Ангел возмездия
Шрифт:
— Провентилируй этот номерок тихонько. С Еленой Михайловной сюда один ее охранник прибыл — ошмонать и под домашний арест с усиленной охраной, от внешнего мира отрезать полностью, в туалет вместе ходить. Госпожа Михась не должна видеть, что вы увозите его. Понятно? Я сам с ним позже поговорю.
— Понял, Антон Петрович, все сделаю.
Протасов посчитал, что извиниться необходимо, но Михась перебил его, сказав, что ситуация понятна и наоборот поблагодарил его за то, что нашел в себе силы и приехал лично.
Губернатор вернулся на место трагедии, отвел в сторону начальника УФСБ и тихо, но с яростью заговорил:
— Так меня еще никто не подставлял, генерал. Почему ты не проверил, кто ехал в машине, или вам со своими шпионскими играми это не обязательно? Ты обосрался, как последний пацан, я только что разговаривал с Еленой Михайловной. Объявляю Михасю, что его жена погибла, а она через несколько минут в кабинет входит… У тебя есть последний шанс — если не найдешь преступников, твоя песенка спета, на пенсию пойдешь не генерал-майором — майором пойдешь, если вообще пойдешь, лично попрошу президента. Охранник еще один остался жив, его сейчас Корней крутит, лично с ним потом свяжешься. И о том, что Елена Михайловна жива и один охранник жив — никому ни слова. Проследи, чтобы пресса осветила гибель машины и всех пассажиров, но чья машина и кто погиб — не известно. Надеюсь, хоть с этой задачей ты справишься?
Губернатор уехал, не попрощавшись. К ФСБэшнику подошли прокурор и начальник УВД, спросили: — «Ну, как»?
— Что как? Сами знаете, нелегко такие вещи мужу рассказывать. Грозился, что если не раскрою этот взрыв — лично к президенту поедет просить, чтобы меня в майоры разжаловали. Вот так…
Николай Владимирович дома все рассказал Елене, она ужаснулась от услышанного, обняла Николая и расплакалась.
— Кто же это так, Коленька? Ведь трое человек погибло, ни в чем не повинные люди. Зачем я им понадобилась, кому сделала плохо? — всхлипывала Елена.
Николай, обнимая, успокаивал ее.
— Леночка, перестань плакать, это вредно для нашего малыша, успокойся, пожалуйста, — она кивала головой, вытирая слезы. — Ты никому не сделала ничего плохого, из колеи старались выбить меня. После твоей смерти мне действительно пришлось бы туго, и я вряд ли смог бы работать какое-то время. Запугать охрану, Корнея, меня — вот их основная цель, постараться внедрить ко мне своих людей и сорвать производство электронных плугов. За этим наверняка стоят воротилы тракторного бизнеса, их в первую очередь ударят по карману мои плуги. Но Антон Петрович разберется, мы в долгу не останемся. Убивать никого не станем, но тюрьмы, полагаю, им не миновать, пусть попарятся на нарах. Пренеприятнейшая штука, скажу тебе по секрету.
Лена заулыбалась, потом спросила, что станет с ее охранником. Николай пояснил, что Антон Петрович разберется, если он не виновен — будет работать, как и прежде, если виновен — им займутся органы. «Но тебе, как и ему, нельзя сейчас показываться на людях, никому нельзя звонить, никому. Нельзя подходить к телефону, даже я тебе не буду звонить — могут прослушать разговор. Для всех ты погибла, Леночка, а домашние станут просто отвечать, что тебя нет, без пояснений и комментариев».
Многократно усиленная охрана не подпускала к дому Корнея и Михася никого, даже сотрудников УВД, прокуратуры и ФСБ, требуя санкцию суда, без нее никто не мог зайти на территорию коттеджей, а санкцию, естественно, никто не давал. Николай Владимирович несколько дней не появлялся на работе, Ипполитова ездила к нему домой подписывать необходимые документы, сотрудники расспрашивали ее подробно, но она сама ничего не знала. Антон Петрович не ложился спать третьи сутки, Михась тоже не мог уговорить его, но заставил, отдав команду не выпускать его из комнаты. Корней было сунулся, наткнулся на охранников, стоявших глыбами, выматерился яростно вслух и сразу же уснул. Его разбудили через пять часов, и он опять принялся за работу. Через неделю он пришел домой усталый, но довольный.
— Все, Коленька, я нашел всех, — только и успел проговорить он, засыпая прямо в кресле.
