нью-Йорк Таймс» он сообщил, что некоторое время его не будет на месте, а ежели их вдруг чего не устраивает, так они могут смело его увольнять. Тех не слишком-то удивило его заявление, поскольку мистер Мур успел снискать в редакции славу «шального ядра»; однако поскольку его репортажи периодически становились сенсационными «фитилями», с его нахальством смирились и теперь увольнять его не стали, а предоставили бессрочный отпуск. (За годы, проведенные в редакции «Таймс», мистер Мур лишь пару раз действительно пересек черту к увольнению, но и тогда изгнания его оказывались временными.)

Детектив-сержанты, мисс Говард и мистер Мур поделили меж собой список и, запасшись фотографическими копиями рисунка мисс Бо, приготовились к долгим дням тщетных визитов в места, коими частенько заправляли люди отнюдь не дружелюбные. Все мы на 17-й улице отдавали себе отчет, что действия эти займут у нас некоторое время — и оно пойдет быстрее, заполни мы его созидательной деятельностью. Для доктора это означало добровольное затворничество в кабинете за прочесыванием трудов по психологии в надежде определить гипотетическое прошлое женщины, по следу которой мы шли. Периодические вопли, проклятья и ругань, доносившиеся из кабинета, указывали на то, что дальше открытий, совершенных им на этой неделе, продвинуться ему не удавалось. Сайрус же был занят поручением детектив-сержантов, тайно отрядивших его составить досье на всех сотрудников, нанятых доктором для работы в Институте, коль скоро Айзексонам приходилось метаться между этим делом и случаем сеньоры Линарес. Никто лучше Сайруса не знал всех помощников доктора — учителей, воспитательниц, даже уборщиков, — и он, пользуясь паузой, составлял весьма подробные характеристики.

Ну а я… во всей этой истории с филиппинским ножом меня поразило собственное невежество касаемо этих островов: я понятия не имел, ни где они находятся, ни сколь важны для Испанской империи. Так что я попросил у доктора каких-нибудь книг и монографий, способных пролить свет на ситуацию, сложившуюся между США и Испанией. Польщенный моим искренним интересом, доктор удовлетворил мою просьбу, и я, утащив добычу к себе наверх, с головой зарылся в книги.

Поглощенный этими раздумьями, я и встретил субботний вечер — подряд целых два дня напряженной учебы, можно сказать, рекорд за последние два года, что я служил у доктора. И лишь когда на город упала ночь в компании с запоздалой бурей, налетевшей с северо-запада, до меня вдруг дошло, сколько минуло времени: эта неделя уже на исходе, и я вспомнил слова Кэт насчет того, что на следующей она окончательно перебирается из притона «У Фрэнки» в логово Пыльников. Удостоверившись, что доктор все так же сидит у себя, я сообщил Сайрусу, что собираюсь немного проветриться, и отправился в долгое ненастное путешествие к старым своим владениям у перекрестка Бакстер и Уорт-стрит.

Питейное заведение, известное под названием «У Фрэнки», располагалось в доме № 55 по Уорт-стрит и по унылости ни в чем не уступало прочим местам из тех, где доводилось скоротать часок-другой уличной шпане. Однако именно здесь полгода назад я впервые повстречал Кэт. Гвоздями программы здесь были кровавые битвы между собаками и крысами, устраивавшиеся в глубокой яме, редкое по своей молодости собрание девочек на задней половине дома да жуткая

бурда из маслянистого дешевого рома, бензола и кокаиновой стружки. И прежде, в бандитские свои годы, я не слишком-то жаловал это местечко, хотя знавал многих, кто регулярно здесь околачивался; однако знакомство с Кэт вынудило меня в последние месяцы, как ни жаль это признавать, куда глубже погрузиться в сей жестокий и нищий мирок, чем, наверное, следовало.