Его раздели, уложили на кровать и не будили. Антон Петрович проснулся сам почти через сутки. Заохал, что проспал так долго, но не расстроился. С Николаем они обсуждали всего один вопрос — что выгоднее: наказать исполнителей и заказчиков своими силами или отдать их правосудию? Политически было выгоднее отдать преступников правоохранительным органам, Корней тоже склонялся к этому, но и имел при этом веские контраргументы. У заказчиков есть шанс вывернуться с помощью сильных адвокатов — что-то не сможет доказать следствие, где-то допустят процессуальную ошибку, — все на руку адвокатам. Потом исправлять все станет сложнее, и преступники поймут свою безнаказанность, второй раз уже не допустят ляпов. Если заказчики останутся на свободе, в повторной попытке не сомневался ни Михась, ни Корней. Не сомневались они и в том, что предотвратить следующий случай вряд ли удастся. Николай Владимирович бросил в бой тяжелую артиллерию.
— Знаешь что, Антон Петрович, если уж органы не смогут воспользоваться готовым блюдом, я перестану в них верить. Они и так не раскрывают заказных убийств, неужели даже не в состоянии переварить разжеванное? Неужели только могут раскрывать бытовуху и ловить мелочовщиков?
Корней покачал головой.
— Знаешь что, Коля, — также начал он, — у ФСБэшников ничего нет, никаких серьезных материалов. Я смог найти преступников, нашел факты, подтверждающие преступление. Чем же тогда занимались они? Вот ты говоришь, что они должны переварить готовое. И переварят. Процесс пищеварения на этом, как известно, не заканчивается, они и прокакают все блестяще в конечном итоге. Путин говорил, что мочить надо, а кого замочили? Его же и мочат юмористы на сцене, — Корней махнул рукой. — Решай сам, больше я говорить ничего не стану, как скажешь, так и поступлю. Но единственное, что хочу сказать напоследок — фактами я действительно располагаю железными, но в суде оценивается не только сам факт, но и то, как он добыт. Если доказательство добыто с нарушением процессуальных норм, оно судом отклоняется и не может использоваться как доказательство, хотя само по себе не вызывает никаких сомнений. Вот теперь все.
Корнеев замолчал, набивая табаком трубку, закурил, пуская клубы дыма, словно паровоз, стоявший под парами, но так и не побежавший по рельсам. Он понял, что не убедил Николая, эта золотая научная голова совсем не разбиралась во многих простых, на первый взгляд, вопросах. И Корнею стало обидно — почему профессор не может понять того, что ясно без слов большинству неграмотных мужиков? Неужели он не понимает, что если не рассчитаться сейчас, они убьют его жену, даже сидя в тюрьме. Что ее закажут повторно, убьют обязательно, тем самым давая себе лишний шанс к освобождению. Они же сидели в тюрьме, значит, и первый взрыв заказывали не они. Неужели он не понимает, что в России, чтобы не сесть в тюрьму, нужно своровать много, очень много, и тогда ты свободен, никто не посмеет тронуть тебя. Глупец и гений… как все сложно. Даже первый вор СССР Япончик сидит в американской тюрьме, но что он в сравнении с тем же Березовским? Малявка.
Корней вспомнил встречу с Япончиком по выходу его из Тулунской тюрьмы. Они не договорились — слишком долго он просидел, многое потерял, кроме имени почти ничего не осталось. Кто же поделится с ним нажитыми связями и властью? Япончик уехал потом к Джему на Дальний Восток, но и там не нашел реальной поддержки, рассчитал все верно — в России его завалят, и убрался в США. Сейчас положенец Дальнего Востока Джем уже умер, Япончик снова сидит, мир не может меняться резко и быстро. Корней вздохнул и опять закоптил своей трубкой. Как быть, как спасти Елену? Принять решение самому — поссориться с Михасем, потерять сразу двоих… Он коптил и коптил трубкой, как паровоз, и не мог тронуться с рельсов.
Оба сидели не в настроении, каждый не хотел ссориться и уважал другого, но каждый имел свое мнение и впервые не желал уступать. Обе версии имели как плюсы, так и минусы, каждая зиждилась на своем фундаменте: одна на законе, другая на жизненном опыте. Исходя из того же жизненного опыта, Корней понимал, что на его стороне пятьдесят пять процентов, на стороне Михася — 45, но у него простой люд, у Николая — интеллигенция и власть, а значит, чаша весов не на его стороне.
Корней передал папку Михасю.