Ох уж эта Кэт… Она приехала в Нью-Йорк годом раньше нашей встречи, когда я увидел ее в обществе ейного папаши, мелкого жулика, по пьяни утопшего одной зимней ночью в Ист-ривер. Похоронив его, Кэт несколько месяцев безуспешно пыталась обеспечить себя, торгуя на улице жареной кукурузой со старой детской колясочки, — это ремесло на деле куда труднее, чем кажется. Странные эти нью-йоркские кукурузные девчонки: в большинстве отнюдь не шлюхи, а основная масса народа — обычно всякая понаехавшая в город деревенщина — почему-то убеждена в обратном. Почему так — неизвестно. Доктор говорил, что это все связано с «подсознательными ассоциациями», что складываются у большинства при виде одинокой девчонки, торгующей на улице «горячим» товаром, ярко выраженной, как это принято называть у алиенистов, «фаллической» формы. Может, и так… Точно ясно одно — большинство мужиков, покупающих у таких девочек кукурузу, обыкновенно убеждены, что покупают интимные услуги; и стоило Кэт сообразить, насколько больше она может заработать на подобном товаре, она ухватилась за эту возможность. И я не осуждаю ее за такой выбор — никто, поработав на улице, не стал бы. Попробуй постой вот так весь день босиком на ветру, поторгуй вразнос кукурузой — не заработав себе даже на койку в самой дрянной ночлежке.

Поначалу Кэт, сменив ремесло, по-прежнему отлавливала клиентов на улице. Но со временем обустроила дела под крышей кабака «У Фрэнки» — так оно было бесперебойнее, безопаснее и, как она говорила, «не так больно для нутра». Меня с ней столкнул случай — я как-то завалил в эту дыру приятеля повидать. Странно это и грустно — вы себе не представляете, во что способны превратить улица и «телесное ремесло» сельскую девчонку всего за какой-то год: к нашей встрече на ней уже клейма ставить было некуда, и столько всего довелось ей навидаться за свой коротенький век, сколько обычному человеку навряд ли выпадет за целую жизнь. Не уверен, может, я и запал на Кэт с первого взгляда; во всяком случае, если чувство и не настигло меня в тот миг, то уж долго ждать себя не заставило. Дерзость ее, по большей части, прикрывала нечто гораздо более пристойное, это я видел даже тогда, хоть она бы это ни за что не признала. А мне, думается, просто хотелось, чтобы кто-нибудь из этих несчастных малолеток в притоне выбрался в другую жизнь, коль скоро я на собственном опыте убедился, что она бывает. Само собой, то была мальчишеская романтическая глупость; только немного в жизни есть вещей сильнее.

Она требовала, чтобы я оплачивал время, с ней проведенное, иначе Фрэнки рассердится. Но большинство ночей мы с ней просто болтали на задней половине притона: она рассказывала, как жила с отцом — в постоянных переездах из одного захолустья в другое, лишь бы всегда на шаг впереди местных законников. Я же рассказывал ей о своей старухе, про карьеру свою бандитскую да и вообще про свое нью-йоркское детство. Прошло много месяцев, прежде чем между нами случилось что-то физическое, да и то лишь потому, что Кэт налакалась самопального пойла Фрэнки. Опыт в результате я бы не назвал легким — в этих делах я ни бельмеса не смыслил, она же, понятно, была самым что ни на есть знатоком, и моя неуклюжесть и смущение премного ее забавляли. Мы все же сделали это, и она даже сказала, что у меня все вышло вовсе не так уж плохо; но, по правде говоря, не о таком я мечтал с Кэт. Больше мы не повторяли, но остались друзьями, несмотря на мои непрерывные попытки вытянуть ее из этого дела, временами приводившие ее в настоящее бешенство.

Той ночью я шагал по центру, и на пути мне попадалось множество улиц, на которых я когда-то жил; теперь же мне они представлялись тем, чем и были в действительности, — жутчайшими из всех нью-йоркских трущоб. Хлеставший дождь удерживал большинство обитателей в норах, так что вряд ли мне что-то угрожало — шел я быстро и даже и не заметил, как очутился на углу Уорт-стрит, аккурат рядом с кабаком Фрэнки. Ночная жизнь по субботам здесь кипела всегда, и, подойдя ближе, я увидел, как из темного подвала расползаются детишки, накачавшиеся пойлом и дрянью, — кто лыка не вяжет, кто слегка подшофе. Спускаясь по ступенькам сквозь толпу и здороваясь со знакомыми пацанами, я налетел на Носяру — того паренька, с которым мы на этой неделе болтали на набережной. Он сказал, что фараоны той ночью до рассвета продержали их с друзьями в одних коротких портках, но под утро вроде как все утряслось; короче, они потом всю неделю потешались над газетами, где усердно публиковали полицейские измышления о «безголовом трупе»: дескать он — дело рук сбрендившего анатома или студента-медика. Даже недоразвитому спутнику Носяры по кличке Шлеп было понятно, что все это бредни.